– Знакомо, – с пониманием кивнула ей собеседница, обматывая голову палантином. – Мне вообще выпало вот, переехать в другую страну. Моя мать – гречанка, я выросла с ней в Афинах. А здесь у меня отец, он русский, Василий Стражников. Слышали, может быть? Главврач многопрофильной детской больницы. Меня заведующей устроил к себе, в отделение травмы. Вам если работа нужна, приходите к нам, санитаркой.

– Можно и санитаркой, – пожала плечами Елена. – Хотя, вообще-то, я фельдшер…

Её собеседница высоко подняла свои тонкие угловатые брови.

– И Вы молчали! – воскликнула она. – В моём отделении одна смена без медсестры, там дежурный врач сам градусники у детей собирает, ставит уколы… Ни санитарок, ни медсестёр в смене нет! Вас бы к нему на выручку, он человек грубоватый, но очень ответственный, наш Олег Евгеньевич.

Достав из кармана ручку, женщина быстро подобрала с земли истоптанный мятый плакат, оторвала уголок и на нём написала телефон и адрес больницы.

– В кадрах скажите, к Стражниковой, – пояснила она, протянув Елене клочок бумаги. – Это я, Гордея Васильевна. Завтра с утра буду Вас ждать.

Если есть санитарная книжка, можно без медосмотра.

Моя прелестная гостья была несказанно рада такой удаче.

– Скажите, а кто это, на плакате? – поинтересовалась она у Стражниковой, показав носком ноги в рот нарисованному фашисту.

– Коршунов Афанасий, кандидат в мэры, – скупо ответила та. – Купил доверие избирателей тем, что оплатил строительство колокольни для местной церкви и колокола туда заказал, качающиеся на оси, как встарь. Весь приход теперь тут, за него радеет!

Отец Николай, и его жена тоже пришли на митинг. Это у них были плакаты с церковными куполами, хотя вообще-то, их деревянную церковь венчал восьмигранный шатёр, а не позолоченный купол. Пожилой иерей Николай служил при этом храме недавно, но уже пользовался большим уважением у моих граждан. Я надеялся, что хоть кто-нибудь из демонстрантов прислушается к нему, раз уж к моей милиции они оставались глухи. Мне не составило большого труда сделать так, чтобы в его руки попал микрофон и батюшка мог обратиться к народу.

– Братья и сёстры, – прокашлявшись, начал он. – Что вы устроили тут? С кем вы дерётесь? С врачами, которые лечат вас днём и ночью? С учителями, которые учат ваших детей? Мы все здесь из разных мест, я сам с вами я первый месяц. Но Судный всех нас объединил, точно Божий храм! Подумайте, каким бы он был без зарубежных специалистов! Так до сих пор и стоял бы селом на болоте?

Толпа немного утихла, слушая батюшку Николая, но Анчута сочла своим долгом это исправить и снова разжечь конфликт.

– Скажи ещё, что вся Русь, без Европы, по сей день пасла бы гусей и в лаптях бы ходила! – громко крикнула она из толпы. – По-вашему, русские – отсталый народ, варвары, окультуренные Западом?

Толпа демонстрантов тотчас же освистала батюшку.

– Мы за русскую власть! – подхватила Сорока.

– Анчуту в мэры! – выкрикнул кто-то следом. – За русский город!

В этот момент, как назло, голос диспетчера объявил о прибытии на автовокзал рейсового автобуса из Дзержинска. Кто угодно из моих давних друзей мог быть в нём! Тот же Гена, Илья и Варя могли попытаться вернуть своего брата Кинди, узнав о его решении. Они были большими авантюристами и не раз преподносили мне самые неожиданные сюрпризы. Поэтому я с тревогой всмотрелся в окна большого междугороднего автобуса, подъезжающего к моему автовокзалу.

В салоне почти все дремали, слушали в наушниках музыку с телефонов, переписывались в сети, смотрели комментарии к своим фоткам… Другие, разбуженные доносящимся снаружи шумом, уже снимали митинг на видео. А один, даже смешно сказать, пассажир в милицейской рубашке, у которой пуговицы не сходились с петлями на животе, сидел весь в крошках и увлечённо ел курник, ни перед кем не смущаясь. Когда автобус остановился и приподнял дверь, самые нетерпеливые с телефонами побежали снимать происходящее на вокзале. За ними потянулись и дрёмы, вынимая наушники из ушей, последним вышел тот, с недоеденным курником. Взяв его в зубы, чтобы освободить ненадолго обе руки, этот пузатый чудак подпрыгнул, вскинув рюкзак на плечи. Откуда-то из-под носка у него тут же выпрыгнул шоколадный батончик, а из бокового кармашка такого же толстого, как он сам, рюкзака, высыпалось цветное драже. Это вызвало у меня улыбку.

Я поглядел на Чёрта, сновавшего в толпе, точно заяц, путающий следы, уводя охотника от своего семейства. Яне Тройкиной было за ним не угнаться. Она пыталась бежать прямо туда, куда движется цель, но парнишка быстро менял направление, пока не скрылся в завесе лилового дыма. Выскочил он там, где с автобуса сошли пассажиры, и остановился перед мужчиной, доедавшим свой курник.

