Босния и Герцеговина. Дорога на Сараево. 19 апреля 2010 года

– Девятка – Осе, Девятка – Осе.

– На приеме.

– Прошли три коробочки, три коробочки.

– Принял. Что за коробочки?

– Белые «Ланды». Прошли на скорости.

– Принял…

Транспортник перекинул нас из Москвы в Одессу, там дозаправились и приняли на борт еще несколько человек, которым проще было добраться до Одессы, нежели чем до Москвы. Там же закатили на борт четыре наших пепелаца – бронированные «УАЗы» с эмблемами ООН, их там как раз бронируют. С Одессы тем же летно-подъемным средством добрались до базы в Батайнице, Югославия, и вышли на дорогу, ведущую в Сараево, некогда оживленную, а теперь – полупустую. Здесь нас должен был догнать сербский спецназ, у которого в операции был свой, собственный интерес. Белые «Ланды» – это, скорее всего, их машины. Об операции знает ограниченный круг лиц в военной разведке Союзного государства. Те, кому терять уже нечего…

Дорога красивая, горная. Я такие в Крыму видел, в Афганистане, около водохранилища – там виллы правительства и самых богатых людей стоят, рай, по местным меркам. С одной стороны горы, деревеньки, но европейские, не с глиняными хижинами и дувалами, а аккуратные, беленые домики, где-то и черепица красная на крышах – красота. Леса, мостящиеся на крутых склонах, горные поля. Вот жили люди и жили. Мы их югами называли, я помню студента, который у нас учился, он даже привозил оттуда кое-что, начиная от женских сапог и заканчивая порнокассетами, простите, на которые тогда из-за отсутствия Интернета был большой спрос. Конечно, проблемы есть у всех, история у всех разная, счеты друг с другом, но все это в прошлом. И из-за этого рушить страну?! Вот представьте себе, СССР развалился. И что будет? Это же… не знаю, что и будет, цензурно не выскажешь…

А сейчас? Пока ехали, насмотрелись – больше не надо. Люди на волах едут – это потому, что горючка дорогая. Двадцать первый век на дворе: нормально – нет?

Я стою слева от конвоя, лицом к движению. Еще левее от меня – отбойник и обрыв, если что, и прыгнуть можно, не разобьюсь, там деревья. Автомат под рукой, я специально прослабил ремень, чтобы подхватить, приклад плечом зажать – и огонь. Автомат не наш, из ФРГ – «НК416», как и у всех бойцов группы. Пулеметы тоже немецкие, как и снайперские винтовки. Во время нелегальной работы за рубежом запрещено использовать любое советское оружие и снаряжение, поэтому у каждого спецназовца есть комплект иностранного вооружения и снаряги. «Четыреста шестнадцатый» хорош чем – он хорош эргономикой, при этом у него приемлемая надежность, конечно, не неубиваемый «калашников», но все-таки. И у него компактный магазин, наш магазин на двадцать патронов по длине такой же, как их на тридцать. Казалось бы, мелочь, но если ты идешь в горы в Афганистане и несешь шестнадцать снаряженных магазинов – это уже не мелочь. В минусе, конечно, старый патрон и старая, известная уже лет пятьдесят схема. Это не Абакан, которым можно сбить духа на пятьсот-шестьсот метров…

Ага… вон они.

Мы поставили машины так, чтобы их не было видно с дороги – вылетаешь из-за поворота – и вот они, мы. Сербы – если это они – повели себя грамотно. Не стали тормозить, а наоборот, втопили и пронеслись мимо нас, и только потом стали тормозить. Три машины, как и объявлено…

– Готовность два, – негромко сказал я. Готовность два, по нашим понятиям, – оружие под рукой и снятое с предохранителя. Но не целиться. Готовность один – прицел в сторону предполагаемого источника угрозы и палец на спуске…

Из головной «Ланды» вышел здоровяк в краповом, как и у нас, у вэвэшников, берете, я посмотрел через небольшой монокуляр. Ага, есть…

– Готовность три…

Здоровяка звали Милош. Он учился у нас на ускоренных, трехмесячных курсах, когда до остатков Союзного государства дошло, что их рвать будут, по-взрослому рвать, и никого, кроме СССР, за спиной нет. У Милоша была очень приличная семья, и он рассказывал о секретном завещании Тито – сближаться с Западом и никогда не смотреть в сторону Москвы. Вот и сблизились…

От предложенной карты Милош отмахнулся.

