Глава десятая
Путь к Вильно

Желание великого князя Литвы Александра взять в жены русскую княжну было не по душе его старшему брату, королю Польши Яну Ольбрахту. Да и самого Александра Ян не любил. Высокомерный, всегда чем-то недовольный, Ян Ольбрахт почитал в жизни лишь своего отца Казимира. И ведомо было придворным панам, что политика покойного государя по отношению к России при Ольбрахте оставалась, как и прежде, враждебной. Умирая, король Казимир завещал не убирать оружие в «закрома», а держать его всегда в готовности напасть на врага. Еще завещал он постоянно подрывать мощь Русского государства и не отдавать даже в самых жестоких битвах земли Великой Киевской Руси, которые теперь оказались под властью королевства Польского и княжества Литовского. Казимир IV скончался в дни войны с Русью. На смертном одре он потребовал от сыновей Яна и Александра продолжать войну и взял с них клятву.

Вскоре после смерти отца между братьями случился раскол, непрочные братские связи порвались, Александр остался в одиночестве, и три брата, Ян, Фридрих и Сигизмунд, встали стеной против него. Все началось с того, что Александр выразил желание посвататься за какую-либо дочь великого князя Руси и тем прекратить войну с этой державой. Тогда Ян обозвал Александра предателем дела отца. Их ссора произошла в Смоленске, когда город готовился к защите против подступавшей русской рати.

– Ты не только батюшку предал, но и весь наш народ! Ты забыл, что обещал отцу разговаривать с русскими с обнаженной саблей в руках!

– Но я хочу жить с русскими в мире, – отбивался от нападок брата Александр, – и тогда Русь никогда не нарушит наши рубежи. Это ли не благо?

– Смешно, мальчишка, смешно. Ты говоришь о мире, когда русские готовы осадить твой город, когда они готовятся к штурму! Я не удивлюсь, если завтра ты откроешь им ворота.

Ссора братьев могла закончиться для них худшим образом. Ольбрахт грозился увести из Смоленска свое войско, и, несмотря на то, что город мог пасть, он не внял голосу разума и ушел из Смоленска. При этом он бросил в лицо младшему брату жестокое обвинение:

– Ты иуда, и быть тебе под пятой русского Ивана, пся крев!

С тем братья и расстались.

После того как старший брат покинул со своим войском Смоленск, город не пал. Русские воеводы сняли осаду и отвели свою рать от крепости. Казалось бы, Яну Ольбрахту следовало радоваться, но того не случилось. Ольбрахт не спускал глаз с младшего брата и, когда началось сватовство за княжну Елену, всячески мешал его успешному течению, умело подбивая панов литовской рады противодействовать своему князю.

Однако все происки старшего брата оказались тщетными. Пришел час, и Елена была на пути к Вильно. Ничто уже не могло помешать свадебному обряду. Но Ольбрахт и тут не мог угомониться. Пребывая в краковском замке Вавель, он рвал и метал. Ольбрахт готов был силой остановить появление княжны Елены в Литве и с этой целью отважился выслать под Крево, что находился неподалеку на пути к Вильно, большой конный отряд преданных ему шляхтичей, дабы те разогнали свадебный поезд, а невесту захватили в полон. Сотня отважных шляхтичей, сопровождаемая сотней оруженосцев, умчала из Кракова в литовские земли для исполнения воли короля. Метельной февральской порой, минуя города и селения, отряд во главе с гетманом князем Острожским добрался наконец до леса под Крево и затаился на хуторах близ дороги, ведущей в город. Позже лихой красавец гетман Константин Острожский перейдет на службу к Александру, многажды станет встречаться с великой княгиней Еленой. Он возглавит литовское войско и в войне с Русским государством будет бит на берегах речки Ведроши за Дорогобужем воеводой Дмитрием Щеней. Тот возьмет Острожского в плен. А пока гетман ждал княжну Елену, чтобы исполнить волю короля Ольбрахта и порушить брак россиянки с литовцем. Но первая встреча Острожского с Еленой состоится еще не скоро.