– Приятель, что тут у вас происходит? – поинтересовался у него тот. – Почему всё в дыму, всюду клочья, крики, ты с ножом бегаешь? И часто у вас такое?

На самом деле, не часто. Если честно, то в первый раз. У меня ещё никогда не проходило подобных митингов. В смутные времена я был тихим посёлком, и уже погибал, как многие, подобные мне. Казалось, людям стал больше не нужен мой хлеб, доить коров почему-то стало не выгодно, а лечить их от мастита – накладно. Всё как-то сразу переменилось, что-то происходило в стране, но я не мог ничего понять из выпусков новостей, которые с тревогой смотрели мои селяне.

Вскоре всё пришло в запустение, моя молодёжь разъехалась, старики умерли. Люди стреляли цепных собак, бросая дома. Я боялся даже, что где-то случилась экологическая катастрофа, потому что в то лето по радио выступал какой-то комитет по чрезвычайным происшествиям.

Спустя пару лет, когда опустел мой последний дом и звери из леса съели кур, забытых хозяевами, стало уже не страшно. Я понемногу смирился с мыслью о своём неминуемом полном исчезновении и только тоска и грусть населяли меня в тот год. Это был девяносто пятый. Именно тогда со мной произошло чудо, то самое, о котором говорил сегодня батюшка Николай. Конечно, он знает обо всём этом лишь понаслышке, ему неведома лицевая сторона мира, а только его проекция на полотне человеческого восприятия, как в театре теней. И всё-таки он понимает, что я был спасён усилиями Правны, чем-то приглянулся ей и её властям.

Так я впервые познакомился с ней, она протянула мне руку помощи. Это по её инициативе ко мне слетелись специалисты из разных стран. Правна вдохнула в меня жизнь заново, мои улицы быстро покрылись асфальтом и тротуарной плиткой, во все стороны потянулись дороги, на них заблестели трамвайные рельсы, а вдоль проезжей части выросли кирпичные здания в несколько этажей. На месте бывшего пастбища был построен завод по производству медикаментов. Хлева снесли, на их месте построили многопрофильную больницу, вокруг которой насадили большой и красивый парк.

С тех пор я не переставал расти, у меня каждый год появлялось что-нибудь новое, власти Правны временно стали и моими властями тоже, они следили за неустанным развитием всех моих отраслей и выделяли на это огромные средства. Теперь, пришло время мне обрести собственного главу.

Правна считает, что я уже достаточно взрослый.

– Возможно, в этом году тебе дадут новый статус, уже после ежегодных проверок в начале августа, – сказала она мне минувшей весной. – Не забудь подготовиться, с закрытием купального сезона может начаться новый этап в твоей истории.

Если под «новым этапом» она подразумевала такие вот политические столкновения на моих улицах, то лучше бы мне оставаться индустриальным посёлком, по документам. В понимании своих жителей и гостей, как и в своём собственном, между прочим, я и так уже настоящий город, и соседи все давно позабыли, что на этом месте прежде находилось село. Пусть у меня пока нет такового статуса, я считаю, что это всего лишь формальность, а формальности я терпеть не могу.

– Да ничего необычного, фильм снимают! – отвертелся Чёрт, и спрятал нож, видя, что его собеседник в голубой милицейской рубашке.

– Ох, воздушная кукуруза! – засмеялся тот с облегчением. – Я-то думал, взаправду! А про что фильм?

Чёрт быстро огляделся по сторонам.

– Про инопланетных захватчиков, – брякнул он первое, что пришло на ум, и показал рукой в небо, куда-то на юг. – Сейчас вон оттуда покажется их главный корабль! – сказал он мужчине.

Тот доверчиво поглядел вверх, проследив за его рукой. Тихонько хихикнув, парнишка сразу исчез, будто его тут и не было. Сидевшая на табло с расписанием молодая сорока звонко застрекотала, смеясь над наивным милиционером.

– Держите его! – раздался вдруг с задымлённой площадки голос майора Тройкиной.

Увидав мужчину в милицейской рубашке, она подбежала к нему.

– Куда он делся? – с ходу спросила Тройкина.

– Кто? – не сразу понял тот, оторвав взгляд от неба, и посмотрев на майора.

– Парень с ножом, Беспятов, будь он не ладен! – пояснила та. – Куда побежал этот негодяй?

– Не знаю, – пожал плечами мужчина. – Только что тут был, про съёмки вашего фильма рассказывал.

Удивляться Яна Тройкина не привыкла, обычно она приходила в ярость, заслышав какую-нибудь ахинею и сразу начинала рвать и метать. А на этот раз повод для ярости у неё имелся.

– Хотите сказать, Вы видели, но не задержали вооружённого человека?! – выпалила она, вытаращив глаза. – Из какого Вы отделения? Фамилия, звание!

– Лейтенант Волюка, – представился тот, исполнив приветствие. – Прибыл по указанию капитана милиции Лагерева, для исполнения служебного долга под его руководством в РОВД Привокзального района промсела Судного Нижегородской области!

