– Но все перечисленные мною враги – ничто по сравнению с исчадием ада, которое проникло на вершину власти и совершило неслыханные злодеяния. За них придется держать ответ не только перед русским народом, но и перед всем человечеством. – Куприянов откинул красивую голову, взглянул на Есаула. – Я просто предвкушаю час суда. Злодея введут в зал скованного по рукам и ногам, в оранжевой хламиде, как узника Гуантанамо. Он будет греметь никелированной цепью, на него будут рычать овчарки, его будут держать под руки жилистые охранники. Поместят в клетку из нержавеющей стали, и все увидят его испуганное, жалкое лицо. – Куприянов торжествующе взирал на Есаула, ожидая увидеть тень страха. Но Есаул сидел, потупившись, изображая тихое повиновение и немощь. – Судья в шелковой мантии с серебряной цепью станет читать обвинение, которое тут же будут переводить на множество языков и рассылать по всем мировым агентствам. Подсудимый виновен в создании батальона чеченских головорезов «Восток», который участвует в карательных операциях против мирных граждан. Врываются в селенья, где проживают родственники бойцов за свободу. В масках, под покровом тьмы, выволакивают из домов женщин, стариков и детей отвозят в лес и расстреливают. Он лично повинен в том, что были взяты в заложники родственники президента Масхадова, и тот вынужден был сдаться федеральным властям. Обвиняемый присутствовал при пытках президента, руководил допросами, выбивая из пленного данные о партизанском подполье, о финансовых потоках, о спонсорах чеченского сопротивления. Когда нужные сведения были добыты, сам застрелил Масхадова и подбросил труп в специально отрытый бункер. – Куприянов рокотал своим сочным баритоном, метал молнии, ожидая увидеть ужас в глазах врага. Но Есаул сидел словно околдованный, покорно ожидая любой для себя участи. – Это он, в угоду своему самовластию, разрушил хрупкую ткань российской демократии. Вернул многострадальную Россию к тоталитаризму, задумав институт «спецпредставителей», этих жестоких надсмотрщиков над свободно выбранными губернаторами. А потом отменил и сами свободные губернские выборы. Когда алтайский губернатор Евдокимов, весельчак, шутник, любимец народа, отказался подчиниться произволу, его просто убили, подрезав тормоза скоростной губернаторской машины. Ненавистник свободы, этот кремлевский сатрап задушил удавкой независимую российскую прессу, изгнав с телевидения свободомыслие, замалевал экран серой известкой унылой официальной пропаганды. Он закрывал НТВ, изнасиловав в кабинетах «Останкино» двух очаровательных телеведущих, русскую и еврейку, после чего их показали публике, растрепанных, в засосах, бессвязно лепетавших о своем согласии на реформу канала. Он же устроил дорожную аварию самому талантливому телеведущему, которого демократы любовно называли «наш Савик», после чего тот вынужден был закрыть свою программу «Свобода слова». – Куприянов раздвигал рот в туманной улыбке, и в этой жестокой игре с поверженным врагом его круглая голова обрела очевидное сходство с котом, который забавлялся с пойманной птицей, подбрасывая ее, цепляя в воздухе лапами, и при этом странно, по-звериному улыбался. – Это он задумал арест Ходорковского, обставив этот арест с особой жестокостью – с избиением, кандалами, с последующими пытками в карцере, психотропными уколами, требуя от страдальца добровольного отказа от ЮКОСа. Разоренная компания пополнила казну мертвыми деньгами, а карманы злодея – кругленькой суммой в полтора миллиарда долларов, которые крутятся теперь в банке на Каймановых островах. Когда в Россию приехал талантливый журналист Хлебников, основал журнал «Русский Форбс», поставив целью вскрыть махинации кремлевской мафии, этот беспощадный злодей нанял чеченцев, которые расстреляли отважного журналиста.

Есаул был сломлен. Что-то жалкое и беспомощное сквозило в его согбенной спине, сжатых плечах, потускневших пепельных волосах. Он всем видом признавал свое поражение, робел взглянуть в глаза победителя. Куприянов же был неутомим в мучительстве.