Поезд Елены двигался к Вильно медленно. Причину того мало кто знал, кроме самой княжны. Она же всего-навсего хотела отдалить день встречи с будущим супругом. В Смоленске Елена провела три дня и не скучала. Еще из Можайска она послала в Смоленск чинов высокого посольства оповестить наместника и епископа о своем приезде. В день появления Елены близ Смоленска уже за пять верст от города ее ждали сотни россиян, и у многих в руках были иконы. Тут был простой люд: горожане и крестьяне, купцы и монахи. Ближе к городу великую княгиню встретил сам смоленский пан Хотетович. Его сопровождали несколько литовских и русских вельмож. Когда Елена вышла из тапканы, важный, с лихими черными усами Хотетович соскочил с коня и опустился перед княжной на колено.

– Великая пани государыня, Литва приветствует вас! – И Хотетович поцеловал Елене руку.

– Спасибо, вельможный пан воевода, но пока я вижу главы православных храмов и русские лица на русской земле, – ответила княжна, не пощадив самолюбия гордого пана.

– О да, да! То так, – смутился воевода. – Но Литва за моей спиной, она распахнула свои объятия, и Вильно ждет вас, – бодро добавил он.

На городском мосту через Днепр Елену встречали многие русские бояре, торговые люди, священнослужители. А в воротах в город ее ждал престарелый, но еще крепкий телом епископом Иосиф Болгаринович.

– Дщерь моя, боголюбица, Господь привел тебя на скудеющую православием землю. Да взойдет свет над нею с твоим явлением, да окрепнут духом сыны и дочери Русской церкви, – приветствовал епископ Елену и, осенив ее трижды крестом, повел в собор.

Смоляне отслужили в честь великой княжны молебен. Все было благолепно, Елена чувствовала себя по-домашнему, словно пришла на литургию в Благовещенский собор Кремля. Она всюду видела родные лица россиян и скорбела, что они отторгнуты от отечества. Простые смоляне тянулись к княжне. Женщины опускались на колени, целовали ее одежды, шептали:

– Защити нас, родимая, от нечисти католической.

– Я с вами, я с вами, – твердила Елена, касаясь рукой то головы, то плеча молодых смолянок.

Два дня Елена посещала званые обеды, кои устраивали смоленские вельможи в честь княжны и ее приближенных. Ей говорили много теплых слов и проявляли неподдельную радость оттого, что она впредь будет рядом с ними. Иногда к Елене приходила мысль остаться в Смоленске навсегда и чтобы ее супруг был удельным князем: она имела в виду князя Илью Ромодановского – ничего другого она не хотела.

А жизнь диктовала иное. По ее воле огромный поезд в сотни повозок и экипажей вновь и вновь поднимался в путь и уходил на запад. Шли и ехали с княжной бояре, князья, боярские дети, дьяки числом до шестидесяти. Еще постельничие, стольники, истопники, стряпчие, немало иной прислуги. И сопровождала эту ораву тысяча ратников. Всего в поезде насчитывалось более двух тысяч человек. В хвосте его тянулись еще десятка три купцов, приставших к княжескому кортежу в Полоцке. Попросили они главу посольства князя Василия Ряполовского взять их под защиту от гулящих ватажек шведов. Среди этих купцов были и беглецы Илья и Карп.

Однако, пристав с купцами к поезду Елены, Илья чудом избежал беды. Князь Василий Ряполовский еще в Полоцке велел старосте купеческого обоза представить ему своих торговых людей и на дворе съезжей избы нос к носу встретился с купцом, который показался ему подозрительным и знакомым по темно-вишневым глазам, по изящному носу с горбинкой. Еще по стати. «Купец» был саженного роста, широкоплеч и тонок в поясе. Взгляд Ряполовского он не выдержал и поспешил разминуться с ним. Потолковав с купцами и узнав, что они везут на продажу, князь решил еще раз взглянуть на «купца» с темными глазами и рыжей бородой. «Обмишулился, „купец”, черной бороде у тебя должно быть, а не рыжей. Ой, обмишулился», – улыбнулся боярин Василий. Он нашел «купца» близ коновязи под навесом и, тронув за рукав кафтана, спросил:

– Торговый гость, ты, случаем, не из стольного града? Кажется, я тебя видел на торгу в Китай-городе, да и в Кремле.

Илья ворошил сено под мордой коня, на князя не посмотрел, наоборот, еще ниже склонился к яслям.

