28. О-хо-хо!

В форме головы животного более всего заметна выдвинутая вперёд пасть как орудие пожирания… К этому главному остальные присоединены лишь в качестве служебных и вспомогательных; это главным образом нос – для обнюхивания, нет ли где-нибудь пищи, а затем глаза, которые менее важны, – для её высматривания. Недвусмысленно подчёркнутое своеобразие этих органов, служащих исключительно естественной потребности и её удовлетворению, придаёт голове животного выражение голой целесообразности для выполнения природных функций…

Фридрих Гегель. «Лекции по эстетике»

Утром к Ледовому дворцу Булатов и Мухин подкатили на своих машинах почти одновременно. В коридоре, у тренерской комнаты, навстречу попались защитники Хакимов со Штокманом и нападающий Юкка Маллинен, тоже неподписанты. Юкка куда-то спешил, а Хаки со Штоком угрюмо сообщили, что они больше не «волки». «Каким образом?» – остался расспрашивать Булатов, а Муха сказал, что пока пойдёт, и полетел дальше по курсу. Когда, поговорив с ребятами, Буля подошёл к дверям тренерской, Муха оттуда уже вылетал.

– Я теперь тоже больше не «волк», – промолвил он нервно и сказал, что контракт с ним продлевать не хотят, что он предупреждал, во что им выльется защита Афлисонова и открытое противостояние тренерскому штабу.

В тренерской восседали Сват и Серый. Они воочию вершили судьбами «волков». А Ломоть, значит, заочно. Главного тренера там не было. Этого и следовало ожидать.

Сват без обиняков сказал, что контракт с Булей у клуба истёк, большое спасибо за вклад в дело развития хоккея в республике и её столице, за бессменные годы в команде…

– Ясно, – прервал благодарственный поток Булатов. – Но я одного не пойму…

– Чего? – насторожился Сват. Всё-таки перед ним был не какой-то вчерашний юниор-пришелец, а воспитанник местного хоккея, ставший лидером «волков», любимый болельщиками и журналистами, почитаемый президентом клуба Буля, лучший бомбардир лиги, олимпийский чемпион Равиль Булатов, чёрт его побери! Да ещё капитан. Однако в сложившейся ситуации пасовать нельзя было, кто, в конце концов, руководит коллективом – директор, главный тренер или игрок? Вопрос принципиальный, и без хирургического вмешательства его не решить. Надо же, великовозрастный спортсмен на излёте своего контракта единолично срывает решение руководства клуба! Дурной пример заразителен. Ему сразу последовали неблагонадёжные. И большинство, понятное дело, из местных.

Это же бунт на корабле, это вопрос жизни и смерти, и его надо снимать с повестки дня, пока не поздно. Естественно, шлейф потянется… Но другого выхода нет. Что касается президента клуба, то ему теперь не до «волков», не до зоопарка этого, чей контингент давно пора обновлять, да и сам он со дня на день, как говорят надёжные источники, должен смениться. Ничто не вечно под луной. Никто не прописан в хоккее бессрочно, кроме, может быть, чернорабочих клуба, таких, например, как он, Сватов Геннадий Васильевич.

Так приблизительно размышлял гендиректор клуба. Но и про себя, даже в уме, наверное, он не проговаривался о том, что каждое освобождённое место в команде, почти каждая новая закупка на это место приносят ему лично немалые доходы. (Инвентарь – клюшки, «ракушки»… – это само собою, но живой товар – совсем другое дело…) Каким образом? Очень просто. Приглашённый хоккеист даёт согласие на оговоренную сумму, подпись же ставит в расходном кассовом ордере под цифирью гораздо завышенной. Какая ему разница? Откат есть откат. Своё-то он всё равно получит. Правда, не к каждому с такой идеей подъедешь. Но тут надо быть психологом и иметь дифференцированный подход. Есть и другие формы перераспределения денежной массы. Например, можно закупить игрока, перечислив деньги на свою посредническую фирму… Формы распила шаровых бабок постоянно меняются, мимикрируют, но не меняются по существу. Разумеется, прибыль не только в его карман идёт, приходится делиться. Тому, другому… Мало ли посвящённых дармоедов вокруг! Главному тренеру? Этому Ломтеву? Так ему больше авторитет нужен, моральный вес необходим, который деньгами не измеришь, ему надо держать команду в ежовых рукавицах и побеждать, чему, собственно, и способствует в данный момент генеральный менеджер.

– Что ты не поймёшь? – напряжённо переспросил Сват.