– Его людоедский ум разработал вампирическую схему, по которой подорожание нефти на мировых рынках ведет к астрономическим ценам на российский бензин, разгоняет тарифы на электричество и тепло, разоряет сельское хозяйство, делает нищим народ, увеличивает смертность. Уже разорилось множество сельских ферм, крупных заводов, центров военно-промышленного комплекса. Кремлевские же разбойники тем временем скупают Лазурный берег во Франции, побережье Бискайского залива в Испании, курорты Сардинии и Сицилии, купаясь в роскоши и разврате. На процессе прозвучат доказанные обвинения в том, что именно этот преступник в Беслане отдал приказ снайперу подорвать взрывное устройство, а потом по его приказу танки прямой наводкой превращали спортивный зал с заложниками в кровавое месиво. На нем лежит вина в убийстве трехсот детей. К тому же он, антисемит и фашист, спровоцировал известное письмо других русских фашистов, требующих разгона всех еврейских организаций, провоцируя тем самым погромы и всеобщую юдофобию. Он неуклонно подвигает Россию к диктатуре фашистского типа, возрождая гитлеризм в начале двадцать первого века. Перечисленные обвинения повторяют многие пункты Нюрнбергского процесса и требуют приговора, подобного тому, что был вынесен фашистским преступникам. То есть повешения…

Он висел под деревянной балкой, во исполнение таинственного, вынесенного судьбой приговора. В скрученных веревкой запястьях натянулись готовые порваться жилы. Из рассеченного ребра вяло сочилась кровь, и он чувствовал, как шевелятся у раны тяжелые теплые мухи. Впалый живот содрогался от приступов рвоты. Босые стопы свисали из камуфляжных брюк, и он видел свои огромные грязные ногти. Вдоль глинобитной стены, где мерцал голубой изразец, проплыли губастые головы усталых пыльных верблюдов, и унылый звон бубенца затихал среди знойных проулков. Глаза, слезящиеся, залитые потом, ослепшие от света высокого беспощадного солнца, смотрели в пустыню, в розовое тусклое пекло, вымаливая смерть, избавленье от неизбежных мучений, когда в кишлак вернется отряд моджахедов и чернобородый, с огненным взглядом главарь возьмется за ременную плетку, готовый нанести рассекающий кожу удар. Смотрел в пустыню, в пепельно-розовый жар, выкликая себе избавление. И в розовом облаке, в частицах песка и праха, из лучей и кристалликов света возникало видение – огромный сияющий ангел, колонны расставленных ног, белоснежные пышные перья, взирающее из солнца лицо. Одежда, как волны расплавленного серебра. Пряди волос, как текущее золото. Глаза, как огромные самоцветы. Голос из разъятых губ – гулы бессловесного грома. В рокочущих громогласных раскатах – послание, адресованное ему: «Ты – избранник! Ты – угоден Богу! Ты спасешь свой народ и поверженную, брошенную в погибель Россию! Живи, терпи, верь! В тебе Господь открывает прозорливое око. Им узришь».

Ангел из неба протянул могучую руку, приставил ко лбу огненный перст. Прожег лобную кость. Вкатил пылающий глаз. Замуровал в костяной глазнице. И внезапно открылась необъятная даль, бессчетные народы и страны, невиданные города и земли, неисчислимые армии, непрестанные войны, и он, Есаул, исполненный благодати, был спасителем мира, избавителем Родины. Был готов превозмочь все мучения, свершить предначертанный подвиг.

– Быть может, его и не повесят, как Риббентропа или Кейтеля, – иронично произнес Куприянов, почти с состраданием рассматривая поникшего врага. – Но уж поездка в Гаагу в тюремном самолете ему обеспечена.

Есаул смыкал ясновидящее лобное око, медленно избавляясь от ослепительного видения. Неохотно всплывал в явь из бездонных глубин бытия.

– Я думаю, тот, кого вы изобразили, как исчадие ада, на самом деле им не является, – тусклым голосом произнес Есаул, все еще не поднимая лицо навстречу торжествующему неприятелю. – Теперь, когда Президент Порфирий отказывается идти на третий срок, у вас не остается реальных противников. Так или иначе, но вы станете главой государства. Вам понадобятся опытные управленцы. Тот, о ком вы только что говорили, обладает бесценным опытом, уникальными связями. Он готов вам служить на любых выдвинутых вами условиях. Тем более, что никто не сомневается в том, что вы любите Россию, желаете ей добра. Народ примет образ русского будущего таким, каким вы его начертаете.

