Из сорока лет, которые Игнасио провёл в Бразилии, последние тринадцать были кошмаром по имени Бранко, его младшего брата.
Как и все молодые цветлинцы, выплеснувшиеся в самые разные страны, он поехал в Италию, потом из Генуи отплыл в бразильский порт Сантос за кофе, каучуком, бытовой техникой, мягкой древесиной и прочим, чем богатая Бразилия снабжала Европу.
В том порту он вышел и на судно больше не вернулся. Вначале поработал на автомобильном заводе между Сантосом и Сан-Пауло, потом отправился рубить для целлюлозного комбината в Монте-Алегри, штат Парана, мягкую древесину фернамбука и ипекакуану. На заработанные деньги Бранко продолжал носиться по всей Бразилии от восточного побережья до западного мыса Педро.
В Пернамбуко он встретил то, что буквально свернуло ему мозги. Девушка была необычайной красоты, доставшейся от далёкой прабабки-кафусо, которая получилась от смеси индеанки из племени чиригуано, по-видимому, с последним голландцем, потому что на тот момент португальцы уже изгнали из Пернамбуко их всех до одного.
Красоты одной этой кафусо хватило на триста пятьдесят лет потомства, среди которого было много шлюх, даривших свою красоту морякам в портах восточного побережья.
Девушка спала с Бранко, но уехать с ним отказалась, считая Европу лоскутным одеялом своей индейской прабабки. А Цветлина на карте она не нашла.
Огорчённый Бранко хотел забыться в работе, грузил в портах палисандровое дерево для самой дорогой мебели в Европе, добывал с индейцами каучук из серинейры в бассейне реки Амазонки.
Там, в амазонском сельвасе, он заблудился.
Племя индейцев камаюро, куда он случайно попал, встретило его столь сердечно, что он снял с себя часы и золотую цепь и подарил одному из них, как оказалось, вождю племени. Вождь с тех пор заботился о нём, как о сыне.
Из молодых камаюро на тот момент никого не было, и Бранко некому было вывести из селения.
Если говорить об индейском плене, то это индейцы были в плену у буйного Бранко, который трижды бежал от гостеприимных хозяев непонятно куда, и каждый раз им приходилось отлавливать его в непроходимом сельвасе, где он мог столкнуться нос к носу с незнакомым оцелотом.
Через полгода появилась английская экспедиция, которой нужен был носильщик, и племя с радостью отдало Бранко в носильщики. Англичане вывели его к Трансамазонскому шоссе, откуда он уже добрался до брата. Тот работал архитектором в городе всё того же восточного побережья.
Их мать строила в Цветлине большой дом, похожий на викенд, на деньги, которые присылал Игнасио.
У Бранко, похоже, заканчивалось буйство крови, и он возвратился, чтобы жить в материнском доме вместе с братом.
Игнасио, издававший в Бразилии на португальском книги по архитектуре, печатавший сборники своих стихов, теперь всерьёз занимался живописью. Вернувшись, наконец, на родину, он постарался купить себе дом подальше от Бранко.
В это время из Словении тем же путём возвращался отряд болгарских женщин, которым когда-то помог Штефан. Это был настоящий криминальный роман, в котором Бранко использовал весь свой опыт амазонского сельваса, при этом взял в плен болгарское сердце Снежаны.
Но не скоро он выпустил свой дух буйства – часами висел высоко в небе на дельтаплане, обозревая, как ястреб, Брежанские горы.
Тогда Снежана не находила себе места, зная, что он висит и над Флорианом, где всего-то три дома, но где когда-то жила его первая любовь.
Он привил яблоневому дереву семь разных сортов яблок, это новое цветлинское чудо символизировало нынешнее состояние Бранко, твёрдо осевшего на родной земле.
И это была четвёртая пара нового Цветлина.
