Лифт

Первый этаж. Двери грузового лифта открылись. Внутрь видавшей виды кабины вошли двое, нажали на кнопки нужных этажей, двери закрылись, и их маленькое путешествие началось.

Сквозь неплотно прилегающие створки было видно, как медленно проползают вниз плиты перекрытий. Этаж за этажом. Второй. Третий. Четвёртый. Неожиданно свет в кабине моргнул, послышался скрежет и лифт остановился.

– Блестяще. Поел, помылся, лёг спать. Главное, придерживаться плана, правильно, святой отец?

– Отец Николай, – священник устало посмотрел на своего соседа по несчастью. – В святые при жизни не причисляют.

– И это правильно. В этом деле лучше всё хорошенько обдумать и взвесить. Может, у вас молитва на этот случай есть?

– Дела земные оставьте людям.

С этими словами священник потянулся к панели и нажал несколько раз кнопку вызова диспетчера. Тишина.

– Видимо, сегодня не приёмный день, – хохотнул мужчина.

– Подождём.

– А вы не особо разговорчивый.

– День выдался трудным.

Священник прижался спиной к одному из углов кабины, скрестил руки на груди и закрыл глаза.

– И телефон не ловит, – мужчина начал расхаживать по кабине, насколько позволяли её размеры, словно не находя себе места.

Отец Николай открыл глаза. Сосед его явно нервничал. Может, у него клаустрофобия или ещё какая-нибудь новомодная болезнь. А может, просто по малой нужде домой спешил, а тут такая оказия. Он решил попробовать отвлечь его разговором.

– Да вы не беспокойтесь так. Вечер. Люди с работы возвращаются. Увидят неработающий лифт. Позвонят в контору. Вас как зовут?

Мужчина ответил не сразу, продолжая ходить по кабине взад-вперёд.

– Томас.

– Необычное имя… для этих мест. Не подумайте, что я хочу вас оскорбить.

– Да нет, это обычная реакция. А вы здесь живёте? Что-то я вас раньше не видел.

– Нет. Друг давно звал в гости. Вот, выдалось свободное время, решил зайти. Но видно не судьба.

– Как говорится, «хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах».

– Верно, – улыбнулся священник. – Вы-то сами домой спешите?

– Нет, к любовнице.

На мгновение мужчина остановился и взглянул на священника:

– Извините, когда нервничаю, всякую чушь несу.

– Лифты не любите?

– Только когда они застревают.

– Тут с вами соглашусь. Неприятная ситуация.

– И как вы справляетесь с такими ситуациями? Молитесь?

– Если что-то разъедает душу, то молитва – лучшее лекарство.

– Если так, то храмы можно считать больницами.

– Можно и так сказать. Больницы, школы, убежища.

– Не верю я во всё это. Ведь если Бог везде, то какая разница, где ты ему молишься.

– Для Него разницы нет. Но здесь та же ситуация, что и с самообразованием, самолечением. – Он интонацией выделил слово «само». – Можно ведь обложиться книгами, запастись лекарствами. Но за полноценными знаниями и помощью человек идёт в институты и больницы. Да и если уж на то пошло, то и книги, и лекарства без этих учреждений не существовали бы.

– Гладко стелете. Да что-то сомнения берут, когда видишь очередного попа, который в дверь не проходит, потом другого, с часами за несколько миллионов, и в конце третьего, как вишенка на торте, пьяным, выезжающим на встречку.

– Ну а четвёртого, который приход держит, сиротам помогает, пьяниц на путь истинный наставляет, уже никто и не замечает.

– Ой, много ли таких? – махнул рукой Томас

– Много… много… Да только сами они этими поступками не кичатся. И по телевизору их не покажут. Кто же будет рассказывать в новостях про хорошего батюшку. Рейтинг канала от этого не поднимется. Не спорю, все мы не без греха. Но грести под одну гребёнку – тоже будет ошибкой.

