– У вас, что и на самом деле имеются такие кореша, то есть товарищи? – с недоверием в голосе спросил Справедливый.

– Имеются, и они будут биться за меня.

– Хорошо, но как, если, конечно, это не является вашей тайной?

– Ничего хитрого в этом нет: они официально обратятся в милицию или, скорее всего, в прокуратуру с заявлением, мол, он честный гражданин и тому подобное, – коротко пояснил Эди.

– Нет, Эди, милиция, почувствовавшая вкус успеха в розыске такой крупной дичи, никогда не согласится с тем, что вы обычный фраер, извините, честный гражданин, и под белые ручки вас не выведут на свободу, – делая акцент почти на каждом слове произнес Справедливый. И тут же, с шумом глотнув свежего воздуха, добавил: – Так не годится. Подобным образом вы можете подставить под милицейскую наковальню своих корешей. Вы, наверно, не знаете, что дело инкассаторов находится под контролем ЦК партии. И наверняка о вашем аресте туда сразу же доложили как о своем успехе в борьбе с криминалом. Так что без моей помощи вам не обойтись, а об условиях и тому подобном поговорим позже.

После этих слов Эди отчетливо понял, что Справедливый ему не поверил и продолжает видеть в нем одного из грабителей инкассаторов. И потому не стал более убеждать его в обратном, а просто попросил поручить кому-нибудь из своих людей на свободе довести до Рожкова информацию о себе, сообщив при этом, как его найти.

Справедливый обещал это сделать в ближайшее время и, уже поднимаясь, чтобы вернуться в камеру, произнес:

– Имейте в виду, ваш сосед по камере есть самая настоящая гнида^[39], может любую гадость подложить. Не доверяйтесь ему, он опасный человек, я об этом доподлинно знаю.

– Неужели настолько велики его грехи? – спросил Эди, изобразив на лице удивление. – Вроде нормальный человек.

– В следующий раз расскажу, – добавил он и, сложа руки за спину, направился к входной двери, где его уже ждал «грозный надзиратель», но неожиданно остановился и, обернувшись вполоборота к Эди, произнес: – Да, чуть не забыл, не мешайте моим людям в камере, а то я могу рассердиться и устроить вам здесь тяжелую жизнь.

– Опять угрозы, это не хорошо, а я уже поверил было, что вы тонкий знаток психологии людей, – бросил ему вслед Эди, поднимаясь со скамьи.

После этих слов Справедливый замедлил шаг, но ничего говорить не стал. И лишь перед тем, как войти в здание, окинул Эди тяжелым взглядом.

Догулявших положенные два часа заключенных также строем вернули в камеру, полы в которой стараниями дежурного зэка уже были подметены и помыты. Блестела даже столешница, еще не высохшая от сырой тряпки. Но устойчивый запах человеческой плоти, пропитавший всю камеру, по-прежнему торжествовал в этих четырех стенах. Его не смог выветрить отсюда даже двухчасовой сквозняк.

Бизенко еще не было. «Его, видимо, ребята раскручивают по полной программе, – подумал Эди, присаживаясь на койку. И тут же обратил внимание на то, что кто-то без всякого стеснения поковырялся в его постели, о чем свидетельствовала помятая подушка, взбугрившийся матрац, торчащие из-под одеяла концы простыней. Осмотревшись, он также установил, что обшарили и сумку, и тумбочку. Но вещи все были на месте. «Это, скорее всего, надзиратели ищут запрещенные предметы, – решил он, бросив взгляд на соседние койки, вид которых свидетельствовал о том, что и по ним прошлись руки тех же людей. Его сомнениям окончательно положил конец донесшийся откуда-то со второго яруса трехэтажный мат в адрес «потрошителей постелей» и раздавшийся вслед за этим хохот.

Прислушиваясь к разговорам заключенных, Эди заправил постель и лег отдохнуть и тут же уснул, будучи уверенный, что в ближайшие дни блатные не станут искать момента, чтобы его наказать. Гарантией этому являлась договоренность со Справедливым… Тем не менее сон его был тревожный, и потому он сразу услышал шум открывающейся двери и возглас Слюнявого:

– А вот и наш крученный^[40] наконец-то от следака вернулся, век свободы не видать, если он его не замурыжил^[41].