Когда юная Аида влюбилась в Давора, когда уже назад, в Казахстан или в Россию, для неё не было хода, когда целуя его левую серьгу в ухе и бриллиантовый пирсинг на волевом подбородке римского цезаря, она поняла, что любит этого мужчину безоглядно, как взрослая женщина, только тогда она узнала, что её возлюбленный – гробовщик!
Аида всю жизнь боялась покойников и смерть, как таковую.
Её родители попали в странную катастрофу, в ней подозревали их лучшего друга, с которым отец начал своё дело – автомобильный сервис и продажу.
Её единственный брат, бросивший из-за их с сестрой нужды последний курс юридического института, был убит при не менее загадочных обстоятельствах, когда с друзьями перевозил спиртное из России в Казахстан через границу.
Он был расстрелян в упор вместе с тремя остальными парнями, а огромная фура со спиртным словно растворилась в воздухе.
Всех её близких хоронил дядя по матери, но Аида не согласилась перейти жить в его семью, а с его же разрешения как единственного старшего в сильно поредевшем родстве, перебралась в Россию.
Она получила новый паспорт, гражданство, работала секретарём-переводчиком в небольшой фирме, хорошо зная языки: английский и немецкий, кроме, конечно, русского и казахского.
Но из года в год Аида лелеяла одну и ту же мечту – уехать далеко-далеко от пережитого ужаса туда, где нет смертей, где можно увидеть бессмертие воочию, прикоснуться ладонью к тёплой от солнца вечности.
И по туристической путёвке она вырвалась на Адриатику.
Давор встретил её на пути из Италии, когда она переходила ко второй части путешествия.
Сердце гробовщика дрогнуло от необычайной свежести личика Аиды, поразительно живой красоты жизни – у Аиды была яркая смесь матери-казашки и русского отца.
Восхищённый Давор похитил её у группы любознательных туристов и сам не представлял потом, как ему удалось влюбить в себя эту девушку.
Несмотря на мрачность его профессии, его ценили в Цветлине за то, что был он незаменим в самый тяжёлый час. Высокий, худощавый, очень сильный, он знал своё дело, нигде ему не обучившись, словно Господь поставил его бессменным часовым на границе жизни.
Если у остальных цветлинцев были сады и нивы, свои леса и участки гор, то у Давора был необычный сад на склоне горы, который весь день освещало солнце.
Он заготавливал землякам маленькие ладьи для большого путешествия в Вечность, провожая их на сельский космодром, откуда у них был прямой путь дальше.
«Дальше» Давора не касалось, жизнь после жизни он не исследовал, мужественно и честно выполняя свою работу на земле.
Кроме основного, он засаживал вечнозелёной туей и цветами последнее пристанище земляков, следил за порядком и чистотой всего кладбища, но, когда он выходил за пределы сада мёртвых, то был весьма жизнерадостным человеком.
Вечерами он играл с друзьями в карты, причём в Цветлине играли не на деньги, памятуя о графине Юлиане, а строго на престиж победителя, командами по двое игроков.
Друзья Круно и Бранко решили придать «гробарю» некоторую праздничность, прокололи ему левое ухо и повесили золотую серьгу. Не ограничившись этим, они украсили бриллиантовым пирсингом ямку на его волевом подбородке.
Украшенный Давор не знал, что так Бранко воплотил свою память о пирсинге на животе прекрасной бразильянки из порта Пернамбуко. С его чувством собственного достоинства он попросту не мог подозревать столь легкомысленного коварства даже у Бранко.
Аида вначале была до ужаса потрясена его профессией, но гробовщик был трогательно нежным возлюбленным, к тому же его чёрные ладьи простаивали закрытыми в сарае: никто в Цветлине не собирался в ту дорогу.
Давор всё своё время отдавал Аиде, и она забыла об обратной стороне человеческого бытия, а позднее на смену мучившему её чувству пришло иное понимание перехода из мира видимого в невидимый.
Он научил девушку не только уважать, но даже любить смерть как продолжение жизни, рассказывая о многих её таинствах.