Мужчина ненадолго затих. Прошёл туда-сюда несколько раз, иногда замирая, будто в нерешительности. И в очередной раз, повернувшись к священнику, всё же остановился и заговорил:

– Вы знаете, что меня больше всего удивляет? Как вы до сих пор умудряетесь поддерживать в людях веру, когда на дворе двадцать первый век. Когда наука шагнула так далеко вперёд и, по сути, не осталось тех вещей, которые она не смогла бы объяснить.

– То есть вы не верите в благодатный огонь, мироточащие иконы…

– Ой, бросьте. Мужик, извлекающий огонь из камня. Видели мы фокусы и поэффектней. А с мироточением вскрывается обман на обмане. В мире, по сути, больше не происходит настоящих чудес. Раньше происходили, в промежутке между тем, как человечество себя осознало, и тем, когда запустили первый спутник. А теперь всё. Теперь мы знаем, что если мы чего-то не понимаем сейчас, то обязательно поймём позже. И ничего божественного в этом нет. Мы стали заложниками прогресса. Само слово «чудо» стало неестественным, вымученным. Да что там, оно порой опасно. Те, кто верят в чудо, не идут к врачам, а ищут бабку-знахарку.

– К церкви это не имеет отношения.

– Не скажите. Когда ракетоноситель окропляют святой водой, это ничем не отличается от обычного шаманства.

– Что же плохого вы видите в очищении от скверны?

– Да то, что вы предоставляете возможность людям сваливать свои ошибки, неудачи, просчёты на нечистую силу. То, что вместо того, чтобы полагаться на науку, опыт, знания, они отдают результат своих трудов на откуп высших сил.

Священник парировал:

– Вы ошибаетесь в том, что представляете науку и веру как две противоборствующие стороны.

– Где же здесь ошибка? Церковь всегда боролась с вольнодумцами, а учёные – со слепой верой.

– В частностях да, но в глобальном плане они идут бок о бок, дополняя друг друга. Наука изучает частности. Она смотрит на явления, выявляет закономерности. Это всё равно, что, анализируя Мону Лизу, восхищаться отдельными мазками или химическим составом красок. Вера же прославляет творца, восхищается его задумкой, анализирует и раскрывает его замысел.

– Только вы забываете, что смотрите изнутри самого творения, что исключает возможность самой попытки анализа.

– Но в этом поиске и выражается вера. Люди не могут без неё. Это сама суть человеческого общества. Просто мы верим в разное. Кто-то верит в авторитетов, кто-то – в пришельцев с Альдебарана, а кто-то – в Бога. Но суть одна: мы отдаём свои умы и души в их руки. Мы не можем обладать их знаниями, качествами, опытом, но мы принимаем их как должное и вплетаем в свои жизни. Уберите веру, а с ней уйдут любовь, дружба, любая другая структура общества.

– Вы путаете веру с доверием, – возразил Томас.

– Доверие – это лишь уверенность в том, что человек не лжёт. А вера – это принятие его точки зрения как истины. Доверие – причина, вера – следствие. Человек не может быть сведущ во всём, и благодаря вере он может переложить часть знаний на соседа. Мы как должное принимаем то, что кровь полна эритроцитами, хотя в жизни не подходили к микроскопу, а деревья обладают фотосинтезом, хотя никогда не проводили анализ химического состава воздуха. Отец наш даёт человеку ответы на более глобальные вопросы, если тот его спросит, конечно.

– Только связь с ним не бесплатная. Верно? – ухмыльнулся Томас.

– Пожертвования – это лишь символический способ показать, что ты отказываешься от земных благ. Причём церковь не только берёт, но и помогает нуждающимся.

– И когда храмы строит за миллиарды?

– Перегибы есть во всех сферах, и в этом нет нашей вины. Человечество, подобно ребёнку, постоянно тянет одеяло на себя. Одни, научившись держать ложку, уже думают, что они самостоятельны и всемогущи, игнорируя наличие взрослых, хотя по-прежнему продолжают справлять нужду в колготки. Иные лебезят перед неведомым и пытаются подкупить его своими игрушками. И то и другое – разные стороны лжи. А требуется всего ничего – искренность…

Неожиданно раздался голос:

– Меня слышно?