Но Бизенко, к удивлению наблюдавших за ним сокамерников, не обратил никакого внимания на выпад Слюнявого, и с отрешенным взглядом прошел к своей койке и тяжело опустился на ее край, обхватив голову руками, что могло означать только одно – он потрясен и растерян… Это бросилось в глаза всем, кто наблюдал за ним, даже Слюнявый и то прекратил ерничанье. Но единственным здесь человеком, кто знал истинные причины такого его состояния, был Эди, который продолжал лежать, физически ощущая происходящую в нем борьбу, борьбу мыслей с мешающими их работе громадными волнами страха. Энергетика, излучаемая столкновением этих двух стихий, словно какая-то тягучая масса, начала давить на Эди, мешать дыханию, отчего он встрепенулся и резко присел. При этом мгновенно ощутил, что должен что-то сказать Бизенко, проявить участие.

– Вам плохо, может быть воды? – спросил Эди, потянувшись к тумбочке, где находились бутылки с минералкой.

– Спасибо, не надо, сейчас пройдет, – слабым голосом ответил Бизенко, секунды спустя.

Тем временем Эди налил воды в арестантскую кружку и протянул ему.

– Благодарю вас, – таким же голосом сказал он, беря кружку, и затем несколькими судорожными глотками ее опустошил.

– Благодарю вас, – вновь сказал он, ставя пустую кружку на тумбочку, после чего лег, уткнувшись лицом в подушку.

Эди не стал его более беспокоить, чтобы не показаться назойливым и тем самым не вызвать подозрений.

«У Бизенко сейчас будет обостренное восприятие происходящих событий и общающихся с ним лиц, мол, не подстроено ли это чекистами. Заботу, достаточную и объяснимую с точки зрения предыдущего с ним общения, я уже проявил, увидев его угнетенное состояние. Поэтому нет необходимости пытаться инициативно лезть ему в душу, что наверняка будет контрпродуктивно. Надо просто набраться терпения и ждать. Если мои расчеты окажутся верными, то Бизенко уже сегодня должен начать действовать», – рассуждал Эди, смотря на то, как за столом в карты режутся Долговязый и Слюнявый.

«Неужели долговязым и им подобным в этой жизни ничего, кроме как украсть, быть пойманным и тянуть срок, обвиняя в этом всех и вся, не нужно. Откуда они появляются, из какого теста слеплены, почему их не волнуют происходящие в стране изменения и способны ли они понять то, что денно и нощно вещает в камере радио. Видимо, у них устойчивое неприятие этих преобразований, которые сулят человеку больше свобод, больше демократии, вон даже чекистам строго-настрого велено больше внимания уделять профилактике государственных преступлений, начать реабилитацию репрессированных и переоценку отношений со спецслужбами противника, поскольку «холодная война» уходит в прошлое, и наступают времена, когда люди будут вспоминать ее как историческое недоразумение.

Все вроде правильно, но отчего-то на душе неспокойно. Наверно, оттого, что есть серьезные основания думать о том, что мораль и нравственность мировых воротил и их геополитические притязания на континенты, и особенно, на российские просторы, неизменны в веках, поскольку в этом заключается их суть, что доказано предыдущей мировой историей. Задумывается ли над этим горбачевская рать. Если да, то почему под флагом гласности и так ретиво, шаг за шагом, сдают позиции, завоеванные великим государством в многочисленных битвах, в ходе которых часто его судьба определялась шекспировским: «быть или не быть»… Не приведет ли все это к разрушению нашего коммунального, пусть с неровными стенами и до боли в сердце привычного дома раньше того, как будут построены новые демократические квартиры на западный манер… При этом возникает закономерный вопрос, а почему нужно строить именно с оглядкой на западный манер, хотя, бесспорно, в нем есть свои положительные стороны. Может, следовало бы соорудить что-то восточное, например китайского образца, привлекательно же, да и культура – не чета западной – имеет шеститысячелетнюю историю, да и государство обеспечивает худо-бедно кормежкой столько народу, что во всем Союзе, Европе и Америке вместе взятых не наберется. Но, если быть честным до конца, мне бы хотелось нашу коммуналку перестроить на свой манер, чтобы в ней хорошо и комфортно жилось каждому человеку, каких бы кровей и с каких бы мест нашей необъятной родины он ни был. Смогут ли так сделать горбачевцы, уж больно все накручено.