– Да, у меня есть образ русского будущего, и он ничем не напоминает ту уродливую образину, которую лепил Президент Порфирий и его приспешники. – Куприянов надменно откинул красивую голову, как это делали цезари при выступлениях в сенате, и на его челе просиял золотой венец. – Моя высшая цель, моя, если угодно, священная миссия, – избавить Россию от тысячелетнего бремени имперскости. Русский народ изуродован имперскостью, искалечен бессмысленной мессианской идеей, которую нашептал какому-то безумному великому князю какой-то забытый юродивый. Вся наша русская злоба, нищета, дурная гордыня, все наше бескультурье и животное свинство проистекают из имперскости, на поддержание которой мы израсходовали впустую тысячу лет своей бессмысленной истории…

Куприянов пылко, с кафедральной проникновенностью, читал курс русской истории, уподобляясь Ключевскому или Костомарову, вдохновленных обожанием курсисток и влюбчивых студентов. Их роль выполнял сейчас Франц Малютка, с восхищением глядя на интеллектуального друга. От волнения гладил чубчик на костяной голове, шевелил могучими, полными волос ноздрями, вдыхая запах истинного интеллектуализма. Есаул сосредоточенно слушал – не рокочущий баритон ненавистного человека, а далекий шум таинственного ветра, который летел к земле из небесных пространств, нес благую весть. Мир вокруг, в предчувствии откровения, менялся. В нем что-то собиралось, копилось, стекалось в потаенный центр, который помещался в его любящем и ненавидящем сердце.

– Когда стану Президентом, намерен и дальше колоть мертвую льдину российских пространств, – властно, царственно продолжал Куприянов. – Буду откалывать от нее, вслед за Украиной, Кавказом, Казахстаном и Средней Азией, другие ломти, вмороженные в мертвый монолит империи. На восемь, на двадцать, на шестьдесят ломтей расколю тупую льдину, и каждый осколок будет оттаивать, чудесно переливаясь на солнце. Как на талом леднике расцветают восхитительные тюльпаны, нарциссы, эдельвейсы, так на этих освободившихся территориях будут распускаться цветы истинной свободы. Конфедерация областей, республик, регионов, со своими столицами, центрами суверенных сил, раскрепощенных культур. Открытость внешнему миру, эфемерность границ. Дыхание великого Китая, объятия мужественных тюрков, рукопожатия родственной и близкой Германии. Россия перестанет быть тупым гигантским носорогом, упершимся бивнем в Северный полюс, а превратится в разноцветную бабочку, парящую среди трех океанов. Бремя русских пространств, задача их обороны, освоения, угрюмого воспевания будут сброшено. Вместо одной, тупо неделимой и мертвенной, возникнет много Россий, легких, подвижных, счастливых… Русский человек, защищая проклятые пространства, истреблял себя и других в войнах, замерзал во льдах, сгорал в песках. Строил не удобные дома и квартиры, а живя в бараках, клепал подводные лодки и баллистические ракеты. Изобретал не благовонные мази и упоительные духи, а штамповал в шарашках атомные бомбы. Русская наука открывала не средства наслаждений, не формулу вечной жизни, а средства убийств – лазерные пушки, атомные мины, геофизические взрывы, способные согнуть ось Земли. Зачем нам такая наука? Закрыть все изуверские НИИ и КБ, распустить ученых! Нам хватит нефти и газа, чтобы быть счастливым народом. А наукой пусть займется Америка. Русский человек должен расслабиться, пожить, наконец, для себя. На обломках империи построить радостный Диснейленд со множеством забав, развлечений…

Франц Малютка, о котором говорили, что он собственноручно застрелил пятерых конкурентов по угольной отрасли, этот громила с навороченной мускулатурой и головой, обработанной пневмомолотом, счастливо улыбался, будто катался на «американских горках», сладко повизгивая. Есаул чувствовал, как накаляется громадная реторта мира, как стискивается под страшным давлением земное вещество, теряя рыхлость и блеклость, сжимаясь в сверхтвердый сгусток, готовое превратиться в сияющий прозрачный кристалл.

– Моей главной заботой будет устранение из русского сознания имперской идеи, этой ужасной опухоли, поразившей ум русского человека. Нейрохирургией станет новая культура, которая сменит собой прежнюю, имперскую. «Слово о полку Игореве», «Полтава», «Война и мир», «Тихий Дон», «Последний солдат империи» – их нужно смыть, засветить, как ненужную пленку, вырезать из русского сознания эту тысячелетнюю гематому. Главным министром в моем будущем правительстве станет министр культуры. И знаете кому я предложу этот портфель? – Куприянов обратился к Малютке, обалдело, с раскрытым ртом, внимавшему пьянящим речам. – Я предложу этот пост твоей жене, Франтик, великолепной Луизе Кипчак. Красота, наслаждение, эротика, прельстительные услады, культ прекрасного тела, гедонизм, эллинское упоение каждым мгновением жизни. Луиза – образец нового русского человека. Я дам ей огромный бюджет, подчиню ее влиянию все телевизионные каналы. Она превратит русскую жизнь в непрерывный фестиваль, в нескончаемое бьеннале, в восхитительный оргазм, который ослепит, заставит забыть угрюмое прошлое, шизоидное мессианство – нравоучительного Толстого, чахоточно-морализирующего Чехова, постыло дидактического Проханова….