– Не пойму, откуда в вас всех столько гадости? Понятно, я вам с Ломтевым мешаю, задержался слишком в команде, заигрался, поперёк руководства влияю на ребят, но зачем отыгрываться ещё на других? Мухин, Хакимов, Кирилл Ясаков – они ведь здесь выросли, хоккеистами стали. Хотя, что говорить, когда тебе это напрямую выгодно! Ты же за это чистоганом получаешь. – Булатов сделал понятный жест большим и указательным пальцами. – Опять материальную помощь оказать себе решил? А что тем самым разоряешь наш кровный хоккей, губишь нашу хоккейную школу, тебе и дела нет.

Сват сидел, вытаращив глаза, второй подбородок его нервно подрагивал.

– Чё ты несёшь! – подал голос в защиту директора Серый.

Малоразговорчивого Булю и в самом деле несло:

– Плевать вам на своих. Кому из вас нужны их перспективы! Главное – себя обезопасить. Ведь клубные наши ненароком проболтаться могут. У них тут отцы-матери, родственники, друзья… Чуть что – такое завариться может! Вот и избавляетесь от них под сурдинку.

– Думай, чё говоришь-то! – опять встрял Серый.

Презрительно Буля глянул на обоих разом и, не удостоив ответа, вышел из душной комнаты.

Он вернулся домой, когда мы ещё спали. Мы – это Верста и я. Накануне вслед за «Шалашом» последовала весёлая «Абхазская кухня» с шашлыками, красными винами и чачей, после которой Каша с Леной распрощались с нами, а мы ещё Тагира-кузнеца проведали у него в мастерской (ничего он там, оклемался, сидел – вино какое-то тянул с Амстердамом и его новой подругой), затем, пообщавшись вволю (особенно Верста был в ударе) вернулись туда, откуда утром уехали. Дома у себя и Буля, после сухих, в смысле безалкогольных – за рулём же – «Шалаша», «Абхазской кухни» и т. д., позволил себе разговеться. Но был он несколько рассеян и задумчив. Зато мы с Бориской беспрерывно болтали и веселились. Я заводил поэта насчёт его бомжацкой сущности, а он отвечал, что бомжи самые свободные люди на свете. Они, как пташки божьи, порхают по жизни, тихо кормятся зёрнышками бесхозными с земли и никому не мешают. Похоже, зря я на него поначалу бочку катил, интересный всё-таки мужик.

А утром болела голова. Она сильнее разболелась, когда Буля, вернувшись из Ледового дворца, поведал, что он больше не хоккеист. Я был уже в курсе проблемы, и объяснять мне особо не надо было. Меня, чтобы составить полноценную картину случившегося, интересовали конкретные вещи: кто, что и как сказал.

Буля нехотя, но под моим давлением подробно изложил произошедшее там, в душной тренерской комнате. А когда он оттуда вышел, Мухи в Ледовом дворце уже не было, умотал в неизвестном направлении и мобильник свой отключил. Зато появился Каша. Были там ещё несколько ребят, те же Шток с Хакимом. И когда выяснилось, что из семи бунтарей, не подписавших петицию, не подвергся репрессии лишь Кашапов с финном Юккой, то он, Каша, шпана вятская, рванулся, не раздумывая, к тренерской, чтобы навести порядок и справедливость. Кое-как остановили. Интересно, чем руководствовался тренерский штаб, оставляя в команде необузданного, непредсказуемого дебошира Кашу? Не действующим же контрактом.

Но нет, Каша в команде, несомненно, фигура мощная. А Буля? Лучший бомбардир, безусловный лидер… Уму непостижимо!

Я сказал другу:

– Свет клином на «Белых Волках» не сошёлся. Тебя же куда только не зазывали!

На что Буля ответил:

– Баста, всё, больше я не хоккеист!

– Не «волк», – хотел я поправить.

– Не хоккеист, – повторил он, взял хрустальный графинчик с хрустальной прозрачности содержимым, попросил меня достать рюмочки, которые были ко мне поближе. Я достал из серванта три хрустальные ёмкости на высоких ножках, поставил на стол.

– Две достаточно, – сказал Буля. – Борису не надо. Он с сегодняшнего дня новую жизнь начинает. Такой у нас уговор. Точно, Борь?

– О-хо-хо! – только и вздохнул наш гость в ответ.

Глава четвёртая

29. У самовара

В редакционном кабинете два больших письменных стола. Один для работы авторучкой над текстами, для чтения, общения по телефону и без, непосредственно с посетителями, на нём рукописи, журналы, на краю, над перекидным календарём, – частокол карандашей, фломастеров, то там, то тут – записные книжки, разноформатные листочки с именами и номерами телефонов… в общем, ни сантиметра свободной поверхности. Другой приспособлен под компьютерную технику. Здесь уже прямая противоположность – блеск и чинный порядок. Ещё два стола в кабинете можно назвать журнальными или, точнее, вспомогательными. За одним из них, что с электрическим самоваром, и приютились Равиль Булатов с Лили. Они неспешно разговаривали, точно старинные друзья, хотя она тут была, как понимаете, полной неожиданностью.