Не раз бывало так, говорил он ей, что именно ему, а не падре, доставались последние драгоценные мгновения жизни, когда человек стоял уже за порогом, но что-то ещё связывало его с жизнью.
Точно так же много мертвецов живёт среди живых, одни – помогая, другие – отравляя им жизнь, объяснял он возлюбленной.
Со временем Давор, стоявший, как воин, у последней черты, стал казаться юной Аиде самым мужественным и сильным человеком из всех, рядом с которым она нашла забвение от своих мучительных воспоминаний.
И это была седьмая, самая счастливая пара в Цветлине.
Цветлинские матери, вырастившие своих сыновей, чаще всего в бедности, теперь получали от них со всего света не только деньги на еду, ремонт или достройку домов, но и дорогие подарки.
Мариан прислал неграмотной матери Любице часы, да не какие-нибудь, а швейцарские, и теперь все цветлинцы считали своим долгом спросить её о времени. Любица, однако, быстро нашла выход: она протягивала вперёд руку и с лёгкой небрежностью произносила: «Посмотри сам!»
У цветлинцев были открыты не только души, но все входные двери были со стеклом и редко у кого закрывались на ключ. Воровство никогда не заглядывало в Цветлин.
Перед Рождеством падре обходил свои владения, кто не мог дожидаться его в доме, оставляли двери открытыми, и на их внутренней стороне появлялась очередная наклейка с образами и библейскими сценами.
Кто сколько мог, оставлял на видном месте своё пожертвование храму.
Католический бог, посещавший своих овец через падре, судя по отсутствию катаклизмов в Цветлине, был вполне доволен их набожностью.
Всех цветлинских мужчин можно было увидеть вместе, когда выпадал обильный снег, и они выходили на свою единственную дорогу, ведущую резко вверх от начала села до дома Штефана и дальше, в сторону ещё меньшего села за горой.
Туда, как замечали новые жительницы Цветлина, изредка поднимались роскошные автомобили, которых ничем, кроме как генетической памятью, нельзя было связать с чёрными, обрушенными временем, деревянными постройками.
И одинокий пёс, верный кому-то одному или всему селу, остался исчерпывающей фауной уже не существующего села. Ночами сквозь вой ветра прорывался его тоскующий зов, на который отзывалась сострадательная Мицика.
Цветлинца можно было встретить в любой стране мира, где ему подходила работа. Но сердцем цветлинского мужчины можно было овладеть только в Цветлине. Так устроил сам Господь, и он вполне нёс ответственность за этот порядок в судьбах своих подопечных.
Из Испании домой вернулся Милан с уругвайской женой Эстер и её трёхлетней дочуркой, которая неожиданно заговорила на хорватском, да так чисто, что все диву дались.
У Хорватии с Уругваем не было визового соглашения, поэтому в Цветлине они жили по визе, которую получили в Словении, куда выезжали всякий раз, чтобы продлить.
И это была по счёту пятая пара нового Цветлина.
Шестой парой были Звонко, Звонимир, и Оксана-украинка.
Время от времени наезжал Горан-полицай, проверявший срок годности виз, но даже Лене дружное цветлинское сообщество помогло не иметь проблем.
Одинокими пока оставались Матей, Франьо, Бруно, Фабиан, Даниэл и… обособленный Игнасио. Однако он был более, чем другие, цветлинец, потому что увёз цветлинский мужской принцип за моря и океаны в солнечную Бразилию, с ним же через сорок лет вернулся.
Кроме дома Иво и Габриэла, было ещё одно общежитие строптивых – трое братьев в большом двухэтажном доме с балконами и удобствами викенда, который издалека поддерживали средствами две замужние сестры и четвёртый брат, пожертвовавший собой для женитьбы, чтобы не иссяк их род по мужской линии.
