В школу мы с Ташей пошли в один год и оказались в одном классе. В отличие от меня, она всегда была излишне эмоциональной. Хотя было бы неверно считать, что я человек не эмоциональный, скорее, более сдержанный и скрытный. Росли мы фактически вместе. Но если мои родители мало в чем меня ограничивали, то Ташу держали под постоянным и жестким контролем. Я гуляла на улице, сколько хотела и где хотела, а моя подруга непременно должна была вернуться домой к восьми вечера – и ни минутой позже, иначе следовали репрессии в виде не отпускания гулять и тому подобные ограничения дееспособности. Вернуться ровно к восьми было сложно: часов у нас не было, носились мы во дворе, словно угорелые – ну, как тут упомнишь про время?

Зимой в валенках лазили по пояс в снегу, крутили сальто с заборов в сугробы; летом нашим пристанищем становилась площадка для тренировок пожарной команды, располагавшаяся поблизости от нашего дома, там были выстроены различные снаряды, на которых тренировались пожарные. Но особенно нас привлекала деревянная конструкция, имитирующая фасад дома, по которой огнеборцы поднимались с использование переносных лестниц на высоту примерно пятого этажа. Имелась на этом фасаде и наружная стационарная лестница, которая тянула нас, как магнит. Именно ей мы и пользовались во время своих игр. Нужно было с разбегу взобраться по ней до уровня второго-третьего этажа, затем ухватившись за косяк имитации большого окна, переступить с лестницы на «подоконник» и уже затем спрыгнуть на площадку внутри конструкции. Там, внутри, тоже имелись ведущие наверх лестницы, однако нас они не слишком привлекали. Свалиться с высоты пять-десять метров можно было запросто – но в этом и состоял весь азарт игры. Дотягиваясь одной рукой и ногой до «подоконника», при этом стоя на хлипкой перекладине лестницы, ты ощущал, как замирает сердце от страха, и старался не смотреть вниз, чтобы не сорваться. В общем, тренировались наряду с пожарными расчетами в свободное от их занятий время. Конечно, нас постоянно гоняли. Тогда мы изо всех сил неслись к забору, перелазили через него и оказывались вне досягаемости пожарных, которые, впрочем, не очень-то нас притесняли – что-то вроде игры в догонялки. Ну а если все-таки ловили, следовал строгий выговор с предупреждением и слегка по попе.

По причине излишне строгого родительского воспитания, Таша с детства была несколько истерична, легко плакала по самым разным поводам и любила страдать. Есть такие люди, которые буквально жить не могут без драм и трагедий – скучно им, что ли? Но, вместе с тем, подвижная и тонкая нервная организация придавала Таше врожденную артистичность. В отличие от меня, увлеченной астрономией, в подростковом возрасте ее привлекали живопись и археология, позднее она собирала альбомы по живописи. Каюсь, я страшно завидовала огромному, прекрасно изданному альбому Боттичелли, который она однажды умудрилась кому-то подарить. А когда я не выдержала и попеняла ей на это, она очень расстроилась и заявила, что непременно подарила бы его мне, если бы я только заикнулась. Но я даже заикнуться на этот счет боялась – для меня это было настоящее сокровище: в те годы я боготворила Боттичелли. С ранней юности все влюбленности Таши носили налет мелодрамы. Не то чтобы они и в самом деле были несчастливыми, но для полноты жизни и чувствования ей требовался драматический накал. И если ее страдания порой отражали реальный характер отношений с очередным возлюбленным, то во многих других случаях просто высасывались из пальца. Однако за многие годы знакомства мы настолько сроднились, что я воспринимала ее драматические истории, как некую данность, в которую почему-то то и дело оказываюсь вовлечена. Вот и теперь, ожидая подругу, я была сравнительно спокойна: интересно, что у нее стряслось на этот раз?!

Явилась Таша в растрепанных чувствах. Подкраситься, впрочем, не забыла. Поздоровалась с мамой и сразу прошла в мою комнату. Я устроилась на диване, она – в кресле. Я вопросительно уставилась на нее.

– Все. Это конец, – трагическим голосом сообщила Таша и надолго умолкла. Я тоже молчала, несколько заинтригованная подобным заявлением.

– Понимаешь, он ушел!

– Как ушел? В каком смысле?

