– Che cazza, один-в-один, как у меня! – восхитился Чезаре. – Только он сказал по-другому: «гордись, piccolo stronzo, теперь ты мужчина, а не pezzo di merde. А теперь делаем ноги, пока не замели, твой бабах, небось, пол-Неаполя слышало».

Слушая это, Эрих улыбался и кивал, а потом сказал:

– Тебя не было с нами в славные дни ЕА, Чезаре, но это ничего не значит. Тем не менее я бы хотел, чтобы ты прошел обряд посвящения. Вот что мы сделаем: поезжай в Моабит, тебя там встретит симпатичная девочка Грета. Советую подружиться с ней, она у нас вторая после Вольфа, и на Дезашанте отправляются только с ее подачи. Возьмешь ее, найдете еще какого-нибудь засранца, и езжайте в этот особняк на Кельтерервег. Сформируете DF3 – Гретхен в этом плане опытная. Правила следующие – подозреваемого в наручники, в хате полный обыск – этим займется Грета, она же и допрос проведет…

– А я там зачем? – спросил Чезаре.

– Во-первых, три – счастливое число, – объяснил Райхсфюрер. – Во-вторых, три человека минимальное и максимальное количество людей для принятия важного решения. Ну, и, в-третьих, если выродок окажет сопротивление – можешь шлёпнуть его на месте из необходимости соблюдения Орднунга. Ну как, согласен?

– Если бы мне это предложили не Вы, в жизни бы не согласился, – ответил Чезаре. – А по Вашему приказу – хоть nel buca di culo alla diablo. Где этот ваш Моабит?

– Вольфганг дорогу знает, – ответил Эрих. – Гретхен он тоже знает. Он, вообще-то, ничего парень, этот Порше, но может при виде ее лужу напустить. Если не напустит – можешь взять его в DF3. Для него это будет подарок судьбы, засиделся он в раухенгестерах.

Они допили вино и встали из-за стола. Эрих подошел к Чезаре, и, вместо того, чтобы протянуть руку, по-отцовски его обнял.

– Рад, что ты с нами, – сказал он. – Но ты должен запомнить этот вечер. Жду тебя завтра с женой на празднике.

– Спасибо, герр Эрих, – ответил Чезаре. – Мы обязательно будем!

Как будто он мог там не быть! Кто-кто, а неаполитанцы хорошо знают, что такое una proposta dalla quale è impossibile rifiutare⁴⁴.

* * *

На улице тем временем пошел редкий снежок. Выйдя на крыльцо в сопровождении одной из молчаливых ассистенток Райхсфюрера, Чезаре зябко поежился – его белое пальто для защиты от мороза, даже самого легкого, явно не предназначалось.

Доведя Чезаре до стоянки, валькирия дона Энрике удалилась, предоставив тому самому выбираться с территории усадьбы. Вольфганг курил возле машины. Чезаре сделал неопределенный знак рукой, но герр Порше понял его правильно, тут же протянув дону Корразьере его «Кэмэл».

– Синьор Порше, – спросил Чезаре, – Вам что-то говорит аббревиатура DF3?

Видя, что водитель при его словах напрягся, Чезаре, мысленно обозвав себя остолопом, добавил:

– Я в том смысле, не хотели бы Вы поучаствовать в подобном мероприятии?

– Я бы с удовольствием, – пожал плечами Вольфганг, – да кто ж меня пригласит на такое, я же раухенгестер…

– Считайте, что уже пригласили, – сказал Чезаре с улыбкой, выпуская дым. – Я, с полного одобрения дона Энрике. Который, кстати, считает, что Вы из этой шинели выросли.

Вольфганг засиял, как новая монета:

– Это для меня честь, даже вдвойне честь!

– Честь – штука хорошая, – Чезаре оглянулся в поисках урны, и, не найдя ничего ее напоминавшего, тихонько бросил окурок на землю, растерев его носком туфли. «Надо сменить обувь», – подумал он. – «В щиколотки холодно, cazzarolla!» – Но на хлеб ее не намажешь. Кстати, что это за ругательство такое, рахуен…

– Раухенгестер, – подсказал Вольфганг, открывая Чезаре дверь машины. – Вечно вчерашний. После национализации всех бывших собственников национализируемого имущества понизили в правах. Большинство перешли в разряд унтергебен-менш, а некоторые и в Дезашанте загремели, так что мне, можно сказать, повезло.

Пока Вольфганг произносил все это, он включил зажигания, но с места не трогался.

– Веселое, должно быть местечко, это ваше Дезашанте, – заметил Чезаре. – А, кстати, что там такого веселого?