В уютном холле этого сугубо мужского дома собирались цветлинские холостяки на ежевечерние турниры по игре в belot. Не обходилось, конечно, без векии, чтобы снимать напряжение игроков и болельщиков от большой игры.
Иногда, расчувствовавшись, они пели гимн, который когда-то написал влюблённый профессор, изгнанный из этих мест, – влюблён он был в жену мэра.
Но гимн остался, и любители belot вдохновенно пели: «Прекрасный Цветлин – мой мир и мой дом…».
Лучше зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту.
Конфуций, V в. до н. э.
В тот год Лара отбыла с певцом в Бельгию в июле, а в сентябре снова появилась у меня в Москве с ребёнком на руках, в странной одежде – мужских джинсах, мужской куртке – и с чужим баулом, в котором лежало «гарантное письмо» от какого-то хорвата, который подписью, заверенной нотариусом, обещал жениться на ней.
Но для этого, вероятно, как в русской народной сказке, она должна была пройти все препятствия на своём пути – в консульстве, в полиции незнакомого мне Загорья и ещё Бог знает где.
Оказалось, что в Москву она приехала, по сути, зря, исполняя закон, по которому после трёх месяцев нужно пересечь границу, можно сразу туда и обратно.
Законопослушный хорват не догадался или не захотел рисковать Ларой и ребёнком, чтобы пересечь её за гораздо меньшие затраты в километре от себя в Словению и обратно.
Нельзя было не заметить, что Лара постоянно говорила о хорвате, приютившем её.
И ещё я узнала об её истории с певцом, тут мы сошлись во мнении, что Лара была в большой опасности, которой избежала благодаря Богу и… хорвату, имя которого Штефан.
Она пробыла две недели и улетела, но теперь уже явно не в неизвестность. Вскоре она сообщила мне, что они поженились.
Не прошло и двух месяцев, как Лара вновь появилась с ребёнком на руках, в ужасном состоянии ума, в котором никак не могла понять, за что её выслала полиция, если она уже стала женой хорвата?!
Из-за их женитьбы она пробыла там вместо трёх, как положено по визе, четыре месяца, но визы у неё все равно не было.
Для новой поездки в Москву её хорват продал свой автомобиль. Это было невероятное благородство, если сравнивать с певцом.
И начались мытарства с консульством на нашей территории. Лара со своим гиперактивным ребёнком на руках, в предзимнюю слякоть, из Ближнего Подмосковья – пешком до электрички, метро до улицы Остоженки, опять пешком до хорватского консульства в Коробейниковом переулке!
Она словно отупела от всего и ничего не могла понять, что нужно и кому нужно то, что от неё требуют. И как она может делать заново российский паспорт с новой хорватской фамилией, если её брак узаконен лишь одной страной? И где брать новые справки, если она уже отовсюду выбыла, но никуда не прибыла?
Последние деньги мы отдали переводчику, уютно устроенному в своей квартире в Филях в полном согласии с консульством, посылающим к нему на дом весь поток переводимых.
А темнеет в ноябре-декабре в Московии рано – опять метро, электричка, пешком по бывшему дачному посёлку, ставшему коттеджным, где по улицам уже не ходят, а летают на иномарках – и никаких тротуаров!
Сотрудники консульства подавляли своим высокомерием, глядя на вынужденное отупение загнанных людей как на природное.
Консульство обрекло её на сидение в России в течение почти четырёх месяцев – без средств, без крыши над головой, с маленьким ребёнком на руках! Жестокость и равнодушие чиновников убивали нас. Мы, россияне, привыкшие к этому, но и по всему бывшему соцлагерю законы всё те же, лагерные?!
А я поняла, что Ларе нужен этот хорват. Ещё я чувствовала, что Лара уже коснулась где-то далеко, в каких-то горах, чего-то иного и страдает, не имея возможности вернуться туда. И это что-то совсем другого свойства, не имеющего никакого отношения ни к государствам, ни к их законам, ни к их холодным исполнителям.
О проекте
О подписке