– Да в самом прямом. А вчерашний вечер был таким чудесным… – Она помолчала, сдерживая слезы, и снова заговорила: – Помнишь, какая сказочная была ночь? Тепло, луна светила, словно волшебный фонарь – настоящее колдовство. Мы шли до самого моего дома пешком. Шли медленно и молчали. Я держала его под руку, порой мы соприкасались бедрами – и тогда, веришь, меня по-настоящему било электрическим током. – Увидев отразившееся на моем лице сомнение, с жаром продолжила: – А вот представь! Однажды меня от кофемолки шарахнуло, шнур оголился – так ощущение такое же. Не знаю, как это объяснить, я не физик. Да к черту все объяснения!.. Потом поднялись ко мне. Дальше – сама понимаешь – секс и любовные игры. Все было так хорошо… – Она горестно вздохнула. Повисла долгая пауза. Сделав над собой усилие, сказала с надрывом: – Я ведь его даже ни разу ни в чем не упрекнула.

– Не упрекнула? – переспросила я. – А надо было? На мой непросвещенный взгляд, в столь интимной ситуации лучше обходиться без упреков, даже если он это тысячу раз заслужил.

– Ты ничего не понимаешь!

– Куда уж нам, убогим, постичь высокие материи… Только мне кажется: хочешь удержать мужчину, необходимо гладить его по шёрстке, а не против. По меньшей мере, до ЗАГСа. По шёрстке, по шёрстке, понимаешь? А не наезжать! – Для пущей наглядности я изобразила рукой в воздухе, как именно надо гладить этот воображаемый венец творения, ласково, с тихим воркованием – даже Таша не выдержала и улыбнулась. Я тоже усмехнулась: – Пойми, мужчины не любят упреков – это будит у них чувство вины. Что само по себе неприятно и раздражает.

– Я же не совсем его упрекала.

– То есть как?

– Я говорила, что люблю его, что никто и никогда не будет любить его так, как я, что он единственный и самый-самый на всем белом свете.

– Ну, в таком контексте это то, что надо, – глубокомысленно заметила я и вздохнула. Разговор обещал быть долгим, с разбором всех психологических нюансов его и ее поведения, а я еще даже не завтракала. Поэтому поинтересовалась: – Кофе будешь? – Она кивнула. И я отправилась на кухню молоть арабику.

Само собой она двинулась следом, отодвинула меня в сторону и стала готовить кофе сама. Я передала ей бразды правления, села возле стола и, подперев рукой щеку, наблюдала, как она колдует над джезвой. Таша слыла большой поклонницей натурального кофе, почти кофеманкой, коллекционировала рецепты приготовления этого восточного эликсира молодости и часто делилась со мной вновь обретенными знаниями. Так, например, сегодня она добавила несколько кристалликов соли, чтобы «напиток раскрыл весь свой букет». Я с любопытством следила, как она священнодействует, тихо радуясь про себя, что хотя бы на короткое время отвлекла ее от страданий по ненаглядному Сержику.

Держа на весу кофейные чашечки, мы вернулись в комнату. Таша снова устроилась в кресле. Я возле столика на диване. Она сделала несколько глотков, похвалила удачно получившийся напиток, поставила чашечку на журнальный столик и продолжила свою исповедь:

– Говорю тебе, все было так хорошо, мирно, по-домашнему… А потом я все испортила. Сама. Это уже ближе к утру – светало. Короче, полное фиаско. Все, все испортила!

Она собралась было заплакать, но я резво вмешалась:

– Какого черта испортила? Зачем?

– Да ни зачем! Мы лежали на диване, моя голова у него груди, я слышала биение его сердца, чувствовала его запах – это было настоящее счастье. И тут, как назло, в мою голову полезли всякие дурацкие мысли. Не то чтобы дурацкие… – она прерывисто вздохнула. – Видишь ли, причиной моего расстройства стала одна история, которую на днях рассказала мне знакомая, даже не приятельница, просто девушка, которая тоже присутствовала на свадьбе, где я познакомилась с Сержиком.

– И что же такое ужасное она тебе поведала? – не смогла я удержаться от легкой иронии.

– Да уж поведала, – насупилась Таша, уловив мою интонацию. – На прошлой неделе она ездила вместе со своей компанией на пляж. Был там и Сержик. Они знакомы чуть ли не со школы. Ну, купались там, загорали, пили пиво и все такое.

– Не вижу никакого криминала.