Вопрос на некоторое время ввёл обоих мужчин в ступор. Они уставились друг на друга, не понимая, откуда раздался голос.

– Меня слышно?

Первым очнулся Томас. Одним прыжком он перенёсся к панели лифта и остановился в нерешительности, не зная, нужно ли жать кнопку для ответа. Наконец он решил попробовать ответить без нажатия.

– Да, слышно.

– Отлично, я уж думал, что динамик сломался.

– Когда нас вытащат?

– Две минуты. Ничего страшного. Из-за скачка напряжения система отключилась и в безопасный режим перешла. Сейчас перезапущу. Пострадавших нет? Никому плохо не стало?

– Нет, всё в порядке.

– Отлично. Поехал?

Лифт дёрнулся и поехал к ближайшему этажу.

– Да, спасибо.

Двери открылись. Каждый снова выбрал свой этаж, и их маленькое путешествие продолжилось, но уже в звенящей тишине.

Мотылёк

Виктор затянулся сигаретой, слегка задержал дыхание и выпустил дым тонкой струйкой. Он будто пытался всеми силами продлить этот момент, оставить дым как можно дольше в лёгких и полностью впитать дорогую дозу никотина. Нынче с курящими не церемонятся, отводят отдельные загончики вблизи урн, убирают пачки сигарет с прилавков, запрещают дымить в барах, а цены при этом ломят нешуточные. Сидя на балконе, обдуваемый зябким осенним ветром, он смотрел на слякотный городской двор, который расстилался под ним на расстоянии четырёх этажей. Он, как обычно перед ужином, вышел «подышать свежим воздухом». Странное выражение, как ни крути, учитывая, что он скорее смолил сигареты и вдыхал выхлопы близлежащей дороги.

Это был обычный день, типичный вечер, похожий на вчерашний и ничем не отличающийся от завтрашнего. Виктор после тяжёлого трудового дня сидит в своём любимом кресле. Лиза колдует у плиты. Доживающая свой век лампочка освещает кухню, несущую в себе дух далёких девяностых. Обшарпанная тумбочка, искусственные цветы в ажурной вазе. Только серп нарождающейся луны, повисший в небе, говорил о том, что дни сменяют друг друга. Безнадёжность – именно это слово возникало в его голове все чаще.

Вышла Лиза.

– Вить, ужин готов.

– Хорошо. Сейчас приду.

Она села к нему на колени. Взяла почти докуренную сигарету. Затянулась, уменьшая её до размера бычка, и затушила в пепельнице, стоящей на подоконнике, одновременно выпуская дым.

– Пойдём уже. Остынет же.

Она чмокнула его в щеку.

Бзынь. Над головой щёлкнула лампа-мухоловка.

– Ты не злишься, что я её купила? Мух в кухню забивается намеренно, пока ты тут «дышишь», к тому же она по скидке была.

– Так осень уже. Какие мухи?

– Ничего. На следующее лето пригодится. А к тому времени цены взлетят о-го-го.

– Ладно, пошли уже, хозяюшка.

Неожиданный хлопок, похожий на выстрел, заставил мужчину вздрогнуть. Лиза машинально обняла его, как будто стараясь защитить.

– Всё в порядке?

Он немного помедлил с ответом, будто возвращаясь в реальность.

– Да, да. Пойдём.

•

В небольшой дворовой рощице взвился мотылёк, испуганный резким звуком. Сев на близлежащий фонарный столб, он рьяно зашевелил усиками в поисках нового убежища. Сделав несколько шагов по облупившейся краске, он застыл, будто в нерешительности…

•

Садясь за стол, Виктор улыбнулся:

– Ого, шпикачки. Можно сказать, пятница удалась.