– Что?! – изумилась Тройкина, распалившись ещё сильнее. – Вас Лагерев сюда вызвал?!

– Так точно! – ответил ей лейтенант, втянув живот и, как струна, распрямившись перед майором.

– Ну, вот что, голубчик, – язвительно продолжила та. – Ни в каком РОВД, а тем более, в нашем, Вы служить не останетесь, это я Вам гарантирую! Будете сидеть в конуре, следить за порядком на этой вот привокзальной площади и смежном с ней перекрёстке проспекта Науки с Храмовой! Реагировать на звонки, принимать заявления потерпевших, и передавать непосредственно мне! А с капитаном Лагеревым я серьёзно поговорю по поводу Вас, я сама ему доложу о Вашем прибытии.

– Но… Но я же… – растерялся Волюка. – Он меня ещё даже не видел!

– И слава Богу! – гаркнула ему в лицо Яна Петровна. – Сейчас заступайте на пост, вещи в будку и принимайтесь за дело! Видите, что творится?!

Волюка всмотрелся сквозь тающее облако дыма, медленно положив себе в рот последний кусочек курника. Нигде не найдя софитов и камер, он огляделся в поисках съёмочной группы.

– А где все? – недоумевал он. – Кто их снимает-то? И где декорации?

Тройкина удручённо вздохнула, вздох получился больше похожим на рык негодования. Приложив ладонь к брови, она мысленно ругала капитана Лагерева и лейтенанта Волюку всеми словами, какие только за рамкой цензуры помнила. Я слышал, о чём она думала, но, как порядочный город, не стану этого повторять. Мне уже не солидно, ведь я больше не деревня и должен соответствовать статусу, который получу совсем скоро.

Вообще-то, Яна Петровна Тройкина женщина тоже порядочная, хотя и вспыльчивая. В мыслях у неё обычно царит чистота. Она часто думает о своём тринадцатилетнем сыне Антоне, которого очень любит. Скучает по нему, очень беспокоится, как всякая мать, и с нетерпением ждёт с ним встречи.

Посёлок Марусинский, в котором они жили прежде, был уничтожен лесным пожаром две недели назад. Яна Тройкина была задействована в эвакуации его населения, и своего сынишку доверила близким соседям, отправив его во Владимирское село вместе с ними. Сама она сопроводила пострадавших ко мне, тех, кто лишился всех документов, и получил ожоги высокой степени. За проявленное мужество и заботу о погорельцах, её повысили здесь до майора и дали хорошее место в моём РОВД, вместе со служебной квартирой в этом же Привокзальном районе.

Слова моего пожилого иерея не произвели должного впечатления на демонстрантов, но кулачный бой всё-таки прекратился, и народ немного остыл. Я вздохнул с облегчением, когда мои люди начали расходиться. Кто-то уже садился в автобус, кто-то дожидался трамвай… Те, кому было особенно далеко добираться, вызывали такси, как это сделала, например, Алёна Демидовна Краева.

– Вы знаете, а вот мне даже очень нравится жить в частном доме! – откровенничала она с учителями и воспитателями из интерната. – До чего я люблю природу! У нас на Заречной птицы щебечут вместо часов, рядом роща и речка! Соседи не докучают, нет никого, один только домик стоит напротив, на два хозяина, а хозяин там только один живёт, старичок. Соседский угол всё сдать кому-то пытается, да только неказистый у него дом, с огромным участком, к тому же, запущенным. Вот, то ли дело наш! Да, вы знаете, у нас такой большой и красивый дом, и сад под окнами, загляденье!

Следующие минут пятнадцать, она в подробностях описала усадьбу из своего любимого с юности сериала, адаптировав её с Бразилии под среднюю полосу России. Её приёмная дочь, пятиклассница Катя, с улыбкой кивала на каждом слове.

– Тяжело, наверное, с таким-то хозяйством! – вздыхали коллеги, намеренно стараясь не показывать зависти, на которую так рассчитывала Алёна.

– Знаете, а ничуть! Вот нисколечко! – заливалась та. – Я вообще не знаю домашних хлопот, у меня муж всё делает сам по дому! Ой, вы знаете, вот я прихожу домой и сажусь, а он стол накроет, посуду помоет, везде приберёт, а мне не разрешает, говорит: «Ты устала!». Вот знаете, всё для меня готов, так меня любит, и чем я таким заслужила? Ну, наверное, заслужила, раз мне такое счастье положено, значит, положено! А я вот, судьбе не перечу! Просто я всем всегда делаю столько добра, вот оно ко мне и возвращается бумерангом.

Скромности Алёне, конечно, было не занимать, но в её хвастовстве всё же была доля правды. Она действительно каждый день творила добро, даже удочерила сиротку из интерната, в котором теперь работала, и баловала её, как родную дочь. Говорила она преимущественно о себе любимой, но заботу проявляла, главным образом, о других. Это мне в ней и нравилось. А вот её муж, Олег Евгеньевич Краев, лично у меня, не вызывал ни малейшей симпатии. Но Алёна любила его, поэтому и нахваливала перед подругами. Сердце женщины – это загадка даже для нас, городов.