– Оставь, я там все и так знаю.

– Что там?

– Раньше был кооператив, сельскохозяйственный, очень богатый. Торговали с Ближним Востоком.

– Теперь?

– Теперь не знаю. Мафия, наверное…

Мафия…

В распаде Югославии – и в наших проблемах в восьмидесятые – мафия сыграла очень большую роль. Здесь в свое время Тито, понимая, сколь глубоко засели в народе традиции бандитизма, заключил негласное соглашение с преступным миром – в Европе делайте что хотите, но здесь – вести себя тихо. Это было хуже преступления – это было ошибкой. В шестидесятые и семидесятые, и даже в восьмидесятые годы югославская организованная преступность делила Европу с сицилийской. С югославской мафией был связан Ален Делон, югославская мафия грабила банки, хозяйничала в Гамбурге, практически все видные полевые командиры времен Распада происходили из этой мафии. Но тут были сделаны две ошибки. Первая – мафия в Европе получила возможность контактировать с европейскими спецслужбами, в том числе с немецкими. Второе – мафия, в частности, хорваты получили возможность контактировать с заграничной оппозицией, со всеми этими усташами, которые разбежались по всему свету, ломанули в Испанию, в Канаду, опасаясь справедливого возмездия. Потом в конце семидесятых в каждой республике создали территориальные вооруженные силы – так называемые домобранские полки, с правом самостоятельно закупать оружие за границей. Зная историю Югославии, было бы странно, если бы при первых проблемах эти домобранские полки не напали на силы федерального центра. Так оно и произошло…

Мы прошли Сараево. Красивый город в горах, здесь есть даже небоскребы, такие, каких нет в Белграде. На стенах – следы от пуль и снарядов, не заделанные. Время намаза – одни прямо на тротуаре расстилают коврик и бьют лбом об асфальт, рядом идут девицы в мини-юбках. Мусульманки, что характерно. Вот такой вот тут ислам.

– Проблем тут у вас нет? – спросил я Милоша.

– Каких?

– Ну Аль-Каида…

– Были тут какие-то… – лениво ответил он, – чо-то там говорили про чистоту ислама. Их на пинках отсюда вынесли.

– Почему?

– Ну… как тебе сказать… ты и сам видишь. Я в этом городе рос. Могу тебе сказать на своем опыте – самые доступные девчонки были мусульманки. В христианстве секс – это грех. У нас, православцев, еще ничего, а вот у католиков с этим – мрак. Католички даже на танцы редко ходили. А у мусульман – никакого греха нет, все нормально… да что ты делаешь, скотина!

«Лендровер» резко тормознул, Милош высунулся из окна и начал поносить кого-то матом на своем языке.

Город. Странная смесь старинного и современного жилья, отметины от снарядов на стенах. Бойкая торговля – дуканы, совсем как в Афганистане, с коврами и кальянами. Шпили минаретов на фоне поросших лесом гор. Азан – клич муэдзина, на который большинству плевать, в том числе и мусульманам. Поток машин, тут же – мотоциклеты трехосные, ослы. Только хазарейцев с телегами, как в Кабуле, не видать…

– Кто тут сейчас миротворит?

– Датчане… – Милош добавил что-то нецензурное.

– А чего так?

– Трусы. Только по борделям ходят и кальян курят. С гашишем…

Машины мы бросили задолго до объекта. Выстроились афганским построением, с головным дозором, дальше тройками, с удалением на предел видимости. Тройка обусловлена чем – если нападение, то один может тащить в укрытие другого под прикрытием огня третьего. И сама по себе тройка имеет достаточную огневую мощь, чтобы обороняться минуту-две, пока не развернутся основные силы отряда.