– Звенигородские мы, – ответил он.

– Эко запамятовал, старая голова. Тогда совсем хорошо, выходит, в Звенигороде и видел, как сестру навещал. Сдается мне, что я и батюшку твоего хорошо знаю. Да и лик твой мне не таким видится, а молодым. Вот токмо борода почему-то рыжая. – Князь Ряполовский совсем утвердился в мысли, что перед ним беглый сынок князя Василия Ромодановского, и уже твердо и бодро произнес: – А с батюшкой твоим мы хмельное пивали. – Ряполовский похлопал Илью по плечу. – И друзья мы к тому же с князем свет Василием, тезкой моим.

Илья резко повернулся к Ряполовскому, снял мерлушковую шапку и поклонился.

– Да уж откроюсь, коль так, князь-батюшка Василий, – произнес он. – Батюшка вынудил меня в бега уйти. А всего-то не покорился я его волюшке. Так ведь и сам он в молодые годы ослушался отца.

В голосе Ильи прозвучали обида и боль.

– Ну так поведай, с чего началось? Я-то с пятое на десятое слышал о тебе.

– Уж и не знаю, как сказать. Батюшку моего я не осуждаю. Скорей всего, он и прав, что пытался предостеречь от неразумного шага. Вся вина на мне за то, что в бегах, – начал Илья и рассказал Ряполовскому все без утайки, а под конец добавил: – Теперь знаю, что в твоей власти отдать меня на суд родимому. Однако Христом Богом прошу тебя, князь-батюшка Василий, о милости не ради живота своего, а ради службы будущей великой княгине. Сочти за благо, что не видел меня, дай мне только уехать. – И Илья низко поклонился.

Расстались два князя мирно, старший лишь предупредил:

– Так ты уж иди в сем облике до Вильно и на глаза ни матушке-княжне не показывайся, ни тем паче Скуратовым или Сабуровым. Захомутают тебя, как жеребеночка.

– Спасибо за вразумление. А до батюшки о моей вольности пока не доводите, – попросил Илья.

– Укрою тебя. Слова я никому не давал хомутать. Токмо прав батюшка твой. И я бы воли тебе не дал. Да ты как пить дать еще споткнешься на тернистой дорожке. Тогда уж не миновать тебе великой опалы. Так-то.

– Остерегусь, князь-батюшка, – заверил Илья.

На том два князя и разошлись.

Той же ночью в палатах полоцкого наместника, греясь возле своей ласковой и жадной до любви незабвенной боярыни Марии, князь Василий поделился тем, что случилось с ним на дворе съезжей избы. Выслушав мужа, Мария поведала ему о болезненной страсти княжны Елены и, попросив его хранить все в тайне, открылась:

– Сохнет она по нему и во снах его имя твердит. Улыбается блаженно и, словно мы с тобой, упивается нежностью. Господи, какой грех вершит, не ведая того, – частила Мария, отдыхая на груди супруга.

– Все вы грешны извечно, – ответил князь. – Да ты уж не добавляй ей маеты.

Мария побожилась держать сокровенное в себе, но в долгом пути из Полоцка к селу Поставы все-таки не вынесла муки молчания и поведала княжне Елене тайну, какую поручил ей хранить муж.

– Однако ты уж, матушка, не выдай меня моему господину. Плетью попотчует, как узнает. Я-то ему слово дала, что молчать буду как рыба. А вот поди ж ты…

– Не казнись, что рассказала о сокровенном. Спасибо тебе, что согрела мою иззябшую душу. Только ты уж больше никому не открывайся, не то беда придет, – предупредила княжна свою болтливую мамку-боярыню.

– Матушка, божусь! – воскликнула Мария.

– Вот и славно. – В голосе Елены звенели радостные нотки.

Ей захотелось хоть разок глянуть на своего любимого, но недоступного. Однако ее головушка уже искала повод, чтобы позвать Илью в тапкану и отвести душу в забвении беседы. Но все тайное вскоре стало явным, и Елена еще долго не могла свидеться с Ильей.

На третий день пути от Полоцка к Поставам, уже в виду села, поезд Елены догнали московские государевы гонцы. Мчали они к князю Василию Ряполовскому, а он в этот час, устав от верховой езды и имея надобность посоветоваться, сидел в просторной тапкане княжны Елены и докладывал, что все к ночевке в селе Поставы приготовлено.