– Не было никакого криминала, кроме одного «но»… С ними поехала бывшая пассия Сержика – Антонина, – в которую он, говорят, был сильно влюблен.

– Тонька, что ли?

– Она самая.

– Но она сейчас вроде бы дружит с Пашей…

– Сейчас с Пашей, а раньше с Сержиком – они же друзья детства.

– Сержик, Тоня и Паша? Надо же! Вот не знала.

– Да нет, Сержик с Пашей. И вообще, это не имеет значения. Хотя… имеет. Потому что Паша без ума от Тони и хочет на ней жениться. А Сержик постоянно крутится рядом, сует нос в их отношения и пытается все испортить.

– Обычное подлое мужское поведение. Если получил отставку, или даже сам бросил – все равно будет стараться держать женщину при себе, как собака на сене.

– Точно. Так оно и есть. – И Таша снова вздохнула, глубоко-глубоко. Помолчала, собираясь с мыслями, потом сказала: – Ладно бы только пытался испортить им отношения, это хотя бы понятно. Дело в том, что на пляже Сержик растянулся на песке неподалеку от Тони и негромко говорил ей, что все еще любит, называл «родная моя»…

– Вот ведь кобелина! – вырвалось у меня. – А откуда тебе это известно?

– Та знакомая и рассказала, ну, со свадьбы. Она оказалась неподалеку от них и невольно подслушала.

– А ты уверена, что не врет? Может, сама влюблена в Сержика и хочет тебя от него отвадить?

– Абсолютно уверена. У нее есть бой-френд, через месяц она за него замуж выходит.

– Ну, тогда он воистину кобель!

– Вот именно. При этом я совершенно убеждена, что Тоню он давно не любит, я бы почувствовала. Но и отпустить окончательно не хочет. Сама видишь, причин злиться на него и ревновать у меня предостаточно.

– С этим не поспоришь, – согласилась я.

– Только между нами, – она наклонилась ко мне и перешла почти на шепот, – ты даже не представляешь, насколько я его ревную – с ума схожу. Не смотри так, я нисколько не преувеличиваю. Он доводит меня до настоящего помешательства. Если бы ты знала… Секс у нас просто сумасшедший. Ну, скажи, чего ему еще не хватает?! Когда я звоню ему домой, он вечно занят, куда-то торопится, какие-то неотложные дела. Получается, я для него на последнем месте. Чувствую, чувствую, у него кто-то есть! Сама посуди: договариваемся по телефону о встрече, железно договариваемся, обещает прийти – и не приходит. Это так тяжело. Я так невозможно несчастна, – и по лицу ее потекли слезы.

Я искренне ей сочувствовала: Сержик, конечно, сволочь еще та! Но – чем здесь поможешь? Ситуация патовая.

– Все-таки, что конкретно случилось? – спросила я. – Опять эмоции зашкалили?

– Вот именно, зашкалили. Ужас просто! – Плакать она перестала и обреченно уставилась в пространство, словно воочию видела все происшедшее ранее. – Убей меня, я не выдержала – и выдала ему все насчет Тоньки. Что он до сих пор ее любит. Что нагло мне лжет, будто больше ни с кем не спит. Что пренебрегает моими звонками. Что… ну и дальше в том же духе, по полной программе.

– А он что?

– Сначала молчал. Потом доказывал мне, что все вовсе не так, как я себе представляю. Тут я не выдержала и разрыдалась. А когда он начал уверять меня, что Тоня просто друг, окончательно вышла из себя.

– То есть устроила сцену, – подвела я итог ее грустной исповеди.

– В общем – да, – смущенно подтвердила она.

– Ой-ля-ля… – я только головой покачала. – И дальше что?..

– Он долго меня успокаивал, потом разозлился, обозвал истеричкой и ушел, хлопнув дверью. Это уже утром было.

– Да… Комментарии, как говорится, излишни.

– Вот именно. Он никогда, никогда мне больше не позвонит, не придет, не обнимет. Он бросил меня… – и она тихонько заскулила на одной ноте, как побитая собака, явно готовясь опять разрыдаться. Меня это совершенно не устраивало, да и действовало на нервы, так что я попыталась изменить ее отчаянное настроение к лучшему, убеждая, будто ничего страшного пока не произошло. Наконец, мне это надоело.