Ненависть и любовь вливались в сердце Есаула двумя жгучими потоками, смешивались, вскипали, рождали бесшумные взрывы. Сердце содрогалось, меняло цвет, от ослепительно-алого и нежно-золотого до черно-фиолетового и мрачно-синего. В этой цветомузыке созревало великое знание. Все рассеянные случайные мысли, прихотливые чувства, несовершенные идеи, несостоятельные замыслы сливались, твердели, образуя кристалл откровения.

– Операция, которую я замышляю, будет болезненна. Не скрою, удаление имперской опухоли обойдется недешево. Многие умрут прямо на операционном столе. Реформы, которые я проводил, будучи премьер-министром и которые были оборваны с воцарением Президента Порфирия, будут возобновлены и продолжены. Быть может, в конце реформ русских сохранится шестьдесят миллионов, остальные умрут вместе с имперским сознанием. Но оставшиеся образуют расу счастливых людей, напоминающих дельфинов, что плещутся в теплой лазури.

Куприянов обольстительно улыбнулся, упиваясь музыкальными рокотами собственного баритона и изысканными переливами мысли. Есаул испытывал невыносимую ненависть к этому сакральному врагу, убивающему страну и народ. И слепящую нежность, любовь к ненаглядной России, над которой нависла беда. Два эти чувства, сливаясь, сотворяли кристалл, в котором таилось открытие – как воспрепятствовать враждебному замыслу.

У столика возник официант. В изящном полупоклоне нес перед собой деревянную доску, на которой, обложенная блестящими крупицами льда, красовалась рыба.

– Господам недолго ждать, – сладкозвучно произнес он. – Телятина в красном вине уже на плите. Королевские креветки кипят в молоке. Вот, взгляните. – Он слегка приблизил деревянный поднос к Есаулу. – Ваш сибас. Вам нравится?

Есаул слышал, как приближается шумящий шар света, в котором что-то крутилось, взрывалось, выбрасывало протуберанцы энергии. Ударило, ослепило, накрыло с головой душным вихрем. За стеклянной стеной в казино взыграли фонтаны света, взлетели салюты огня, распушились букеты радуг. За другой стеной вещие птицы раскрыли громадные шелковистые веера с изумрудными и голубыми очами, ослепили переливами, волшебной игрой перламутра. Рыба на деревянной доске встрепенулась, ударила влажным хвостом, разбрызгивая блестки льда. В голове счастливо и яростно крутанулся золотой глаз. Из бокала брызнула искра, перелетела стеклянный край, ужалила в разгоряченный лоб. Среди космических радуг и волшебных птиц сотворилось чудо. Вода в бокале преобразилась в вино, играла чудным рубином. Ожившая рыба трепетала на доске. Испуганный официант ловил ее на лету, уносил, прижимая к груди.

Есаул испытывал прилив могучей энергии, был счастлив, светел. Его посетило прозрение. Выход был найден. Он поднял на Куприянова просветленное лицо, на котором не было ни гнева, ни ненависти, а лишь свет прозрения.

– Вы абсолютно правы, Аркадий Трофимович. Нам всем предстоит сбросить бремя империи. Путешествие по рекам из Москвы в Петербург ознаменует начало вашей предвыборной кампании, где вы сможете обнародовать свой манифест. Рассматривайте меня как друга, который мог заблуждаться, но теперь готов искупить грех своего заблуждения. Кстати, – он обратился к Малютке, – я знаю, вы еще не зафрахтовали теплоход. И не надо. Администрация Президента предоставит в ваше распоряжение чудесный корабль, построенный на верфях Гамбурга. Он прибыл в Москву недавно, и теперь представляется случай употребить его по назначению. Если бы такой корабль был построен в Германии в тридцать седьмом году, он бы назывался «Адольф Гитлер». Но теперь, в благословенное время, мы дали ему имя «Иосиф Бродский» в честь великого космополита, всем творчеством отрицавшего империю.

– Отлично! – воскликнул Малютка. – Братцы, давайте жить дружно!