Ц е з о н и я. Так ты его любишь?
С ц и п и о н. Люблю. Он был добр ко мне. Он многому меня научил. Я хорошо помню его слова, что жить нелегко, но что для облегчения жизни существует религия, искусство, любовь. Он часто повторял, что страдание – форма самообмана. Он мечтал о справедливости.
Ц е з о н и я (поднимается). Совсем ребёнок! (Подходит к зеркалу и смотрит в него.) Моим единственным богом всегда было моё тело, и этого бога я умоляю вернуть мне Кая.
Входит Калигула. Заметив Цезонию и Сципиона, он в нерешительности отступает. В этот момент с противоположной стороны входят патриции и управляющий дворцом. Изумлённые, они останавливаются. Цезония оборачивается и вместе со Сципионом спешит к Калигуле. Он удерживает их движением руки.
У п р а в л я ю щ и й. Мы… мы искали тебя, Цезарь.
К а л и г у л а (отрывистым, изменившимся голосом). Вижу.
У п р а в л я ю щ и й. Мы… то есть…
К а л и г у л а. Что вам надо?
У п р а в л я ю щ и й. Цезарь, мы беспокоились.
К а л и г у л а (направляется к нему). По какому праву?
У п р а в л я ю щ и й. Э-э… гм… (Внезапно осенённый, быстро.) Дело в том, что тебе необходимо срочно рассмотреть ряд вопросов, касающихся государственной казны.
К а л и г у л а (в приступе безудержного смеха). Что? Ну, конечно, конечно, всё правильно. Что может быть важнее казны?
У п р а в л я ю щ и й. Да, Цезарь.
К а л и г у л а (по-прежнему смеётся, Цезонии). Дорогая, как, по-твоему, государственная казна – самое важное в жизни?
Ц е з о н и я. Не думаю.
К а л и г у л а. Только потому, что ничего в этом не смыслишь. Казна – дело первостепенной важности. Всё важно: финансы, общественная мораль, внешняя политика, военные поставки, аграрные законы! Уверяю тебя, всё – главное, всё – на одном уровне: величие Рима и приступ твоей подагры. Ну что ж, займусь финансами. Управляющий, ты меня слушаешь?
У п р а в л я ю щ и й. Мы все слушаем.
Патриции приближаются.
К а л и г у л а. Могу я тебе доверять?
У п р а в л я ю щ и й (с упрёком). Цезарь!
К а л и г у л а. Так вот, я хочу ознакомить тебя с одним проектом . Благодаря ему мы в два счёта приведём экономику в порядок. Сейчас я всё тебе растолкую… только пусть сенаторы нас оставят.
Патриции уходят.
Калигула усаживается возле Цезонии.
К а л и г у л а. Слушай внимательно. Во-первых, все патриции и все граждане империи, обладающие любым состоянием, должны в обязательном порядке лишить своих детей наследства и завещать его в пользу государства…
У п р а в л я ю щ и й. Но, Цезарь…
К а л и г у л а. Я ещё не кончил. По мере возникновения денежных затруднений мы будем казнить наших граждан в произвольно установленном порядке и наследовать их состояние. В случае необходимости порядок можно будет изменить.
Ц е з о н и я (освобождаясь). Что с тобой?
К а л и г у л а (невозмутимо). Порядок казней, фактически, не имеет особого значения. Или, точнее, все казни имеют одинаковое значение, откуда следует, что они его совершенно не имеют. К тому же вина каждого человека ничуть не меньше вины любого другого. Замечу, кстати, что грабить граждан таким образом ничуть не безнравственнее, чем, скажем, вводить налоги на предметы первой необходимости. Все знают, что управлять – значит воровать, но с соблюдением определённых приличий. А я буду воровать в открытую! (Сурово.) Немедленно приступай к исполнению моих указаний. Чтобы сегодня же завещания подписали все жители Рима, а в течение месяца – обитатели провинций. Разошли гонцов.