– Один пулемет в голову, – командовал я, – второй в первую тройку. Третий ко мне. Снайперы в хвост. Мины тут есть?

– А то… – оптимистично сказал Милош, облачаясь из багажника своей «Ланды» – наверное, есть…

– Твою мать. Балу.

– Я.

– Пойдешь в голове.

– Есть….

– Смотреть по сторонам. Темп движения обычный. При обнаружении целей – доклад и работа. ПБСы^[17] примкнуть.

С предохранителей снять, патроны дослать – об этом я и не заикался. Тот, кто побывал в Афгане – по-иному не ходит.

Впереди – бывший кооператив, ныне превращенный в центр подготовки Аль-Каиды. По крайней мере, Юсеф так сказал, когда хотел, чтобы мы его забрали. Спутник подтвердил, что, скорее всего, так оно и есть….

Горы в Боснии и Герцеговине красивее даже Кавказских гор. Это я могу сказать точно.

Поросшие лесом неглубокие овраги сменяются обрывами по сто-двести метров, маленькие лоскуты полей и дороги, многие из которых в таком состоянии, что машина не пройдет, только осел. Здесь еще есть и железная дорога, проходящая через такие места, какие и слов не хватит описать. Здесь даже войны почти не было – не тот рельеф…

Понятно, почему выбрали нас – мы афганцы, привычные. Для нас – это почти что Хост, с его высокогорьем, солнцем, сухими, смолистыми соснами, такими же обрывами и жестокими перестрелками в лесу и между склонами, когда сначала ты стреляешь на десять метров, а через минуту на восемьсот. Столица провинции – одна немощеная улица и ряд домов вокруг нее, да дорогие джипы – Хост всегда зарабатывал, поставляя в Джелалабад и Кабул дрова, а дрова там на вес золота. Так что люди богатые, для них купить тот же «Барретт» на черном рынке в Пешаваре – не проблема. Там отбраковка происходит быстро и жестко. Либо ты учишься выживать и точно стрелять, либо возвращаешься грузом «двести».

Я, с группой из пяти человек и одним пулеметом, залег на дороге, ведущей к кооперативу. Остальные сербские спецназовцы и наши под командованием Моли сжимали кольцо вокруг бывшего кооператива.

– Моль – Кабану, – прошипело в наушнике.

– На приеме.

– Конкретная движуха, не меньше двух десятков духов. Три коробочки, две легковые и самосвал.

– К чему движуха?

– Не пойму. Вроде валить готовятся.

Это плохо…

– Доложи готовность.

– Пять минут.

– Принял. Атака по готовности. Держим тропу.

– Принял.

– Пулемет налево, – прошипел я, – духи готовятся валить. Увидишь транспорт – огонь без команды…

Пулеметчик, здоровяк из пятой бригады спецназа (Марьина Горка) с позывным Бульбаш, начал перебираться налево, до этого он держал правый фланг. Если что, он со своим «НК221» – даст джазу^[18]…

И тут я услышал двигатели на дороге. Не один, а два – крупные, как у легкого грузовика. Идут к нам.

Два грузовика – этого нам не хватало. Что, если это боевики или того хуже – миротворцы? И что делать?

– Кабан – Моли.

– На приеме.

– Движение на дороге входящее. Мы отсекаем, услышишь стрельбу – атака. Понял?

– Принял.

– Ни пуха.

– И тебе…

Ну, понеслась.

Я угнездил автомат на брошенный вперед, под цевье рюкзак однолямку и скомандовал:

– К бою…

Машины появились через минуту с небольшим. Два белых внедорожника «Шевроле Тахо». Я не придал значения, что американские – белые, а миротворцы на чем только не ездят…

Первым стрелял я – командир стреляет первым, вперед батьки никто не лезет, это святое. Цель – водитель в головной машине. Тоже с Афгана – первым делом надо валить водителя, стоящую машину расстреливать проще, а она еще и заминирована может быть. Замыкает цепь в таком случае обычно водила, на переднем, под ногами у пассажира бывают аккумуляторы и провода.