А у этих, кем управляет Справедливый, вроде все нормально складывается, если смотреть на жизнь с их колокольни. Главное – есть ясность: их коммуналку никто не перестраивает и их воровской закон не переиначивают, по крайней мере, пока. И не потому ли они критически относятся к правилам нашей жизни, которые корректируются каждым новым правителем на свой манер, и не приемлют их…» – продолжал рассуждать Эди, настороженно прислушиваясь к кощунственным мыслям, которые бомбардировали его сознание, пробиваясь через идеологический щит, сконструированный учителями марксистами-ленинцами.

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то из надзирателей не крикнул в открытую им форточку двери, которую заключенные образно назвали «кормушкой», чтобы дежурный по камере взял посуду для ужина.

Эди перекусил вчерашним бутербродом, запивая минералкой. И с учетом того, что Бизенко никак не отреагировал на призыв дежурного к ужину, приберег для него кусок хлеба и сыр, рассудив при этом, что «война войной», а бутерброд не помешает шпиону, когда он очухается от информационного удара следователя.

Бизенко о себе дал знать лишь к ночи. Он медленно поднялся, пошел к умывальнику и, тщательно почистив зубы, вернулся.

– Вы пропустили ужин, – сочувственно произнес Эди, – если надумаете, можете угоститься бутербродом, он лежит на вашей тумбочке.

– Спасибо, я уже зубы почистил, – ответил Бизенко, глянув в глаза собеседнику.

– Вы хорошо поспали. Мне тоже удалось это сделать после прогулки. Надышался свежим воздухом и уснул.

И Эди вкратце рассказал ему о прогулочном дворе и о том, как любовался небом.

– У меня, к сожалению, не получилось, – неожиданно дрогнувшим голосом промолвил Бизенко.

– Завтра получится, оказывается, нам должны ежедневно выделять два часа.

– Это хорошо, – отметил Бизенко и тут же спросил: – А вы больше не были у следователя?

– Чего-то не стал вызывать этот мерзавец, наверно, мое требование дать адвоката и сообщить товарищу, что нахожусь здесь, озадачили его. Откровенно говоря, я еле сдерживаю себя, чтобы не начать шуметь.

– Это не поможет, они вас просто в штрафной изолятор переведут, а зачем это вам. Лучше говорите, чтобы вам дали встречу с адвокатом, или напишите заявление начальнику тюрьмы.

– Я напишу прокурору, уже обдумал, что и как изложить.

– А чем занимается этот ваш приятель?

– Он историк, помогает мне с архивами, организует встречи с нужными людьми, ведь я же Белоруссию мало знаю, а он здесь родился.

– Эди, вы меня, конечно, извините, что я так прямо, но для меня это очень важно знать, так как рассчитываю на дальнейшие товарищеские отношения с вами, скажите искренне, – вы и на самом деле не виновны? – волнуясь, спросил Бизенко.

– Решили за счет меня облегчить свою участь, теперь мне понятны ваши волнения… – грубо произнес Эди, бросив на соседа брезгливый взгляд.

– Нет-нет, только не это, – не дал ему договорить Бизенко, – я ни в коем случае не сдал бы вас. Я уверен, что вы хороший человек, иначе не стали бы меня защищать. И мои волнения не связаны с вами, просто я оказался в очень трудном положении.

– Не понимаю, какая связь между мной и тем, что у вас появились трудности. Скажите уж прямо, что следователь вам обещал какие-то послабления, если раскрутите меня на признание. Так знайте, что это бесполезное занятие, я действительно не имею никакого отношения к приписываемому мне ограблению.

