Солдаты подняли его с пола и усадили на табурет. Снова посыпались вопросы. Со стороны можно было подумать, что они задавались как-то бессистемно, однако это было совсем не так. Каждый вопрос встраивался в определенную систему, и ответы на них давали возможность судить об искренности допрашиваемого человека. Тарасов лихорадочно прокручивал в голове свои ответы и никак не мог понять, почему они не устраивают этого офицера в черном мундире. Наконец офицер замолчал и, собрав со стола исписанные листы, вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении грузного офицера вермахта. Тот внимательно посмотрел на окровавленное лицо Тарасова и, сев на краешек стола, задал вопрос:

– Скажите, Тарасов, почему вы не хотите помочь немецкой армии в борьбе с коммунистами? Вы – коммунист, еврей или ненормальный?

– Извините меня, господин офицер, но я не понимаю вашего вопроса, – ответил Александр, удивляясь тому, как хорошо этот немецкий офицер владеет русским языком. – Я уже ответил на все вопросы вашего офицера. Что вы еще хотите от меня? Я больше не хочу воевать ни за красных, ни против них. Я просто хочу жить, господин офицер. Неужели вы этого не понимаете?

Тот усмехнулся и посмотрел на офицера в черной эсэсовской форме.

– Так не бывает, Тарасов, – снова произнес он. – Как сказал кто-то из ваших классиков: тот, кто не с нами, тот против нас. Поэтому я хочу услышать от вас ответ, от которого будет зависеть, останетесь вы в живых или вас сейчас расстреляют как советского шпиона.

В комнате повисла тишина. Александр хорошо слышал, как хрипло дышит стоявший в стороне переводчик. Тарасов моментально вспомнил слова своего инструктора, что он не должен торопиться с ответом на подобный вопрос.

– Господин офицер, у меня в Казани семья – жена и ребенок. Что будет с ними, если они узнают, что я дал согласие помогать Германии?

Немец громко засмеялся и посмотрел на эсесовца.

– Если вы сами, Тарасов, никому не расскажете, то никто и никогда не узнает об этом. Вы меня поняли?

– Понять-то понял, вот смогу ли я? Вы знаете, образования у меня всего-то три класса. Вам ведь, наверное, нужны умные, грамотные люди?

Немец снова усмехнулся и что-то сказал офицеру в черной эсесовской форме. Лицо того сразу стало добродушным. Он достал из кармана кителя сигареты и протянул Александру. Но тот не стал их брать.

– Нам нужна ваша верность, а не образование, Тарасов, – продолжил офицер. – Так что, вы готовы?

– Мне надо немного подумать. Ведь это серьезный шаг в моей жизни.

– Хорошо. У вас будет время подумать. Мы вам покажем, что бывает с теми, кто не соглашается работать на великую Германию.

Прежде чем выйти из комнаты, он что-то бросил на своем языке офицеру в черной форме. Дверь за ним захлопнулась, и в тот же миг сильный удар заставил Александра согнуться пополам. Он упал на пол и потерял сознание. Немецкие солдаты отнесли его в сарай.

***

Тарасов очнулся от холода. Он попытался повернуть голову в сторону, но в какой-то момент понял, что не может этого сделать.

«Неужели парализовало?» – с ужасом подумал он.

Он сначала пошевелил пальцами рук, а затем поднял каждую из них вверх.

«Если руки действуют, значит, здесь что-то не так».

Он стал ощупывать голову и сразу все понял: пропитанные кровью волосы примерзли к земле. Вскоре ему удалось оторвать ее от земли. Вечером Александра втолкнули в колонну военнопленных и погнали по дороге на запад. Многие из красноармейцев были ранены, и тех бойцов, кто не мог двигаться самостоятельно, и падал в снег, добивал замыкающий колонну конвой из трех человек. Несмотря на адский холод, колонна все наращивала и наращивала темп движения, чтобы не замерзнуть в этой снежной пустыне.

Тарасов двигался чисто механически, шагая в плотной массе голодных и замерзших людей. Иногда ему казалось, что у этой дороги, покрытой телами убитых красноармейцев, не будет конца. Его охватывало отчаяние, и ему хотелось упасть в это снежное месиво и больше не двигаться. В один из таких моментов его под руку подхватил мужчина, одетый в серую солдатскую шинель.

