Прощай, любимый город

После обеда ветер начал усиливаться. Поначалу это было забавно, и смельчаки, сонно загоравшие до этого под горячим августовским солнцем, бросались в набегавшие волны прямо с берега, пытаясь спорить с морем. Однако уже через час никто и не помышлял об этом. Начинался шторм. Маленькая бухта, к узкой прибрежной полоске берега которой спускались откосы одной из гор кавказского хребта, где расположились коттеджи нашего посёлка, стала настоящей ареной. Трехметровые волны врывались с просторов открытого моря и с грохотом обрушивались на берег. Какое-то время они были разрозненными и напоминали отдельных всадников враждебной армии, беспорядочно атаковавших наши редуты, но потом они перестроились в прямые длинные шеренги и стали мощными фронтами налетать с всё возрастающей силой. В предсмертном броске они гулко разбивались о камни пляжа, каждый раз продвигаясь вперед к скале. Как настоящие воины, волны не оставляли погибших и раненых на поле боя – каждый раз они откатывались назад, волоча по дну камни: сначала мелкую гальку, а потом и большие валуны. К шуму волн прибавился глухой стук камней. Море как бы забирало их в плен. Увлекаемые отступающими волнами, камни стонали, перекатываясь и натыкаясь друг на друга.

Подравниваемый волнами, берег нашей бухты превратился в идеально ровную дугу. Казалось, что гребни волн достигают пяти метров. Очередной фронт врывался, цепляясь своими краями справа и слева за оконечности выдающихся в море скал, и сосредотачивал всю мощь своего удара на небольшой причал для катеров, расположенный как раз посередине бухты. Настил причала был неслучайно высоко поднят над водой, но в этот шторм такая предусмотрительность не помогала. Когда волна налетала на мост, её верхушка неистово колотила по дощатому настилу. Издалека казалось, что кто-то невидимый бежит по мосту к берегу, и под его тяжёлыми ступнями доски прогибаются, поднимая брызги и жалобно поскрипывая. Затем раздавался протяжный бас разбивающихся о камни волн, за ним – шуршание откатывающейся гальки и перестукивающихся камней.

Позже к этим звукам прибавился жалобный вой: это давал о себе знать маяк, который местные жители называли «Ревун». В огромной бочке, укрепленной якорем на отмели, есть поршневой механизм. Раскачиваясь на больших волнах, он издаёт протяжные низкие звуки. Чем сильнее шторм, тем дальше слышен «Ревун». Как привязанное огромное животное, он жалобно стонет под напором волн, предупреждая моряков об опасности. Ощущается что-то безысходное, тоскливое, щемящее сердце в этом протяжном, захлёбывающемся, проникающем глубоко внутрь тела рёве. От него веет смертью. Говорят, он так же ревел десять лет назад, когда в этих местах затонул, столкнувшись с сухогрузом, теплоход «Адмирал Нахимов».

На юге быстро темнеет, а при густой облачности и подавно. Шторм гнал к берегу не только огромные волны – по небу неслись грозные темные облака. Иногда ветер рвал их в клочья, и в просвет устремлялись лучи заходящего солнца. При этом море вспыхивало кроваво-алым бликом, верхушки волн серебрились, а пенящаяся в тени скал вода у берега принимала голубоватый оттенок. Это продолжалось несколько секунд, и наступали сумерки. Потом луч заходящего солнца прорывался в другом месте, и вспышка повторялась с более темными оттенками. Напоследок почти утонувшее в волнах солнце ослепительно сверкнуло, заливая клокочущее море фантастическим зловеще-багровым заревом. И всё погрузилось в темноту. Чувство тревоги усилилось. Южные сосны гораздо ниже своих северных собратьев, но и они непрестанно раскачивались, отбрасывая причудливые тени от фонариков на асфальтированные дорожки курортного посёлка. Все его обитатели уже насмотрелись на волны и сидели в своих домиках, сетуя на непогоду.

К полуночи гул прибоя и вой ветра достигли небывалой силы и не давали заснуть. Укутавшись, я вышел на веранду. Свистел ветер, брызги летели в лицо. Было тревожно и завораживающе. И хотя под ногами была твердая почва, казалось, что тонкие доски веранды раскачиваются. Мне показалось, что сквозь шум шторма я смог уловить ещё что-то. Я даже закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Напряжение было таким, что мне стал безразличным озноб, пробиравший до костей, и промокшая насквозь от солёных брызг одежда. И тут порыв ветра чуть утих, и я отчетливо услышал голос. Повернувшись в том направлении, откуда он доносился, я увидел своего соседа. Он так же, как и я, стоял на веранде своего коттеджа, обеими руками держась за перила. Ветер разметал его одежду и остатки седой шевелюры. В свете раскачивающегося фонаря он то появлялся, то исчезал во тьме. Прилипшая к телу мокрая одежда четко обрисовывала округлый животик. До меня донеслась фраза:

– Прощай, любимый город, Уходим завтра в море.