– Доподлинно никто не знает, – пожал плечами Вольфганг, – но люди говорят, что Дезашанте – это ад на земле. Полная безнадега. Это, знаете, хуже смерти, когда живешь и знаешь, что никуда не сбежишь – даже на тот свет…

– Почему? – не понял Чезаре. В ответ Вольфганг открыл рот и показал зуб, закрытый неаккуратной пломбой:

– Из-за этого. Под пломбой – имплантат, паразитирующий на нервной системе. Стоит тебе даже подумать о самоубийстве или просто побеге – этот маленький изверг моментально тебя парализует и подает вызов в ближайшее подразделение Райхсполицай. Можно я закурю?

– Che cazza, конечно, – задумчиво ответил Чезаре. – Зачем спрашивать?

– Мало ли, может, Вам неприятно, – Вольфганг пожал плечами, после чего утопил прикуриватель. – Так что, в гостиницу?

– Какая гостиница? – удивился Чезаре. – Мы едем в этот… cazzarolla, забыл, как оно называется. Вам имя Гретхен что-то говорит?

Вольфганг поежился, но машина, тем не менее, мягко тронулась с места и покатилась к выезду из усадьбы:

– Вы имеете ввиду Моабит? – зябко спросил он. Чезаре кивнул:

– В точку. Заберем эту figlia di diablo и поедем прессовать одного фраерка. Вы, я и донна Гретхен – вот и выйдет DF3.

– С ума сойти, – сказал Вольфганг, затягиваясь (машина выехала на улицу и стала набирать скорость). – Я в одной тройке с самой Гретхен… Вы не поймите меня превратно, герр… дон Корразьере, но я готов даже с чертом лысым работать, лишь бы от этой штуки избавиться. Не то, чтобы она мне очень досаждала теперь, это поначалу было трудно…

– Я не понимаю, – сказал Чезаре. – Она что, мысли читает, что ли?

– Не совсем, – ответил Вольфганг. – Не мысли, эмоции. Не знаю, как, но она довольно точна – стоит просто помечтать о чем-то запрещенном, вроде того же самоубийства – и все, стоишь, как мраморная статуя. Потом приезжают люди Вольфа, изымают имплантат, просматривают запись, и если посчитают нужным – тут же выносят приговор о наказании. Мне повезло, я только восемь раз пережил подобное, потом привык свои мысли в узде держать – а сколько народу загремело из-за них на Дезашанте? Условия там жестче, чем у нас, а бежать некуда – найдут и накажут. И перспектив выбраться нет вообще никаких. Жу-уть…

– Как по мне, так вся эта merdoso с имплантатами – та еще buca di culo, – сказал Чезаре. – А если, положим, Вы в это время за рулем?

Вольфганг затушил сигарету в пепельнице (Чезаре заметил, что он докурил ее до самого фильтра) и сказал:

– Дороги контролируются компьютерами. При поступлении сигнала от имплантата машину автопилот отведет на обочину. Но за такое по головке не погладят, наказание будет строже.

– И у многих такие имплантаты? – поинтересовался Чезаре.

– Примерно у тридцати двух миллионов, – ответил Вольфганг. – Ставили всем, кто был неблагонадежен, но мог сослужить службу. Так что Вы понимаете, почему я так загорелся. Участники тройки пишут друг на друга характеристики на портале Райхсполицай, и я…

Вольфганг отвернулся к окну, за которым была набережная Шпрее, и глухим голосом продолжил:

– Я буду стараться… но Вы, когда будете писать характеристику…

Чезаре понял, и хлопнул Вольфганга по плечу:

– Che cazza, даже не сомневайтесь! Буду только рад, если Вам удастся удалить больной зуб.

– Спасибо, – сдержано ответил Порше. – Знаете, я и не надеялся, думал, так и помру окольцованным… в принципе, жить с жучком можно, думать правильно быстро привыкаешь. Я не для того хочу удалить имплантат, чтобы думать как-то по-другому, я хочу доказать, что я и без имплантата настоящий орднунг-менш.

– По-моему, это и так очевидно, – Чезаре потянулся к пачке «Кэмела», которую Вольфганг бросил на торпеду. Шпрее, от которой они, было, удалились, вновь появилась справа. – Я одного понять не могу. Скажите мне Вы, мне действительно интересно: Вы говорите, что имплантаты получило тридцать два миллиона. Почему вы не сопротивлялись?

– Я лично не сопротивлялся потому, что давно мечтал о чем-то вроде ЕА, – пожал плечами райхсмайор. – А остальные… кто? Кто должен был сопротивляться? На 0 ЕА единственной организованной силой Германии была Партай. Все остальное – все эти ХДС, ХСС, зеленые, голубые… – все это была фикция, а не организация. Либеральная мораль – мораль индивидуалиста. У либерального гражданина на первом месте был он сам, на втором – его нужды, на третьем – его желания, на четвертом – его фантазии, а Родина, народ, партия, даже семья – где-то в самом конце списка. Более-менее были организованы только эмигранты, но их группировки были на ножах друг с другом, и ни при каких условиях не смогли бы объединиться. Штурмбригады сделали их как котят, даже без особых потерь со своей стороны – одно дело тискать вшестером напуганную фроляйн или прессовать либерально воспитанного гея, и совсем другое – противостоять вооруженным, организованным и ужасно злым немцам.