– Не вздумай сдаваться, земляк. Они только и мечтают, чтобы ты упал, – прошептал он на ухо. – Держись! Подумай о семье.

Внутри Александра что-то щелкнуло, и он, мысленно поблагодарив этого человека за моральную поддержку, зашагал дальше. Вскоре они вышли к железнодорожной станции. На путях стояло несколько воинских эшелонов, с которых сгружались танки. Один из составов был санитарный, с красными крестами. В него медперсонал грузил раненых и обмороженных солдат вермахта. Заметив колонну с пленными, легкораненые немецкие солдаты бросились к ним и стали их избивать, пуская в дело палки и костыли. Потасовка стала медленно перетекать в обоюдную драку. Несколько автоматных очередей вспороли зимний воздух. Толпа моментально рассосалась, оставив на грязном снегу с десяток тел. Немецкий офицер что-то выкрикнул, и раненые немецкие солдаты потянулись к вагонам. Добив русских военнопленных, которые лежали на перроне, колонну погнали дальше. Миновав здание станции, военнопленные оказались в тупике, где их уже поджидали товарные вагоны, в которых раньше перевозился скот. Они погрузились в них, и состав медленно тронулся.

В вагоне, в котором находился Тарасов, было так тесно, что невозможно было присесть на пол. В таком состоянии они проехали около суток. За все время движения их ни разу не кормили. На вторые сутки состав остановился в пригороде Полтавы. Дверь вагона открылась, и послышалась команда к выходу. Александру пришлось пробираться через тела умерших товарищей, которые скончались в дороге от голода и холода.

Он выпрыгнул из вагона и, поскользнувшись, ударился о металлический уголок, торчавший из-под снега. Тело пронзила сильная боль. Он громко вскрикнул и, схватившись за бок, медленно поднялся с земли и двинулся в сторону строя. Кто-то из военнопленных подхватил его под руки.

– Держись, земляк, – произнес уже знакомый ему мужчина.

Прозвучала команда, и их под конвоем погнали по дороге в сторону города.

***

Немецкий фильтрационный лагерь, находившийся недалеко от Полтавы, имел дурную славу среди военнопленных. Про него говорили, что он имеет двое ворот: одни ведут в Первую русскую национальную армию, которую по приказу немецкого командования формировали из числа перебежчиков и предателей различных мастей. Вторые – в Освенцим или Бухенвальд.

Прошло несколько дней. Александр, обессиленный, с впалыми щеками на бледном лице, лежал на нарах, чувствуя, что его окончательно покидают силы. Боль в пояснице не давала ему возможности найти удобную позу на жестком, набитом прелой соломой матрасе. Ему казалось, что болят не только отбитые эсесовцем почки, но и все тело, так как любое движение вызывало нестерпимую боль.

– Ну, как ты, браток? – произнес склонившийся над ним мужчина с заросшим щетиной лицом. – Я думал, что ты вечером отдашь концы, а ты, я смотрю, очухался. Пить будешь? Утром к тебе, когда ты был в «отключке», подходил староста барака. Говорит, если ты не придешь в себя в ближайшие два-три дня, они переведут тебя в блошиный блок, а это верная дорога на тот свет.

Почувствовав у рта металлический предмет, Тарасов открыл глаза. Мужчина приподнял его голову и поднес к губам смятый котелок. Александр сделал два небольших глотка и отвел его руку в сторону.

– Если что, зови, я тут рядом, – сказал мужчина и отошел.

«Кто он, враг или друг?» – подумал Тарасов, невольно вспоминая слова инструктора:

– Тарасов, заруби себе на носу, что там, куда ты направишься, у тебя не будет друзей. Многие будут стараться залезть тебе в душу, клясться в своей верности, но если ты хочешь выжить, то никогда и никому не должен доверять, ибо среди этих людей всегда найдется, хоть один человек, который обязательно продаст тебя немцам. Я не буду рассказывать, что произойдет потом. Ты меня понял?

– Так точно, – звучал его ответ, хотя он тогда не совсем еще понимал своего инструктора.

Ему просто не верилось, что все эти люди, которые в прошлом с нескрываемым восторгом шли в праздничные дни под красными знаменами, могли оказаться подлецами и предателями.

– Извините, товарищ инструктор, можно задать вопрос?

– Что у тебя?

– Мне одно не понятно: ведь у нас миллионы честных людей, патриотов нашей Родины, а вы говорите, чтобы я никому не верил? А как же тогда жить?

Лицо инструктора вдруг стало красным и злым.

– О каких патриотах ты говоришь, Тарасов. Все патриоты сейчас на фронте, а там, на оккупированной врагами территории, таковых нет. Там одни приспособленцы, а иначе – враги, которые за паек из немецких рук обязательно предадут тебя. Уяснил?

– Так точно, товарищ инструктор.

– И еще: больше занимайся политическим образованием, читай газеты, изучай труды вождей мирового пролетариата. Ты – офицер, а задаешь такие провокационные вопросы. Ты же знаешь, что говорит о таких людях товарищ Сталин?

Инструктор повернулся и вышел из класса, оставив Тарасова один на один со своими мыслями.

***

Сильный организм Александра отчаянно боролся за жизнь. Утром следующего дня он уже смог подняться и выйти на перекличку. Несмотря на общую слабость, он выдержал эти полчаса и не упал на землю. Возвращаясь обратно в барак, он почувствовал, что ему очень тяжело идти. И снова, словно ангел-хранитель, около него оказался все тот же знакомый мужчина.

– Держись, земляк! Ты молодец, что смог выйти на перекличку, а то тебя хотели сегодня отправить в блошиный барак.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил его Тарасов. – Я еще немного поживу.

– Ты, Бога благодари, а не меня. Все в его руках: и жизнь, и смерть.

Войдя в барак, они разошлись в разные стороны. К вечеру среди узников пошел слух, что завтра утром в лагерь должна прибыть делегация из числа русских эмигрантов, которая начнет набирать людей в создаваемую немецким командованием Первую русскую национальную армию. Кто-то утверждал, что эти подразделения будут заниматься охраной коммуникаций, а также выполнять полицейские функции в борьбе с партизанами и подпольщиками. Эта новость вызвала неоднозначную реакцию среди военнопленных. Некоторые вслух выказывали свою готовность вступить в ряды этой армии, другие, а их было большинство, молчали, боясь различных провокаций. На нары Александра присел один из военнопленных.

– Слушай, братишка! А ты, что думаешь по поводу этой армии? Стоит записываться или нет? Не умирать же здесь от голода? Это же прямая дорога на волю. Главное – выйти, а там можно махнуть и к партизанам. А что?

– Ничего, – односложно ответил Тарасов. – Мне и одной армии оказалось достаточно, чтобы я оказался здесь. Больше я никуда не хочу записываться.

– Неужели ты хочешь подохнуть за какие-то Советы? Ты хоть знаешь, что говорит Сталин о военнопленных? Вижу, что не знаешь, если бы знал, то, не раздумывая, вступил бы.

Александр промолчал, ему не хотелось вступать в дискуссию с этим уже созревшим предателем Родины.

– Так вот, если не знаешь, – продолжил тот, – товарищ Сталин сказал, что у нас нет военнопленных, у нас есть только предатели. Понял? Предатели!

– Знаешь что, браток? Вали от меня, – сплюнув на пол, произнес Тарасов. – Да, да, вали, не порть здесь воздух.

Мужчина отошел в сторону и со злостью посмотрел на него.

– Черт с тобой. Решил подохнуть тут, подыхай, а я, в отличие от тебя, хочу жить.

– Сволочь! – выругался вслух Тарасов и еще раз сплюнул на пол.

***

Вечером его под конвоем двух автоматчиков вывели из барака и по заснеженной дорожке повели в административный корпус, в котором находился кабинет коменданта лагеря. Погода стояла холодная. Сильный северный ветер гнал по земле поземку, забиваясь под шинель и гимнастерку. Александр поднял воротник шинели и, натянув на голову пилотку, двинулся впереди конвоиров. Пройдя метров сто, понял, что окончательно закоченел. За ним, о чем-то разговаривая, шел конвой. Судя по сгорбленным фигурам, им тоже было некомфортно при этой погоде, и они, толкнув его в спину стволом автомата, потребовали, чтобы он ускорил шаг.

Его завели в кабинет помощника коменданта лагеря. Там находились два немецких офицера с нашивками СД на рукавах черных мундиров, а также мужчина в сером гражданском костюме. Тарасов принял его за переводчика.