Как ни странно, это не было смешным или наигранным. Это было так искренне, так соответствовало общему настроению, что далее мы уже горланили вместе:

– И ранней порой мелькнёт за кормой Знакомый платок голубой…

Отрывок

– Ник…

Моё школьное прозвище, произнесённое незнакомым грубым голосом, застаёт врасплох. Пытаюсь разглядеть отражение в мутном зеркале, но, кроме трёх силуэтов за спиной, ничего не вижу. Стараюсь как можно спокойнее повернуться и обойти окликнувших меня парней, но, судя по уверенному движению наперерез мне большой черной куртки понимаю, что придётся задержаться.

Туалетная комната встретившегося по пути кафе почти квадратная. Одна дверь. Кроме нас никого больше нет. До двух светильников, оставшихся за спиной, мне сразу не добраться. Очевидно поняв ход моих мыслей, бородатый мужик, стоящий в центре троицы у двери, одной рукой начинает расстегивать молнию на куртке, а другой потянулся внутрь. Слегка развернутое вперёд правое плечо открывает мне артерию на здоровенной шее. Между нами метров пять, и я не должен промахнуться. Сурикен мягко покидает мою ладонь, даже не блеснув. Ухожу от длинного «мае-гири» слева. «Грубовато, дружок, для такой дистанции», – мелькает у меня в голове, но отмечаю, что ботинки солидные и с ними лучше не встречаться. Предназначенная мне двойка ударов руками в голову подскочившего справа останавливает моё движение. Успеваю сбить атаку в сторону и ответить коротко справа. Боец откидывает голову, отступая назад. Этого достаточно, чтобы провериться слева. Сурикен резко тормознул на шее Бородатого, и фонтанчик брызнувшей крови просигналил о том, что я был точен.

Нападавший слева гораздо выше меня и предпочитает работать ногами. Вовремя замечаю его согнутую коленку для удара. Чуть качнувшись назад, пропускаю размашистый «маваси-гири» перед собой и коротким «эмпи» встречаю идущую навстречу спину. Судя по мягкому контакту, удар проникает достаточно глубоко, и даже осенняя одежда не спасает от самоуверенности. Он уже не думает о продолжении атаки, а больше всего занят диким импульсом боли, стучащимся от правой почки в мозг. «Извини, но еще пару недель ты будешь вспоминать, как глупо подставился.» Это лирическое отступление мелькает в моём сознании, пока я разворачиваюсь в низкую стойку «зенкутсу-дачи». Остановившись так, чтобы Длинный остался между мной и правым нападающим, краем глаза ищу Бородатого. Он все ещё смотрит на меня, но грузное тело уже скользит по стене вниз. Яд, смазывавший «сурикен», парализовал сердечную мышцу, и несколько минут ему будет совсем плохо.

Однако расслабляться ещё рано: «ёко-тоби» скользит по моей короткой стрижке, и я опять оказываюсь посредине. Вымещая всю свою злобу на моих блоках, Длинный молотит двойками в разные уровни, пытаясь растащить мою защиту. Давно не вижу Правого и, ориентируясь только по смутной тени на кафеле и интуиции, встречаю его «усиро-гири» в корпус. Похоже, я думаю так же, как он, и мой удар попадает точно в солнечное сплетение, останавливая его на мгновение. Скорее всего, Длинный – новичок в этой связке и от неуверенности может пойти на крайние меры. Тут нельзя упустить ни одной мелочи. Его «микадзуки» всё-таки шлёпается на излете мне в левое ухо, и колокольный звон на несколько секунд мешает мне сосредоточиться. Они начинают работать в паре синхронно, и мне всё труднее уходить от одновременных атак.