– Озябла, – сказала Лили, поправляя гребёнкой слегка покрасневших пальцев пшеницу волос и поглядывая в окно, в котором сиял солнечный морозный день, с зыбкими дрожащими парами на синем холсте неба.

– Попей горячего чаю, сразу согреешься, – посоветовал Булатов. – Вот пряники, они с орешками, вкусные.

Лили послушно – губы трубочкой – потянула, обжигаясь, горячий напиток из снежной белизны чашки на блюдечке, окинула взглядом кабинет – шкаф с книгами, стены с картинами в два ряда…

– Удивительно, – сказала она.

– Что удивительно? – переспросил Булатов.

– Ни одной картины на спортивную тему.

– И правда!

На одном из живописных полотен она задержала взгляд.

– Зима тут – совсем как сегодня за окном. Чудесная работа!

– Друга моего! – похвалился Буля.

Оторвав взгляд от картины, она спросила:

– Куда вы пропали-то на катке тогда? Искала, искала, так и не нашла.

– Ты же подружек своих встретила. А потом, помнишь, такой снег повалил, и я потерял тебя.

– А я подумала, избавились от случайно свалившейся на вашу голову обузы, вот и обрадовались. Откуда эта Ксюшка-болтушка, подруга моя школьная, на катке взялась? В жизни туда не заносило!

– Странно, я тоже встретил там друга. И тоже ещё со школьной поры.

– Чудесный выдался каточек в тот вечер! – Лили встряхнула белокурыми, слегка вьющимися волосами, и они рассыпались по её худеньким плечам в вязаной светло-бежевой кофточке, поверх которой ниспадал на грудь такой же светлый шарфик. Да и вся она была светлая, лучистая, даже румянец, с новой силой вспыхнувший в тёплой комнате, излучал какую-то чистую, лёгкую радость. Она убрала непослушную прядь со лба и сказала: – Согрелась. А вообще, зиму почему-то больше люблю, хоть и замёрзла вот на остановке.

– Почему?

– Троллейбуса долго не было.

– Нет, почему именно зиму любишь?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Зимою я как-то собраннее.

– Странно.

– Не знаю, – повторила она, взяла пряник, отколупнула ноготком орешек. – Все вокруг поголовно лето любят и ждут не дождутся его. Я – нет. Сейчас вот, в январе, и снег светится, гляньте в окно. И дышится легче. А весною мне тающего снега жалко бывает. Месяц за месяцем зима копит снег в свои сугробы, и вдруг приходит время, и всё добро, все её сияющие драгоценности погибают, превращаются в грязь. Какой смешной кактус! – Девушка подошла к подоконнику. Длинные ноги, плотно упакованные в джинсы, тонкая, гибкая спина, в ушке маленькая золотая серёжка… Потрогала пальчиком единственное растение в комнате. – Ой, колется!.. И потом, – заключила она свою мысль, – когда же, как только не зимою, можно согреться таким вот замечательным горячим чаем!

– Что верно, то верно, – согласился гостеприимный хозяин.

Из задумчиво-заторможенного состояния его вывел телефонный звонок. Он быстро поговорил, хотел было вернуться на место, но позвонили опять.

– Я отвлекаю? – спросила гостья, когда Булатов вернулся к журнальному столику.

– Нет, – ответил он живо, – это звонки отвлекают. Они же каждый день и постоянно.

– А я впервые… – Дальше она не смогла подобрать соответствующих слов и, опустив глаза на свою чашку, несмело сказала: – Я, собственно, по делу.

– Серьёзно? – с напускной весёлостью после заторможенности у самовара и ускоренности у телефона произнёс Буля. – А я думал, так просто, нового знакомого повидать, погреться, а то по делу да по делу все. Кстати, как ты меня нашла?

– Я и точно погреться, – ответила на не последнюю фразу гостья. – Спасибо… – Она допила чай.

Чемпион понял, что его немного занесло.

– Нет, я не в том смысле… – Он воткнул штепсель в розетку электросети. Самовар мгновенно загудел. – Что за дело? Если могу чем помочь – пожалуйста. Ещё горяченького?

Она подождала, когда расторопный хозяин наполнит её чашку кипятком, и начала, неторопливо помешивая чайной ложкой: