(показав в левую кулису), на чужбине. Вы ведь за границу уезжаете?

ЮЛИЯ. Уезжаю, куда надо.

БОРОДАТЫЙ. Вот так все и говорят.

ЮЛИЯ. Кто – все?

БОРОДАТЫЙ. Все вы, кому на родину плевать. Пусть она себе сама спасается, да?

ЮЛИЯ. Ясно… Ты вот что, патриот, скройся с глаз моих, а то я рассержусь.

БОРОДАТЫЙ. И что будет?

ЮЛИЯ. А ничего не будет… хорошего. У меня сегодня праздник, понимаешь? А кто портит мне праздник, тот рискует испортить себе все оставшиеся праздники.

БОРОДАТЫЙ. Сказано глобально. Только я – не пугливый.

Из кафе выходит Нина с подносом. Входит Дана с сумками. За ней – Ксюша с планшетным компьютером, замирает, уставившись на Бородатого. Дана с Ниной накрывают столики.

ЮЛИЯ. Ксения, это – неприлично! Сядь, пожалуйста… И отвернись!

ДАНА. (Пристально глядя на Бородатого) Юлия, какая-то проблема в этом человеке?

ЮЛИЯ. Думаю, нет – если человек просто уйдет и прихватит проблему с собой.

БОРОДАТЫЙ. Я вообще-то – на работе, если вы не в курсе.

ДАНА. (Бородатому) А ты – хорошо в курсе, кто тебе давал твою работу?

БОРОДАТЫЙ. И кто же мне ее давал, интересно узнать?

ЮЛИЯ. Дана, не – стоит!

ДАНА. Хорошо, Юлия, я только представлю меня. (Бородатому) Я – Дана. На моей земле я – чемпионка в борьбе. Это – достаточно приятно познакомиться?

БОРОДАТЫЙ. Забавно говоришь! А чего ж ты не на своей земле борешься? У нас тут чемпионов хватает. Откуда ты, такая строгая? Глаза-то у тебя вроде – славянские, мягкие.

ДАНА. Да, моя мать – сербка. Но моя другая половина – дикая кровь, жестокая. Для тебя лучше уходить.

Входит Фома, везя в кресле-каталке Старуху с сумочкой на коленях.

ЮЛИЯ. (Старухе) Верушка, если вы – не против, мы прямо сейчас, вот тут, отпразднуем ваш день рожденья. Немножко пахнет бензином, зато здесь – тень и столики. Хорошо?

СТАРУХА. Все прекрасно, Юлька. Прекраснее быть не может: прожить сто пять лет и еще что-то соображать. Вези меня, Фома, к столу, будем веселиться. (Бородатому) И вы, голубчик, не знаю, как величать, будьте гостем. Всех приглашаю!

БОРОДАТЫЙ. Да нет уж, спасибо, я тут – лишний. (Уходит в магазин. Ксюша утыкается в планшетку).

СТАРУХА. Кто его обидел?

ЮЛИЯ. Он пытался обидеть меня, но у него не получилось.

СТАРУХА. Да уж, ты себя в обиду сроду не давала. Не забуду мальчишку, что впереди тебя сидел и все авторучку ронял на пол, чтоб нагнуться и к тебе под юбку заглянуть. Ты помнишь, какую штуку ты с ним выкинула?

ЮЛИЯ. Еще бы!

СТАРУХА. (Смеется). Я до сих пор, как вспоминаю, хохочу. Представь, Фома, эта паршивка взгромоздилась на его парту с ногами, встала, юбку вперед оттянула и говорит: «Теперь всё увидел, урод?» Он, бедный, покраснел до слез и неделю в школу не приходил. Юльку хотели исключить, да я заступилась. Наша директриса шуток не понимала: я с ней говорю серьезно так, а сама от смеха давлюсь.

ЮЛИЯ. Как я люблю ваш смех, Верушка! Вы всё – как девочка. Но давайте уже сядем, и я скажу тост. Фома Еремеич, налейте мне и себе…

ФОМА. Так за рулем я, как же?..

ЮЛИЯ. Бросьте, Фома Еремеич, не поедем мы сегодня никуда, помяните мое слово. Если я ошибаюсь, тем лучше, и вашу машину поведет Дана: она все равно пьет только сок.

ФОМА. А свою вы сами поведете? После выпивки? И Вера с вами?

ЮЛИЯ. Так и быть, пересажу Верушку к вам, чтоб вы не тревожились.

ФОМА. Да вы-то как же за руль сядете?

ЮЛИЯ. За меня не бойтесь: у моей машины – номера волшебные. Меня никто не остановит, наливайте смело. Ксения, возьми свой сок и оторви глаза от планшетки.

СТАРУХА. Погоди, Юлька, сядь, первый тост мой будет. И оставь ребенка в покое. Налей мне, Фома, каплю коньяку, да помоги подняться на ноги.

ФОМА. (Наполняя рюмки) Ты уже сегодня много стояла, Вера: устанешь.

СТАРУХА. Сегодня – мой день, и я чудесно себя чувствую. (Встает с помощью Фомы, берет рюмку). Почему не у всех в руках бокалы? (Нине) Вы – что же, милая девушка, не хотите выпить за мое здоровье?

НИНА. Я – на работе.

СТАРУХА. Вы часто пьете за столетних старух? Буду стоять, пока не возьмете бокал.

НИНА. Ой, я – мигом! (Убегает в кафе и возвращается с рюмкой).

СТАРУХА. Фома, налей девушке коньяку. Что ты в меня так вцепился? Уж если я встала, то не упаду… Ну вот, теперь все хорошо… Дорогие мои! Вы не знаете, не можете знать, как я счастлива – оттого, что вижу всех вас. Вы не можете этого знать потому, что еще не жили настоящей жизнью, которая начинается только тогда, когда к мысли о смерти привыкнешь, как к своему дому. Так жаль, что мало, кто доживает до этой настоящей жизни, когда просто радуешься, что рассвело, и можно взглянуть в окно и увидеть деревья. Но у меня есть больше, гораздо больше. У меня есть ты, Фома – ты, который любишь меня всю жизнь и ничего за это не требуешь. У меня есть ты, Юлька, моя ученица-хулиганка. Ты просидела у меня на уроках литературы всего-то четыре года, а, поди, уж скоро сорок лет, как ты меня не оставляешь. Не возьму в толк, за что мне такая радость: ведь забвение – вещь естественная. Теперь тебе вздумалось увезти меня куда-то, где я увижу океан. Я мечтала об океане еще девчонкой и давно про это забыла. Наверное, я совсем выжила из ума, но согласилась ехать с тобой, не раздумывая. А если я и впрямь доеду до океана, то, наверное, уверую в Бога: я и сейчас уже не знаю, куда мне еще девать мою благодарность за жизнь. Я пью за жизнь и за благодарность, которая и есть счастье. (Выпивает).

ФОМА. (Выпив и усаживая Старуху) Спасибо тебе, Вера, на добром слове, да только меня у тебя скоро не будет. Дай бог тебе счастья на твоем океане.

СТАРУХА. Я только хочу посмотреть на него.

ФОМА. Но ты уже не вернешься.

СТАРУХА. Может быть, и нет. Мне сто пять лет, Фома.

НИНА. А что ж вы, его-то с собой не берете, что ль?

СТАРУХА. Да не хочет он. Проводит меня до границы и – домой.

ЮЛИЯ. Фома Еремеич – гордый человек. Хочет на свою пенсию жить. Как – непонятно.

ФОМА. Ничего, тут я своими руками, хоть каких деньжат, да раздобуду: не разучился еще краны прикручивать. А там – что? Сам по-иностранному – ни бельмеса, а пойду у заграничных водопроводчиков работу отбивать? Это ж – курам на смех, да и позорно.

НИНА. (Старухе) Вы уж меня извините, я подумала, что друг он вам, ну… вроде мужа…

СТАРУХА. (Смеясь) Жених он мне, жених. Семьдесят лет уж, как жених.

НИНА. Как это?

СТАРУХА. А он, как меня увидал – мальчишка пятнадцати лет – так и влюбился. Я-то в тридцать пять еще хороша была, хоть и вдова. Он с отцом своим трубы у нас менял в доме. В первый день все глядел на меня, оторваться не мог и молчал, а на второй улучил минутку, пока родитель не слышал и говорит: «Вера, дело в том, что я тебя обожаю больше, чем даже мамашу мою и папашу моего, и жить без тебя никак не могу». Я ему ласково так отвечаю, что мне это очень приятно, но старшим нужно говорить «вы». А он заупрямился: какая ж ты, говорит, мне «вы», если я на тебе жениться хочу? Я ему объясняю, что не могу его в мужья взять – молод он для меня. А он от обиды покраснел, голос дрожит: возьми, говорит, меня пока хотя бы в женихи. Ну, я и взяла.

НИНА. Надо же… А дальше?