У п р а в л я ю щ и й. Цезарь, ты не отдаёшь себе отчёта…
К а л и г у л а. Выслушай меня, идиот. В том случае, когда казна становится самым главным, человеческая жизнь теряет всякую ценность. Это очевидно. Все рассуждающие вроде тебя должны согласиться с этим суждением, и, поскольку деньги являются для них всем, ни во что не ставить свои жизни. Я решил быть логичным, а моя власть научит логике вас. Я постараюсь уничтожить как противоречия, так и противоречащих. И начну, пожалуй, с тебя.
У п р а в л я ю щ и й. Цезарь, уверяю тебя, моя добропорядочность не подлежит сомнению…
К а л и г у л а. Моя тоже. Это видно хотя бы из того, что я согласился встать на твою точку зрения и сделал предметом своих размышлений государственную казну. Одним словом, ты должен быть мне благодарен за то, что я присоединился к твоей игре и играл твоими картами. (Пауза. Спокойно.) Что касается моего проекта, то он гениально прост и, следовательно, в обсуждениях не нуждается. А теперь пошёл прочь! Считаю до трёх: раз…
Управляющий исчезает.
Ц е з о н и я. Не узнаю тебя! Надеюсь, это шутка?
К а л и г у л а. Не совсем. Скорее – педагогический приём.
С ц и п и о н. Кай, но это невозможно!
К а л и г у л а. Вот именно.
С ц и п и о н. Не понимаю тебя.
К а л и г у л а. Вот именно! Речь идёт как раз о невозможном или, точнее, о том, как сделать невозможное возможным.
С ц и п и о н. Но такая игра не знает пределов. Развлечение безумца!
К а л и г у л а. Нет, Сципион, мужество императора. (Устало отворачивается.) Наконец-то я понял смысл власти. Она делает невозможное возможным. Отныне и навсегда моя свобода безгранична.
Ц е з о н и я (грустно). Не знаю, Кай, стоит ли этому радоваться.
К а л и г у л а. И я не знаю. Но жить этим, думаю, можно.
Входит Кассий.
К а с с и й. Мне сообщили о твоём возвращении. Я молился за твоё здоровье.
К а л и г у л а. Моё здоровье благодарит тебя за это. (Пауза. Внезапно.) Уйди, Кассий, я не желаю тебя видеть!
К а с с и й. Кай, ты меня удивляешь.
К а л и г у л а. Не удивляйся. Я не люблю литераторов и не выношу их лживых выдумок. Они говорят лишь для того, чтобы не слышать себя. А если бы услышали, то узнали бы, что они – ничто, и сразу бы замолчали. Ну иди, иди, я боюсь лжесвидетелей.
К а с с и й. Если мы и лжём, то часто не подозреваем об этом и не виновны в своей лжи.
К а л и г у л а. Ложь не может быть невинной. Вы придаёте чрезмерное значение людям и вещам, и этого я не могу вам простить.
К а с с и й. Но если мы хотим жить в этом мире, его необходимо оправдать.
К а л и г у л а. Не оправдаешь, приговор уже вынесен! Этот мир не имеет никакого значения, и всякий, кто понял это, обрёл свободу. (Встаёт.) Я ненавижу вас за то, что вы – несвободны. Во всей империи свободен один только я. Можете радоваться, наконец-то у вас появился император, который преподаст вам урок свободы. Иди, Кассий! И ты, Сципион, тоже. Меня смешит твоя привязанность ко мне. Идите и сообщите Риму, что он получил наконец свободу и что его ожидает великое испытание свободой.
Кассий и Сципион уходят. Калигула отворачивается.
Ц е з о н и я. Ты плачешь?
К а л и г у л а. Да.
Ц е з о н и я. Ну скажи, почему ты так изменился? Да, ты любил Друзиллу, но ты любил и меня, и многих других. Неужели её смерть – причина твоего бегства из Рима?
К а л и г у л а (поворачивается). Глупая, при чём здесь Друзилла? Разве трудно понять, что мужчины могут страдать не из-за любви, а по другой причине?
Ц е з о н и я. Кай, прости. Я пытаюсь понять.
К а л и г у л а. Мужчины страдают из-за того, что мир – совсем не такой, каким он должен быть. (Цезония подходит к нему.) Не надо, Цезония! (Она отступает.) Не уходи, побудь возле меня.
Ц е з о н и я. Я сделаю всё, что ты желаешь. (Садится.) В мои годы знают, что жизнь ужасна. Но если мир полон зла, зачем его множить?