– Чего, к сожалению, не могу сказать я о предъявляемом мне обвинении, – произнес Бизенко, упершись руками в свои колени. – Я действительно в ссоре тяжело ранил ножом своего знакомого, и он сейчас находится в больнице, а я здесь… и меня обвиняют в покушении на убийство. Несомненно, я виноват и должен понести наказание за свой поступок и к этому морально готов. Но, зная, в каком положении он находится, а у него нет даже близкого, кто мог бы его поддержать, помочь, я казню себя и нервничаю, – горестно выпалил Бизенко.

– Да, не повезло вам. Можно же было дело до ножа не доводить, а просто съездить в челюсть.

– Выпили много, а, там слово за слово, и беда случилась.

– Он здешний?

– Да, минчанин.

– Вы не волнуйтесь, белорусы удивительно приветливые и заботливые люди, я это знаю не понаслышке. Уверен, что соседи, узнав о его беде, наверняка о нем побеспокоятся.

– Так-то оно так, но у меня душа не на месте, поэтому хочу ему помочь, но как это сделать ума не приложу.

– В нашем положении достаточно сложно заниматься тамошними делами, – произнес Эди, бросив взгляд на дверь камеры.

– В моем, несомненно, да! Вот в вашем, скорее всего, нет. Вас же здесь будут держать до внесения ясности в личность, – заметил Бизенко.

– Я очень надеюсь, что это произойдет в ближайшее время, – воодушевленно произнес Эди.

– Не хочу вас огорчать, но несколько дней это все равно займет. Поэтому хочу вас спросить, а этот ваш приятель не смог бы проведать его, ну хотя бы узнать, в каком он состоянии? Для него это не составит никакого труда, а меня успокоит, и я вас достойно отблагодарю. Уверяю вас, я располагаю такими возможностями. Я много работал за границей и кое-что сумел отложить на черный день, к тому же у меня в Минске и Москве имеется много знакомых среди влиятельных лиц, которые вам могут помочь в получении доступа к архивам, да и вообще по жизни… Я просто уверен, что вы многого добьетесь, конечно, если будете осторожны в своих словах и поступках. Вы сильный человек, к тому же молоды и амбициозны. Но имейте в виду, что власть не любит, когда кто-то осмеливается указывать на ее ошибки, и особенно их исправлять, так что вашу правду необходимо аккуратно доказывать, как впрочем, и мне замаливать грех перед своим знакомым.

«В уме и методичности ему не откажешь, все, оказывается, на ус мотал. Но и мы не лыком шиты – ну чем я не подходящий кандидат для ключевой роли в им разыгрываемом спектакле, – подумал Эди, внимательно слушая Бизенко, и сочувственно произнес:

– Очень здорово, что вы так озабочены судьбой своего несчастного товарища, это делает вам честь, но, откровенно говоря, пока не знаю, как вам помочь. Правда, сегодня на допросе я потребовал у следователя дать мне встречу с адвокатом и сообщить Юре, так зовут моего приятеля, что я нахожусь здесь. Если до него будет доведена такая информация, он пробьется через все преграды и примчится сюда, он такой человек. Вот тогда и можно будет с ним потолковать о вашей просьбе, но для этого надо знать фамилию вашего знакомого и в какой больнице он находится.

– Это не проблема, я скажу, да и покаянную записочку напишу ему.

– Хорошо. Теперь остается дождаться встречи с Юрой, – сказал Эди, сделав вывод, что «Иуда» до своего ареста через кого-то из минских знакомых навел справку о Шушкееве, если знает, в какой он больнице… Вполне возможно, что через того же Золтикова, о котором говорили Николай и Артем.

– Эди, есть еще одна задача – позвонить моей дочери в Москву и сказать, чтобы не волновалась за меня, мол, он пока сам не может связаться из-за занятости. Знаете, она у меня одна, других родственников нет. И Бизенко, изредка украдкой смахивая набежавшую слезу, долго рассказывал о дочери… и, подводя итог, заметил, что он сильно подвел ее, попав в тюрьму.

– Я не юрист, но мне кажется, вы сможете отделаться легким испугом, по крайней мере, двумя-тремя годами, – промолвил Эди, смотря на то, как реагирует на его слова Бизенко.