– А то. Полрынка обежала, пока нашла. Продавщица сказала, что эти самые свежие и их как горячие пирожки разбирают. Завтра совсем уж не останется…

•

Смешно вспомнить, но в детдоме Витя буквально мечтал о макаронах с сосисками, которые на контрасте с пюре, похожим на клейстер, или перловкой казались просто пищей богов. И видимо, кто-то там наверху решил эту мечту исполнить. Почему именно она была удостоена внимания из всего списка желаний маленького мечтателя, история умалчивает, но на сегодняшний день из-за финансовых затруднений ему приходилось придерживаться именно макаронной диеты. Благо множество видов позволяло создавать мнимое разнообразие рациона. Ракушки, спиральки, рожки, лапша, спагетти, гнёзда, кольца, бантики, трубочки, гребешки, перья, улитки, цветочки. Кроме того Лиза умудрялась каждый раз готовить их как-то иначе. Кто бы мог подумать, что макароны можно сварить с солью и без, обжарить до золотистой или до чёрной корочки, слипшиеся и рассыпчатые, переварить или недоварить. Последний вариант Виктору не очень нравился, она же наоборот нахваливала и называла какими-то французским словом. Но то французы, они и лягушек едят – не морщатся.

•

– …я пока шла, меня три женщины спросили, где я такие отхватила.

– Что? Шпикачки?

– Да какие шпикачки. Туфли. Совсем ты меня не слушаешь, – женщина демонстративно надулась.

– Да слушаю, слушаю. Извини, задумался, просто, – он примиряюще улыбнулся.

– Тогда, слушай с самого начала, – шутливо начала она. – Помнишь тот магазин на углу…

•

…уловив тонкий запах прелой листвы, мотылёк вспорхнул, пытаясь снова нырнуть в своё старое убежище. Но как только он оторвался от столба, неожиданный порыв ветра отбросил его на несколько метров в ближайшие кусты. Он прижался к тонкой ветке облетевшей сирени и стал дожидаться, пока ветер стихнет…

•

Витя никогда не был болтлив. Спокойный, тихий, он создавал впечатление рассудительного ребёнка. Возможно, поэтому он приглянулся своим приёмным родителям. Ему было уже четырнадцать, когда его усыновили. Не самый популярный возраст для вхождения в новую семью. Его однокашники, то ли из зависти, то ли по глупости, пугали его историями о каторжных домах, где детей держали как бесплатную рабсилу, о садистах, безумцах и прочем. Он понимал, что все это – глупости, но все же его одолевали смешанные чувства, так как не знал, что его ждёт. Как он узнал позже, его приёмная мать была бесплодна. Они жили с мужем в пригороде небольшого городка и держали пасеку. Им перевалило за пятьдесят, когда они привели его в свой дом. Это был уже не тот возраст, когда ты готов терпеть бессонные ночи из-за детского плача или с умилением смотреть на разрисованные твоим чадом обои. Скорее им нужен был помощник, достаточно крепкий, чтобы справиться с деревенской работой, но в то же время молодой, чтобы ещё нуждаться в некоторой опеке со стороны взрослых.

По истечении лет он понимал, что с их стороны не было корысти или злого умысла, более того, они хотели обеспечить его будущее, передав ему свой маленький домашний бизнес. Для Вити это был шанс выбиться в люди, очень хороший шанс. Но родители… всё дело было в них. Всю его сознательную жизнь в нём теплилась надежда, что у него появятся приёмные родители, он мечтал о материнской ласке, мудром и добром отце, о походах в парк развлечений. В принципе, его мысли ничем не отличались от мыслей его однокашников, да и многих других детей в его положении. Но в нём всё буквально оборвалось, когда он только увидел их – своих новых родителей. Ожидания редко совпадают с реальностью. Витя так и не смог привыкнуть к новой жизни. Он скучал по своим друзьям, оставшимся в детдоме, избегал морщинистых рук мачехи, пытавшихся дарить тепло, терялся, когда отчим задавал ему какой-либо вопрос. Он видел для себя только один выход – бежать.

•