– Хватит уже слез. Слушай меня! – рявкнула я. – Мужчины к женщинам весьма снисходительны, особенно, когда они их ревнуют и страдают из-за них. Дай время – сам позвонит. Только ты ему ни в коем случае не звони!

– Правда? Ты так думаешь? – Она с надеждой уставилась на меня. Слезы мгновенно высохли.

– Даже не сомневайся! И – хватит на сегодня трагедий. Идем к Натали. Она уже, наверное, проснулась и, в отличие от меня, смогла принять душ.

– Ох, извини, я не дала тебе нормально встать.

– Ладно, чего там! Зачем еще друзья существуют? – Я тихонько вздохнула. – Вот сейчас соберусь – и вперед. На улице лето, красота, все цветет и пахнет! И у тебя все устроится, поверь мне.

– Спасибо. Ты настоящая подруга, – растроганно сказала Таша и тотчас деловито прибавила: – По дороге возьмем бутылочку сухого.

– И бутылочку возьмем, и расскажешь Натали свою тяжелую историю. Чем больше рассказываешь – тем легче на душе. – Говорила я, одновременно собираясь. – Ну, все, я готова. Вперед и с песней! – Впервые за это утро лицо Таши просветлело.

Вот только Натали нашему неожиданному вторжению не слишком обрадовалась. На субботний день у нее имелись свои планы, и потому встретила она нас неласково.

– Ну и зачем явились? Почему заранее не позвонили? Сколько можно напоминать, что надо предварительно договариваться! – высказывала она нам свое недовольство, стоя в проеме входной двери и не пропуская нас в прихожую.

– Прости, пожалуйста, не сердись, – униженно заныла Таша. – Я вот к ней, – кивок в мою сторону, – вообще с утра напросилась. – Это просто кошмар… Натали, я этого не выдержу: Сержик меня бросил! – и она заплакала. Однако не навзрыд, а тихонько, чтобы не будить любопытства соседей.

– Ладно, заходите, – смилостивилась Натали, – а то эта наверняка уже подслушивает. – И она отступила в сторону, пропуская нас внутрь.

Под словом «эта» подразумевалась соседка напротив. Соседи Натали достались, прямо скажем, беспокойные. Расположение квартир в девятиэтажном панельном доме постройки 70‐х годов прошлого века общеизвестно. Обычно мы поднимались на лифте на седьмой этаж, где располагалась однокомнатная квартирка Натали, и сразу сворачивали вправо, в небольшой темный коридорчик. Двери квартир Натали и беспокойных соседей смотрели друг на друга. И не только двери. Хозяйка соседней трехкомнатной квартиры имела троих детей. Старший сын был нормальным, женат, жил отдельно. Средняя дочь – отличалась резвостью и уже имела маленькую дочь неизвестно от кого, потому что замужем никогда не была. И, наконец, младшенький – вовсе никудышный, периодически садился в тюрьму за воровство, а когда его выпускали, пил и буянил. Помнится, однажды мы сидели у Натали в теплой дружеской компании, отмечая, кажется, 7-ое ноября, как вдруг в дверь раздался отчаянный стук, сопровождаемый громкими воплями соседки. Дверь открыли. Она залетела внутрь и тотчас заперла замок. С воплями, рыданиями и матом сообщила, что за ней гонится с топором младшенький. Дикий стук в дверь, сопровождаемый отменной руганью и угрозами прибить мать, тотчас подтвердили ее слова. Глухие удары, по-видимому, обухом топора, доказывали, что угрозы нешуточные. Однако Коля и Сержик, парни крепкие и весьма спортивные, бесстрашно открыли дверь, отобрали топор и малость наподдали младшенькому, чтобы не наглел. Соседка резво подхватила тотчас угомонившегося сыночка под белы рученьки и уволокла в свою квартиру. В тот раз дело тем и закончилось. К сожалению, подобные стрессовые ситуации повторялись и в дальнейшем, пока младшенький опять не загремел в тюрьму, где вскорости и помер.