Чезаре прикурил от прикуривателя, протянутого Вольфгангом. Машина сбросила ход, и райхсмайор указал направо:

– Кстати, обратите внимание: видите эти руины?

Действительно, за окном машины появилось полуразрушенное здание в четыре или пять этажей, сейчас трудно было сказать. Было видно, что зданию неплохо досталось. Со стороны улицы дом был огорожен невысоким, не закрывавшим обзора, заборчиком. Чезаре кивнул.

– Один из центров сопротивления, – объяснил Вольфганг. – Здесь была мечеть и халяльная кафешка. Полтораста мусульман с оружием, не считая женщин и детей, забаррикадировались в здании. Лучше бы они этого не делали – наши вызвали «Тигров»⁴⁵ из Потсдама, и те залили здание напалмом из ВАПов⁴⁶. Они думали, с ними опять нянчиться будут, но герр Райхсфюрер не фрау Меркель… да вот мы и приехали, сейчас, только развернусь…

Чезаре видел, как поменялся Вольфганг, когда говорил о гибели мусульманской общины. В нем не было злорадства, но и сочувствия тоже не было. Только гнев, немного притушенный, поскольку те, на кого он распространялся, были мертвы.

Тем временем, машина остановилась у неприметного, на первый взгляд, четырехэтажного здания. Впрочем, у здания был новенький бетонный забор, по углам которого стояли вышки с плазмаверферами. Такие же вышки стояли справа и слева от ворот.

Едва «Мерседес» с Чезаре остановился, из ворот к ней вышел мужчина в форме FSP. Мужчина, cazzarolla – парню едва ли было больше семнадцати, но у него на груди была нашивка участника ЕА, что придавало ему солидности, по крайней мере, в его собственных глазах.

– Здесь запрещена остановка, – выпалил он голоском, еще не лишившимся подростковых интонаций. – Это особая охранная зона…

Чезаре ткнул ему под нос свой аусвайс, точнее, сначала, по ошибке, продемонстрировал пластиковый жетон, выданный ему на прощанье Райхсфюрером.

– Cazzarolla, не то, – спохватился он. – Сейчас, минуту…

– Что Вы, что Вы, – возразил эфэспешник. – Что Вам угодно, альтергеноссе?

– Это ко мне, Пауль, – сказал женский голос. Чезаре обернулся, чтобы увидеть женщину, которая, не спрашивая разрешения, садилась к ним в машину.

У нее была мальчишеская фигура, что еще больше подчеркивала полицайуниформа. Вокруг личного жетона змеился ободок из стилизованной колючей проволоки – такого Чезаре еще не видел.

У женщины были резкие, твердые черты лица. Странно, но у Чезаре язык бы не повернулся назвать ее ни красивой, ни непривлекательной. «Она какая-то потусторонняя», – подумал он. Светлые, практически белые волосы, огромные зеленые глаза, острый нос, тонкие губы, узкий подбородок – женщина напоминала чем-то хищную птицу.

Голос у незнакомки тоже был «потусторонним», казалось, она говорила откуда-то из другого места. «Так говорят призраки», – подумал Чезаре, и едва удержался, чтобы не перекреститься, тем более, что бледностью кожи, даже губ, женщина действительно напоминала призрак, и если бы не живые зеленые глаза, можно было бы подумать, что она – оживленный с помощью какой-то хитрой кибермеханики труп (говорят, в либеральных странах подобные развлечения были в чести у деградирующей золотой молодежи).

С появлением женщины Пауль поспешил удалиться, и исчез так быстро, словно выключили голограмму. Чезаре покосился на Вольфганга. Тот сидел с совершенно непроницаемым лицом, но костяшки пальцев, сжимающих руль, у него побелели.

– Я напугала Вас своим появлением? – без малейших вопросительных интонаций сказала она. – Разрешите представиться, полицайдиректор Грета Штайнадлер.

– Скорее заинтересовали, – пожал плечами Чезаре. – Весьма наслышан. Как Вы понимаете, я – дон Чезаре Корразьере, а это – третий участник…

– Ну что Вы, – перебила его Грета, – с геноссе Порше мы давние друзья. Как Ваши пальцы, герр Порше?

– Спасибо, ничего, – ответил раухенгестер, но при этом искалеченные его пальцы вздрогнули, и довольно заметно.

– А про Вас, дон Корразьере, я, увы, пока только слышала, – продолжила фроляйн полицайдиректор. – Я вижу, у вас накурено, не возражаете, если я добавлю копоти в атмосферу салона?