– Заключенный 23765 по вашему приказанию прибыл, – произнес Александр.

Офицер с погонами гаупштурмфюрера махнул рукой конвою и вопросительно посмотрел на мужчину в гражданском костюме.

– Ваша фамилия? – на русском языке спросил мужчина.

– Тарасов.

– Расскажите мне, Тарасов, когда и при каких обстоятельствах вы перешли линию фронта?

– Я уже трижды рассказывал об этом, – сделав небольшую паузу, произнес Александр, не зная, как к нему обращаться. – Посмотрите документы, там все есть.

– Не нужно дерзить, Тарасов, – произнес молодой немецкий офицер. – Сейчас решается вопрос, оставить тебя жить на этой земле или нет. Если хочешь жить – отвечай на все поставленные вопросы. Господин майор желает знать о тебе все из твоего рассказа, а не из рапорта.

– Я уже рассказывал, что бежал из заключения. Был осужден на десять лет за дезертирство из действующей армии.

– Почему вас не расстреляли, Тарасов? Насколько я знаю, НКВД расстреливает людей, оставивших свои части. Вы можете ответить на мой вопрос?

– Я не знаю, почему они меня не расстреляли, я у них об этом не спрашивал. Наверное, потому что меня задержали не в прифронтовой полосе. На фронте с такими людьми, как я, не церемонились бы, пулю в лоб – и в овраг. Меня арестовали в Казани. Судили меня тыловики, которые не нюхали пороха.

Майор что-то записал в свой блокнот и задал новый вопрос:

– С кем вы переходили линию фронта? Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим человеком?

– Я познакомился с ним в Казани, когда находился в «бегах». Познакомил нас мой однополчанин Романов Павел. Мне тогда нужны были деньги, а со слов товарища, этот человек мог предложить работу за неплохие деньги. Как я понял, он был «вором в законе». Мы встретились в определенном месте, но после разговора с ним меня «замели» чекисты. Я почему-то подумал, что это он сдал меня. Второй раз я встретился с ним случайно, в тюрьме города Чистополь. Я тогда за нарушение режима содержания был водворен в штрафной изолятор. Я не знал, кто сидит за стеной, но мы часто переговаривались ночью, когда засыпала охрана. Во время этапирования в Челябинск я принял решение бежать. Нас в машине было несколько человек, и мы дружно набросились на солдат конвоя. Разоружив их, мы побежали в сторону ближайшего леса. Сколько тогда нас смогло добежать до него, я не знаю. Конвой с других машин открыл шквальный огонь по бегущим зэкам, и в поле осталось много наших товарищей. Иван побежал за мной. Что его заставило это сделать, я не знаю. Мы добрались до Челябинска. Моя старая знакомая помогла укрыться от преследования. Она же «достала» нам из госпиталя документы, по которым мы и попали в маршевый батальон, идущий на фронт. Затем была передовая, и наш с ним переход через линию фронта.

Майор снова что-то записал в блокнот.

– Вы здоровы? У вас вид очень больного человека.

– Есть немного. Сильно болели почки, сейчас – легче.

Майор повернулся к офицерам и что-то сказал на своем языке. Один из них козырнул и вышел из кабинета.

– Скажите, Тарасов, вы знали, что ваш напарник Проценко работал на Абвер?

– Откуда, господин офицер? – удивленно произнес Александр. – Он никогда не говорил мне об этом. Я же вам уже рассказывал, что всегда считал его «вором в законе».

–Кто из вас предложил перейти линию фронта, он или вы?

Александр задумался, словно вспоминая, кто из них первым предложил это сделать.

– Не помню точно, наверное, он. Я хотел остаться у своей знакомой в Челябинске. Она работала в госпитале, и сделать для меня какие-либо документы не представляло особой сложности.

В кабинете повисла тишина. Было хорошо слышно, как тяжело дышит майор, который, склонившись над столом, что-то записывал в блокнот.

– А Проценко утверждает, что это вы предложили ему перейти линию фронта, – не отрывая взгляда от блокнота, произнес он. – Поэтому я снова хочу спросить вас, Тарасов, чья это была инициатива, ваша или его? Врать не советую.

– Да я и не вру, господин офицер. Я же сказал, что не помню. Неужели это так важно, кто из нас предложил перейти линию фронта?