Но «милые детки» являлись в некотором роде одной стороной соседской медали. Второй стороной было нездоровое любопытство соседки к личной жизни Натали, что выражалось в постоянном подглядывании в глазок и подслушивании через дверь. Так что Натали, которая терпеть не могла посвящать кого-либо в свою личную жизнь, шифровалась, как какой-нибудь шпион в тылу врага. Если на ночь у нее оставался очередной бойфренд, утром, прежде чем выпустить его из квартиры, она в глазок смотрела в коридорчик, нет ли кого? Что отнюдь не гарантировало сохранение тайны, ибо, стоило ей отпереть дверь, как противоположная дверь тотчас приоткрывалась, и соседка с любопытством таращилась на ее приятеля. Создавалось впечатление, что она просто дежурит у двери сутки напролет. На нервы это действовало ужасно. К счастью, по натуре Натали была типичным сангвиником и старалась относиться к «любопытной Варваре» с долей юмора.

Итак, мы прошли в комнату и устроились возле журнального столика. Раскупорили бутылочку, и Таша в красках поведала о своих страданиях, на сей раз Натали. Стоит отметить, что подробностей относительно ужасного поведения Сержика стало значительно больше, и теперь они выглядели живописней, что ли, в результате чего ее любимый мужчина выглядел настоящим монстром. Что замечательно, обвиняя его в изменах и пренебрежительном к ней отношении, она при этом не уставала повторять, насколько он удивительный: умный, красивый, нежный и, наверное, все же ее любит. Мы сочувственно слушали ее нескончаемый монолог, изредка вставляя реплики. Сейчас ей явно требовались слушатели, а не собеседники. Наконец, окончательно выдохнувшись, она умолкла. В молчании мы продегустировали принесенное вино, потом Натали заметила:

– По-моему, ты излишне драматизируешь ситуацию. Появится твой Сержик, не горюй. Ну, куда он денется?

– Нет, это конец, – возразила Таша. – Я ему такого наговорила…

– Да хватит уже про Сержика, – решила я поменять тему разговора. – Ты-то чего на нас взъелась?

– Да потому что звонить надо и договариваться, прежде чем неожиданно свалиться на голову, – сердито попеняла нам Натали. – Ко мне вот-вот должна приятельница заехать, мы еще неделю назад договорились. Надежда, ты ее знаешь, – обратилась она ко мне. – В институте в одной группе учились. Хотела пообщаться с ней, узнать как дела: тоже вроде бы несчастная любовь и пр. Да и о сокурсниках разузнать намеревалась.

– Извини, мы тогда пойдем, – засуетилась Таша.

– Черт с вами, оставайтесь! – махнула рукой Натали. – В конце концов, она не настолько близкая приятельница, переживу.

Естественно, мы остались. И скоро в дверь позвонили – подошла та самая приятельница, о которой она упоминала. Прежде я несколько раз виделась с ней у Натали на каких-то праздниках, или просто по пятницам, уже не припомню. Звали ее Надежда. Не сказать, чтобы красавица или миленькая, так, ни рыба ни мясо. Но компанейская. Любила петь, танцевать, хорошо смеялась, искренне. Одета была ярко и модно: юбка-спиралька, обтягивающий батник иностранного производства. От природы темно-русые волосы окрашены в ярко-белый цвет, что не слишком ей шло. Однако выглядела она достаточно эффектно, хотя… при некоторых недостатках кожи лица волосы лучше было бы красить в не столь вызывающий блонд.

Каюсь, в кардинальной смене цвета ее волос оказалась повинна именно я. Вообще-то, Надежда была человеком приятным и достаточно воспитанным, но стоило ей выпить, как тормоза у нее ослабевали, и она начинала заигрывать со всеми мужчинами подряд, не обращая внимания, с девушкой они на тот момент, или же нет. Это, конечно, сильно раздражало. Однажды, когда мы с ней пересеклась на 9-е мая у Натали, она вела себя достаточно беспардонно по отношению к нашей общей приятельнице, и я сильно на нее взъелась. Ну, нельзя так хамить и нагло отбивать парня на глазах у его девушки! Я вышла покурить в кухню, через некоторое время там появилась Надежда и тоже закурила. И тут меня понесло. Я принялась проникновенно убеждать ее, насколько к лицу ей будет сделаться блондинкой (тогда у нее был еще русый цвет волос), хотя все было в точности наоборот, и ярко-белый цвет ее бы только портил. Пар я тогда, конечно, выпустила, даже не подозревая, какое впечатление на нее произвели мои слова. Потому что когда мы встретились в следующий раз, Надежда уже была яркой блондинкой, и мне не оставалось ничего другого, как громко восхищаться, насколько ей идет подобный цвет волос. О, женщины…