Стекло в прицеле моментально покрылось мутными разводами, но машина продолжала идти, даже ускорилась. И я с ужасом понял – хрен вам. Машина бронированная.

– Броня! – крикнул я.

Под огнем головная машина прошла основной сектор обстрела и рванула к лагерю. Вторая остановилась, открылась задняя дверь – и по нам врезали из пулемета. Тут же ответил «Хеклер» Бульбы, заткнув пулеметчика раз и навсегда. Двое с правой стороны машины попытались перегруппироваться по обочине – я видел, как один подорвался на мине – хлопок, дымок, лежащий человек. Второй попытался помочь, но упал под градом пуль из пяти стволов…

Наверху, на дороге, оглушительно хлопнул фугас, раздавалась автоматная и пулеметная стрельба…

Хреново все…

– Бульба, Комар – на месте. Контроль направо. Жиган – контроль налево. Двое со мной…

Мины. Гребаные мины. Нет ничего хуже мин, а тут их полно…

Проползя буквально на пузе, мы выбрались на дорогу. Перебежали к машине – пахло бензином, но огня пока не было…

И номеров на машине тоже не было…

Перешел на пистолет – им с одной рукой проще. Один в багажнике, дохлый, судя по всему, но после того, как в горелой машине забитого каравана ожил дух и кинул гранату, я в такие вещи не верю. Еще один свисает из задней двери…

– Дим, контролируй машину…

Проверил пульс у того пулеметчика, в багажнике – пульса нет, дохлый. Валяется пулемет, обычный югославский «М85», лента на двести, если бы Бульба не загасил его первой же очередью – сейчас сами не знали бы, куда деваться.

– Шеф, этот живой…

– Контролируй.

Порылся по карманам, в первом же обнаружил документы. Пластиковая карточка, с фоткой. Морская пехота США, активная служба, имя – Джеймс Картрайт, воинское звание – капрал, грейд оплаты – Е4^[19]. Все, приплыли. Морские пехотинцы США…

Б…

Сунул карточку в карман – сам не знаю зачем. Такое носить – себе дороже…

– Бульба…

– На приеме.

– Оставь пулемет, и ко мне.

Подбежал Бульба, я молча ознакомил его с трофеем. Тот пробормотал что-то на своем языке.

– Что делать будем?

– Я наверх. Смени позицию и будь готов к неприятностям. Если что, отходи в застройку, рогом не упирайся. Хоп?

– Хоп – типично для «афганцев», понял? – понял! Хотя «хоп» – это из ташкентского сленга.

– Ты за старшего. И еще…

…

– Живых тут не было.

– Понял.

Конечно, добивать раненых – дело последнее. Никто такого в здравом уме делать не будет просто потому, что можно и самому оказаться раненым или в плен попасть. Но мы – не все. Мы – спецназ. Проводим операцию в зоне, контролируемой миротворцами ООН, что само по себе преступление. И пофиг, что миротворцы ни хрена тут не контролируют, и тут уже лагеря Аль-Каиды появились. Так что решение единственно верное – никого за спиной не оставлять. Нас тоже, доведись нам встрять, в живых не оставят.

В одиночку пошел наверх, по дороге в одиночку можно, мин тут точно нет, а если кто-то и выскочит – с одним-двумя я точно справлюсь. Наверху у самой стоянки догорал прорвавшийся головной джип – там, скорее всего, тоже американцы. Либо из посольства в Загребе, либо еще откуда. Пахнет гарью, горелым мясом и покрышками – знакомый запах забитого каравана. Наверху последними угольками потрескивают выстрелы – контрольные.

Наверху встретил Моль, он же – старший прапорщик Малкин. Моя опора в отряде. Перевязан, но на ногах и лыбится. Значит, все нормально. Относительно, конечно, нормально по-настоящему в спецназе не бывает никогда.