СТАРУХА. А дальше, сколько я квартир ни меняла, а он – за мной, из одного дома в другой: водопроводчиком устраивался. Доставал для меня самые лучшие краны, раковины, все делал. Я у него уроки проверяла, книжки читать заставляла, а он меня все замуж звал. Потом перестал. Передумал, видно: уж больно стара стала.

ФОМА. Ты, Вера, все смеешься, а я бы и сейчас за счастье посчитал тебя женой назвать. Только поумнел я малость: понял, что не достоин.

СТАРУХА. Будет глупости-то болтать, Фома. Ты – мой жених, женихом и оставайся. Подумай: кого б я еще могла называть таким прекрасным словом? Таких нет и не бывает.

НИНА. А вы, значит, так и остались незамужняя?

СТАРУХА. Да. Мужа своего так и не смогла забыть.

НИНА. Надо же! За такую жизнь… А мужа вашего, наверное, на войне убили?

СТАРУХА. Нет, милая девушка, не на войне. Расстреляли его как врага народа.

Из магазина выходит Бородатый с матрешкой. Ксюша отрывается от планшетки, уставившись на него.

БОРОДАТЫЙ. Вы уж извините, мне там все слышно. Невеселый у вас праздник. Я гость – незваный, но подарок сделать имею право. (Подает Старухе матрешку). Как бы на память вам. И со смыслом – можно сказать, глобальным.

СТАРУХА. Я люблю, когда со смыслом. Хорошо, что пришли. Садитесь, угощайтесь.

БОРОДАТЫЙ. Благодарю. (Садится). Угоститься можно, было б из чего.

НИНА. Я принесу. (Уходит в кафе и возвращается с прибором для Бородатого).

СТАРУХА. Ну, рассказывайте, что за смысл у вашей матрешки? Я – в нетерпении.

БОРОДАТЫЙ. (Наливая себе) А смысл такой. Матрешек – всего три, одна в другой. Большая матрешка – это большая мать человека, родина его. Внутри – вторая. Это уже – родина малая: родители, дети, близкие. А внутри этого – сам человек, простая куколка. Пока они все вместе, одна в одной, они – сила. А куколка без своих матрешек – кто?

СТАРУХА. И кто же она?

БОРОДАТЫЙ. Я не знаю. А вот у вас будет случай узнать. И выпить хочу за то, чтоб куколка не пожалела, что она – без матрешки. (Пьет).

СТАРУХА. Это мне-то о себе жалеть? Вы лучше спросите, что за матрешка без куколки?

БОРОДАТЫЙ. А тут и спрашивать нечего: родина без человека проживет.

СТАРУХА. Вы, голубчик, все перепутали: родина – внутри человека, а не снаружи. Человек ее в себе носит, а не на себе.

БОРОДАТЫЙ. А разве ж родина вас в себе не выносила?

СТАРУХА. Ну, если так, то я вам сейчас покажу, про что вы мне тут рассказываете. Вот, смотрите. (Разнимает большую матрешку, берет среднюю). Вот это, стало быть, по-вашему, моя малая родина. Ну, родственников, и близких и дальних, я уж давно всех перехоронила. Мужа у меня отняли быстро, детей я с ним нажить не успела. Потом уж узнала случайно, что родители мои умерли от голода вдалеке от меня. (Разнимает среднюю матрешку, берет куколку). Винить никого не виню, а только развалилась моя малая родина: нет ее. Улицу свою родную не узнаю, а дом снесли давно. Детей больше учить не могу, стара. Да и зачем им теперь Пушкин, Александр Сергеевич? (Показывает на Ксюшу). Он на другом языке говорил, а из их речи, бедный, ни слова бы не понял. Так что не осталось у меня, голубчик, ни малой матрешки, ни большой: одна распалась, и другая с ней.

БОРОДАТЫЙ. Большую матрешку собрать можно. И есть, кому ее собрать, и нас много.

СТАРУХА. Собирайте, голубчик: может, что и соберете. Только уж будет без куколки.

БОРОДАТЫЙ. Это как так?

СТАРУХА. Вы же сами сказали: куколка – это человек. Новую куколку растить долго придется, чтоб она в пустоте не болталась. А так вот просто засунуть ее в большую матрешку, что будет?.. (Ставит куколку в большую матрешку, закрывает и трясет). А будет погремушка. Я погремушкой быть не хочу и вам, голубчик, не советую. Даже если много-много погремушек вместе соберутся, все равно будет только одна большая погремушка и ничьей родиной она не сделается.