Подпускаю Длинного поближе, чуть открывая спину справа. Он соблазняется подставкой, и я вижу, как после «дзуки-дзёдан» его руки срываются на круговой разворот, натягивая ногу на мощный «ура-маваси». Да, не дай Бог пропустить такую вертушку. В тот момент, когда он поворачивается на мгновение ко мне спиной, ныряю под уже летящий навстречу кованый ботинок и срубаю, прижавшись к полу, его опорную ногу «хвостом дракона». Оправдывая себя серьёзностью ситуации, направляю всю мощь своей контратаки не на безопасный контакт с тыльной стороной голени, прикрытой напряженной сейчас мышцей, а на боковую поверхность коленного сустава. Сколько раз я слышал этот звук рвущихся связок, но до сих пор что-то сжимается у меня внутри и какой-то холодок заполняет низ живота. Болевой шок у него настолько силён, что спазм мышц не даёт даже крикнуть. Продолжая движение, подныриваю под взмывшие выше головы ноги Длинного, и по спирали поднимаюсь. Не пытаясь смягчить падение страховкой, он неуклюже грохается на пол, и я слышу, как, смещаясь, хрустят его позвонки.

Оставшись на пару с последним из нападавших, мы секунду всматриваемся друг в друга. В напряжённой тишине четко различаю щелчок пружины стилета, зафиксировавший откинутое лезвие. Он решил не рисковать. Холодный взгляд и спокойное лицо говорят о хорошей подготовке. Медленно закручиваясь вокруг меня, он начинает прижимать меня к стене. Сосредотачиваюсь на его дыхании и стараюсь уловить короткий вдох перед атакой. Он прячет от меня нож, и мне трудно угадывать вероятную атаку хотя бы по тому, как расположено лезвие в руке. То, что «сурикена» у меня больше нет, для него уже не секрет, и он кидается в атаку. Пропускаю вправо от себя его длинный выпад и ускоряюсь ему за спину. Доля секунды у меня есть, но главное – не увлекаться. Его лицо уже передо мной, и взгляд скользит по мне диагональю снизу-слева. Надеюсь, что я не ошибся в направлении его удара. В азарте он не думает останавливаться и, продолжая круговое движение, пытается достать меня. Но я уже жду этого. Щелчком пальцев выстреливаю монетку, извлеченную из кармана на предыдущем шаге, в его правый глаз. Моя рука находится в полуметре от головы нападающего, и резкая боль пронзает его раньше, чем лезвие проходит половину пути. Короткая пауза спасает меня от неприятностей и даёт возможность, как на тренировке, поймать его запястье и завернуть его на излом. По инерции он еще какое-то время двигается вперёд, пытаясь всеми силами затормозить резко нарастающую боль в суставе.

Зафиксировав пикадора лицом к полу, спрашиваю, чем вызван такой интерес к моей персоне. Его сломанное запястье помогает быстро выяснить детали. Без сожаления обламываю лезвие стилета, лежащего рядом. На обломке остаётся номер – это гарантия того, что в любом фирменном магазине Европы его обменяют на такой же новый. Легким ударом в затылок отключаю бойца на пару минут. Этого достаточно, чтобы пробежаться по карманам лежащих курток, собрать сотовые телефоны и блокнотик у Бородатого. Аккуратно забираю свой «сурикен» и возвращаю его на место. Кстати, у здоровяка действительно торчал ствол за поясом. Мне повезло, что это были не профи. Навалив грузное тело «командантэ» на дверь туалета, прикрываю её так, чтобы он ещё какое-то время придавливал вход изнутри. У меня есть минута, чтобы спокойно выйти и раствориться в толпе.

Стараясь не привлекать внимания, медленно прохожу по неосвещенной стороне кафе к выходу. Снаружи все, как несколько минут назад. Никто не курит рядом и не видно припаркованных машин. Пронизывающий ноябрьский ветер помогает сосредоточиться и вспомнить, что куртки у всех троих были холодными. Значит, они достаточно долго петляли за мной по улицам, а не ждали в машине. Узнать незнакомое лицо на вечерней улице сложно. Скорее всего, они «пасли» меня от вокзала или от метро. До назначенной встречи у меня оставалось меньше часа, и нужно было подготовиться. Тогда я ещё не знал, что в записной книжке одного из конфискованных сотовых телефонов найду номер майора, и к удивлению своему открою, что он звонил Бородатому перед нашей встречей дважды.

В тот момент меня больше тревожил вопрос: откуда эти трое знали моё школьное прозвище – Ник. Ведь еще с первого курса ко мне приклеилось прозвище Николсон благодаря какому-то сходству с известным актером и фамилии Николаевский. За последние десять лет я даже привык к нему. Но мне ещё предстояло узнать, что короткий отрывок чужого разговора в баре совсем скоро круто изменит мою жизнь.