– Возможно, – задумчиво и растянуто произнес Бизенко, бросив взгляд на тумбочку, где стояла бутылка с минеральной водой.

– Вы не стесняйтесь, берите, – предложил Эди, проследивший за этим взглядом.

«Не очень-то обрадовала его нарисованная мной перспектива, – подумал Эди, наблюдая периферийным зрением за тем, как Бизенко наливал себе воду. – Непонятно, признал ли он свою вину на допросе? – мысленно спросил он кого-то невидимого и прикрыл веки, которые в следующее мгновение образовали над закрытыми глазами пурпурный свод с ярким огненным шаром в середине, пытающимся отчего-то уплыть за горизонт. Делая усилия удержать его в прежнем положении, он сам же ответил на свой вопрос: – Судя по тому, что сейчас говорит, вроде, признался. Вопрос лишь в том, как – сразу, чтобы следствие «глубоко не рыло», или после предъявления фотографий? Если после фотографий, то держится хорошо: как шпион он наверняка понял, что сам и его минские связи находятся под колпаком контрразведки. Тогда непонятно, с какой целью он просит меня через Юру навести справки о Шушкееве и, более того, передать записку. Ведь он же доподлинно знает, что направляет его прямо в руки чекистов, которые по логике вещей должны круглые сутки наблюдать за Шушкеевым. Мог бы дать стежку к Золтикову, он бы и дочери позвонил, и к Шушкееву сходил. Но «Иуда» отчего-то пытается действовать через постороннего человека. Неспроста все это, хотя можно допустить, что он не желает засвечивать Золтикова или приобщать его к своим делам. В любом случае, завтра с ребятами необходимо основательно прокачать эту ситуацию… Более логичной выглядит его просьба о звонке дочери, который может быть адресован как ей, так и другому человеку в качестве сигнала о своем провале. Как бы то ни было, этот звонок будет осуществлен только после предварительной проверки, кому он в действительности предназначается…» – рассуждал Эди, продолжая бороться с огненным шаром.

…«Вполне возможно, что все это задумано с целью прощупать меня, мол, как я отреагирую на его просьбы и возможные за это благодарности. По всей вероятности, сегодня ночью он еще раз обкатает в мозгах свои задумки и завтра придаст им более конкретную форму. Вот тогда и легче будет их анализировать, а сейчас необходимо накапливать наблюдения… При всем раскладе очевидно то, что «Иуда», как и следует шпиону, попавшему на крючок, начал активно играть свою вынужденную партию», – заключил Эди и открыл глаза.

«Иуда» встретил его «пробуждение» словами:

– Вы, словно каменный, в одной позе просидели пятнадцать минут, как вам это удается? Мне и пяти не усидеть.

– Я давно медитирую, это помогает восстанавливаться.

– Мне не удается, у меня постоянно не хватает времени, но дочь в отличие от меня – молодец, она занимается ритмическим дыханием и каратэ, – тепло промолвил Бизенко и задумался, а потом, словно опомнившись, поведал о том, что она серьезно увлечена восточной философией и историей Японии, Китая и Индии. Приводил примеры того, как она проявляла свои знания во время встреч с его многочисленными друзьями. При этом ни словом не обмолвился о бывшей супруге, что укрепило Эди в мысли о необходимости разобраться в причинах ее смерти… Много он поведал и о своей жизни, командировках за границу, не забывая между тем методично выспрашивать о тех или иных сторонах биографии Эди, которые могли бы ему позволить сформировать впечатление о нем, как о человеке, его планах и настроениях.

Эди в своих ответах был откровенен, насколько это позволяла легенда прикрытия, рассчитывая на то, что такое его поведение будет способствовать их дальнейшему сближению и подвигнет «Иуду» на новые просьбы, которые дадут возможность нащупать ниточку к его хозяевам. Собственно на подобное развитие ситуации и делался расчет при организации внутрикамерной разработки объекта.

Примечательно то, что никто не мешал их приглушенной беседе, которая продолжалась до поздней ночи. Даже Слюнявый непривычно молчал, занятый бесконечным разговором с Долговязым.