– Что там?

– П…ц. Их там в основном доме как тараканов было.

– Потери?

– «Двухсотых» нет. Один «трехсотый» – Бивень.

– Кто?

– Ты его не знаешь. Из морпехов пришел, совсем зеленый.

Все правильно. В бою погибают и получают ранения, как правило, самые неподготовленные члены отряда…

– Сам как?

– Норм.

– А это – че?

– Зацепило немного. Ничего, ширнулся – нормально.

Б…

– Иди к Дюку. С ранеными закончит – пусть тобой займется. Ты мне нужен на ногах.

Дюк – наш медик. Причем настоящий… почти – у него семья медики, врач в третьем поколении. Он из Одессы…

Дом, который я видел только на спутниковых снимках, – теперь передо мной, с расхлестанными автоматным огнем окнами. Сербы взяли с собой крупнокалиберную винтовку Черная стрела – и подавили точки одна за другой, пуля просто проламывала стену и вместе с ней стрелка. Без этой винтовки было бы намного мрачнее.

У дверей встретил Девятку – старший лейтенант Хромов, из Ленинграда, кличка такая потому, что, вернувшись из Афгана, купил втридорога у перекупщиков «девятку», «ВАЗ-2109», причем в экспортном исполнении для Бельгии, и так и ездил на ней до сих пор. Если я вылечу из отряда или уйду на повышение – отряд примет он.

– Что там?

– П…ц, – нецензурно выругался он, – мясники конченые. На втором этаже…

– Цел?

– Да.

– Собирай людей и занимай оборону. Будут неприятности.

– Без вопросов. На дороге что?

– Собирай людей и занимай оборону, – повторил я.

– Есть.

Внутри на полу месиво из человеческой крови, растоптанных вещей, гильз… в общем, все, что и бывает при массовом и жестоком боестолкновении. Валяется оружие – до хрена его тут, трупы – их оттащили к лестнице, их пять – это только то, что я вижу. На столе Дюк занимается раненым…

– Дюк?

Он, не отвлекаясь, показал большой палец. Уже легче…

– Все компы, все носители информации собрать и в мешки! – громко отдаю очередной приказ. Терять ничего нельзя, обычный сотовый может быть бесценен.

Поднимаюсь на второй этаж. Кровь на лестнице (она, кстати, каменная), кровь на площадке, кровь в комнатах – везде кровь. Дом сложен так, что низ – из местного камня с цементом, а верх – легкий, деревянный, пуля только так прошибает.

– Кто?

– Кабан.

В большой комнате мебели совсем нет, пол застелен ковром, и на нем спальники, воняет бараниной, дерьмом, кровью. На стене – углем или краской метка – кибла, направление на Мекку. Трупы сложены в небрежный ряд у стены, все с разбитыми головами – контрольными стреляли. Крови натекло столько, что она собралась в общую лужу и медленно просачивается к двери. Тут же отдельно автоматы, сброшенные пустые магазины…

Семь человек. Спальников двенадцать. Нехреново тут устроились.

– В соседней…

Захожу в соседнюю. Тоже спальники, тоже нет мебели – только на стене распят человек. Стволом отодвигаю длинные волосы – это Юсеф. Его прибили гвоздями к стене, после чего начали медленно снимать кожу с ног. Афганцы, значит, тут афганцы. Для них это не проблема. Как-то раз, еще в первую командировку, они попытались запугать нас пленным, сделали «тюльпан»^[20]. Я не буду говорить, что мы сделали в ответ – военная прокуратура работала и работает с неотвратимостью гильотины. Но скажу одно – больше духи нас пугать не пытались. Убивали – было дело. А мы – их. Но пугать – больше не пытались. Потому что дотумкали, мы – не призывники зеленые. И меряться с нами одним местом бессмысленно. Нет ничего такого, что мы не могли бы повторить и даже творчески усовершенствовать.