– Теперь это не столь важно, – ответил майор и, закрыв блокнот, положил его во внутренний карман пиджака.

Он нажал кнопку, и за его спиной, словно из-под земли, вырос солдат. Александр встал со стула и направился к двери. Через полчаса он уже лежал на нарах в своем бараке.

***

Рядом с нарами прошел военнопленный в рваной грязной шинели. Он на секунду задержался и посмотрел на Тарасова изучающим взглядом, а затем направился в дальний угол барака.

«Интересно, почему он так посмотрел на меня? Может, с кем-то спутал? – подумал Тарасов, продолжая наблюдать за ним. – Сейчас многие из нас мечтают найти хоть одну родственную душу в этом человеческом муравейнике».

– Что задумался, земляк? – поинтересовался у него знакомый мужчина. – За кем наблюдаешь, может, знакомого увидел? Давай с тобой знакомиться. Меня звать Михаилом. Фамилия – Проскурин. Я из Вологды. А ты кто такой и откуда?

– Александр Тарасов. Я из Казани. Ты не скажешь, какой сегодня день?

– А Бог его знает, – ответил Михаил. – У меня все дни перепутались, да и какая разница, какой сегодня день.

– Если сегодня двадцать третье февраля, то я поздравляю тебя с праздником Красной Армии.

Михаил присел около его ног и тоже взглянул в дальний угол барака.

– Знакомый, что ли? – спросил у него Александр. – Странный он какой-то. Остановился около меня, посмотрел и, ничего не сказав, отошел.

– Да какой знакомый? Сволочь он! Я случайно услышал, что они хотят сообщить завтра немцам, что ты якобы был командиром роты в их батальоне.

– Вон оно что. А я-то подумал, что он меня перепутал с кем-то. Ты знаешь, Михаил, я никогда не был командиром, да и образование у меня всего-то три класса.

– Это не столь важно, немцы разбираться не станут, расстреляют и все.

– Что мне теперь делать? – спросил Тарасов. – Что посоветуешь?

– Давить его нужно, как вошь, другого выхода нет. Поверь, завтра будет поздно. У меня есть на примете два человека, которые готовы уничтожить этого предателя. Могу я рассчитывать на тебя, Саша?

– Конечно. Какие вопросы.

– Хорошо, тогда жди моего сигнала.

Проскурин встал с нар и направился к выходу из барака.

Все произошло ночью. Тарасова толкнул в бок один из заключенных, и они, осторожно ступая, направились вдоль нар.

– Вот он, – тихо произнес мужчина и указал рукой на спящего человека.

В бараке было темно, и Александр не сразу признал военнопленного, который подходил к нему.

– Держи его ноги, – полушепотом приказал ему напарник. – Держи крепче, чтобы не дергался.

Тарасов навалился на ноги спящего военнопленного. Тот попытался вскочить с нар, но Александр крепко держал его.

Он не сразу понял, что человек мертв.

– Все, уходим, – все также тихо прошептал ему на ухо мужчина, и они быстро и бесшумно растворились в темноте барака.

***

Александр открыл глаза. Перед ним стоял Проскурин и смотрел на него.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он Тарасова. – Ты всю ночь стонал и многим не давал уснуть.

– Значительно лучше. Боль постепенно уходит. Может, поправлюсь окончательно, ведь скоро весна.

Александр впервые за все это время улыбнулся.

– Спасибо, Михаил. Я тебе многим обязан.

– Ты не меня благодари, а господа Бога. Это он наградил тебя крепким здоровьем. Скажи, Саша, откуда у тебя шрам на лице?

– Шрам? Это – след молодости, – соврал он. – Любил драться, вот и заработал отметину.

Михаил усмехнулся. Он сразу понял, что Тарасов врет.

– Саша, можно я задам тебе еще один вопрос? – спросил он. – Ты согласился на сотрудничество с немцами?

Александр, молча, посмотрел на него.

«Почему он меня об этом спрашивает? – подумал он. – Неужели он провокатор? Ведь это фильтрационный лагерь, в котором основную массу составляют бывшие солдаты и офицеры советской армии, которые добровольно сдались на милость немцев».

– Тебя на днях водили к коменданту лагеря. Оттуда редко кто возвращается.

Он продолжал буравить его своим взглядом, ожидая ответа на свой вопрос.