К а л и г у л а. Тебе этого не понять. Да и не всё ли равно? Я чувствую, что во мне поселились какие-то безымянные существа. Как мне с ними справиться? (Поворачивается к ней.) Цезония! Мне было известно, что существует отчаяние, но я никогда не представлял, что это такое. Как и все, я думал, что это – болезнь души. Оказывается, больше всего страдает тело. Стынет кожа, теснит грудь, болят руки и ноги, ломит голову, тошнит… А самое ужасное: горечь во рту – запах крови, смерти, лихорадки, всего вместе… Стоит шевельнуть языком, как в глазах темнеет, и мир становится омерзительным. Как тяжело, как горько быть человеком!
Ц е з о н и я. Усни! Усни, оставь всё, как есть, не ломай себе голову. Я буду стеречь твой сон. А проснувшись, ты вновь обретёшь вкус к жизни и воспользуешься своей властью, чтобы любить тех, кто этого ещё достоин…
К а л и г у л а. Но для этого нужен сон, бегство. Это невозможно.
Ц е з о н и я. Так всегда считают, когда достигают пределов усталости. А со временем находят в себе силу…
К а л и г у л а. Но ведь надо знать, зачем она! Что толку с моей силы, на что мне величайшая власть, если я не могу изменить существующий порядок вещей, если я не способен заставить солнце заходить на востоке, прекратить страдания и дать людям бессмертие? Какая разница, Цезония, спать или бодрствовать, если я всё равно не в силах изменить мир?
Ц е з о н и я. Но это значит равнять себя с богами. Есть ли безумие хуже?
К а л и г у л а. Ты тоже думаешь, что я – сумасшедший. При чём здесь боги? То, чего я хочу, выше богов. Я хочу царство, в котором царит невозможное.
Ц е з о н и я. Нет, Калигула, тебе никогда не сделать небо – землёй, прекрасное – уродливым, а человеческое сердце – бесчувственным!
К а л и г у л а (с нарастающим возбуждением). Я смешаю небо с землёй, прекрасное с уродливым, смех со страданием!
Ц е з о н и я (поднимается, умоляющим голосом). Всегда были, есть и будут добро и зло, величие и низость, справедливость и несправедливость! Этого не изменить!
К а л и г у л а (та же игра). А я изменю! Рим получит от меня в подарок равенство. И когда всё уравняется со всем, когда невозможное посетит землю, а луна окажется в моих руках, тогда я изменюсь сам и мир вместе со мной – и тогда, наконец, люди перестанут умирать и обретут счастье.
Ц е з о н и я (кричит). Ты не сможешь уничтожить любовь!
К а л и г у л а (смеется, яростно). Любовь, Цезония, любовь! (Хватает её за плечи и трясёт.) Я понял: любовь – ничто. Зато другое имеет значение: государственная казна… Всё остальное – после неё. О! Наконец-то я начинаю жить! Жить, Цезония, жить… а жизнь и любовь – противоположности. Это говорю тебе я, Калигула, и приглашаю тебя на бесконечный праздник, на всеобщий судебный процесс, на огромный спектакль. Мне необходимы люди: жертвы, виновные, зрители. (Он подбегает к гонгу и принимается бить в него двойными ударами.) Введите виновных! Мне нужны виновные! (По-прежнему бьёт в гонг.) Введите осуждённых на смерть! И публику, мне нужна публика. Судьи, свидетели, подсудимые! Ах, Цезония, я покажу им то, чего они никогда не видели, я покажу им единственного свободного человека в Римской империи.
Под звуки гонга дворец постепенно наполняется шумом, который приближается. Голоса, лязг оружия, топот шагов. Калигула смеётся и продолжает бить в гонг. Появляются и тут же исчезают стражники. Удары гонга.
К а л и г у л а. Цезония! Ты будешь мне повиноваться! И помогать. Поклянись, что будешь помогать!
Ц е з о н и я (растерянно, в промежутках между ударами гонга). Зачем мне клясться, если я люблю тебя?
К а л и г у л а (та же играта же игра). Ты будешь делать всё,
О проекте
О подписке
Другие проекты