– Сколько там будем дневать-ночевать, государыня? – спросил князь.

– Так нет нам нужды в Поставах долго быть. Через ночь и дальше поедем.

Елена уже устала от долгого пути и с отчаянной решимостью спешила навстречу неизбежному. Да и весенние ветры с теплого Балтийского моря подгоняли.

В это время сотский, что постоянно ехал близ тапканы, постучал кнутовищем в дверцу. Василий Ряполовский открыл ее, и сотский сказал:

– Князь-батюшка, к тебе гонцы от великого князя, боярский сын Ребров да стряпчий Никита.

Князь попросил остановить тапкану и вышел из нее. Княжне Елене, однако, тоже было интересно увидеть и услышать батюшкиных гонцов. «Уж не напасть ли какая?» – подумала она, с тем и выбралась из тапканы под сильные порывы ветра. Гонцы уже спешились и кланялись князю. Но старший из них, боярский сын Ребров, готовый докладывать князю весть от государя, увидев Елену, замешкался, начал разводить руками и что-то мямлить. Княжна подошла к нему, сказала властно:

– Говори же! Весть от государя всея Руси и мне должна быть ведома. Или ты забыл, кто я?

Ребров молча и виновато смотрел на Ряполовского.

– Да выкладывай же, что привез! – в сердцах побудил князь гонца. – У государя-батюшки от княжны Елены нет никаких тайн.

Ребров потоптался на месте, развел руками, потупившись, ответил:

– Велено мне передать тебе, как великому послу, волю государя всея Руси. Сказано им, дабы ты, князь, отправил в Москву со сторожами князя Илью Ромодановского, ежели он при вас. А ежели нет, то в поимки людей пошли, добавлено государем.

Князь Василий оказался в трудном положении. «Эко угораздило меня попасть между молотом и наковальней», – с досадой подумал он и посмотрел на княжну Елену. Во взгляде его была мольба: дескать, выручай, матушка-княжна.

Елена не замешкалась с ответом, произнесла решительно:

– Смотри на меня, посланец Ребров, и слушай.

– Повинуюсь, матушка-княжна.

– Князя Ильи Ромодановского при нас нет. Два дня назад он ушел с купцами в Вильно. Вот приеду туда и, ежели есть вина князя перед государем всея Руси, найду его и верну в железах в Москву. Все тебе понятно?

– Все, матушка-княжна, – вяло ответил Ребров.

Слова княжны Елены прозвучали твердо – не поперечишь, – и князь Ряполовский согласился с нею, сказал гонцу:

– Все так и будет. Вам же велю ехать с нами до села Поставы. Там заночуете, а завтра уедете с вестью в Москву. – Василий подошел к сотскому, тихо молвил: – Тебе, Прохор, забота о них. Глаз не спускай, отлучаться не давай. Тут литвины вольничают, до исподнего одежку снимают.

– Слушаю, князь-батюшка. Я их в кулаке подержу, – также тихо ответил сотский, поняв скрытное в словах главы посольства.

Князь Василий открыл дверцу тапканы, помог Елене сесть и, сам опустившись напротив, сказал:

– Ой, государыня, не сносить нам головы, ежели гонцы что пронюхают или кто нашепчет им что-либо.

– Да уж так и станется, славный князь, – печально улыбнулась Елена, зябко кутаясь в беличью шубку.

– Одно знай твердо, матушка: Илья перед государем чист. Исповедался он мне… Потому дай мне волю, государыня, нонче же отослать князя Илью в Вильно. Как завечереет, так и отправлю.

– В согласии со мной мыслишь, князь-батюшка, – ответила Елена. – Да передай ему, чтобы берег себя, затаился где до поры.

В Поставы огромный поезд вкатился уже в глубоких сумерках. В пути князю Илье передали волю княжны и князя Ряполовского. Он выслушал сотского Прохора с удивлением: «Уведомил-таки князь Василий государыню. – Подумал с радостью: – А ведь печется она обо мне, не отдала на расправу». И пока село было охвачено житейской суетой, Илья с Карпом покинули Поставы и в ночь ушли на Вильно.