Восемь. Вирусный. Брайтон

Однажды я притворился, будто вижу будущее.

Вечером перед нашим четырнадцатым днем рождения Абуэлита уложила нас с Эмилем и стала рассказывать нам истории о своей силе. Видения у нее были не слишком впечатляющие – обычно она заглядывала в будущее на минуту-другую. Быстрые предупреждения, позволяющие ускорить шаг, чтобы не опоздать на поезд, или знание о том, что телефон сейчас зазвонит. Но раз в несколько лет у нее случалось полноценное видение. Например, встретив Абуэлито в метро, она предвидела их свадьбу.

Через несколько часов после полуночи я разбудил Эмиля и сообщил, что у меня было видение: на владельца нашей любимой забегаловки на углу скоро нападут. Эмиль попытался объяснить, что это сон, но я упорствовал, говоря, что это совсем другое, что все было реально. Что я унаследовал силу от Абуэлиты.

Мы выбрались по пожарной лестнице, потому что Эмиль тогда был готов на все. К тому же я сказал ему, что, раз у меня есть сила, значит, его сила тоже проявится, если мы вместе пойдем спасать Уильяма. Мы устроили наблюдательный пункт и даже убедили Уильяма закрыться пораньше. Ложь была отличная, поскольку, по мнению Эмиля, мы предотвратили катастрофу. Но, вернувшись домой, я почувствовал себя виноватым. Эмиль, конечно, за меня радовался, но с каждым днем все сильнее переживал, когда же проявятся его силы. Я не мог больше его обманывать, так что во всем признался. Он сильно ударил меня по руке за то, что я разбудил его в три часа ночи из-за поддельного видения о несуществующем преступлении, но потом рассмеялся и сказал, что было бы круто по-настоящему обрести силу в день рождения. Мы стали бы избранными.

Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что ничего этого не предвидел.

Это не может быть правдой.

Я пытаюсь привести Эмиля в чувство прямо на дороге, но у меня не получается. Пульс прощупывается, но я никогда не видел брата в таком состоянии: он весь горит, на голове у него шишка, губы разбиты. Мое сердце бьется в разы сильнее, чем когда мы сражались за свою жизнь в поезде. Водители выходят из машин, пешеходы зовут на помощь, но у нас нет времени ждать тут скорую. Пруденция быстро ловит такси, и мы запихиваем Эмиля на заднее сиденье.

– Дарденская больница, и побыстрее! – кричу я, пристраивая голову брата себе на колени.

Водитель медлит, прежде чем тронуться.

– Вы там смотрите, чтобы он сиденье кровью не заляпал.

– Ему надо в колдовскую клинику, – Пруденция еле сдерживает слезы, но говорит твердо.

Я до сих пор не могу осознать, что брат теперь нуждается в помощи специалистов по колдовству.

– Кто поможет Эмилю лучше ма?

– Брайтон, у него могут быть проблемы с кровью. Давай оставим это профессиональным небожителям.

Я киваю.

– Вега-центр в Конкорсе, пожалуйста, – говорит Пруденция.

Я впиваюсь ногтями в руку Эмиля. Мне плевать, что ему больно. Вдруг очнется.

– Почему он мне не сказал?

– Эмиль не стал бы призраком по своей воле, – говорит Пруденция. – Я не знаю, что произошло. Может, он случайно выпил зелье. Эмиль ведь обожает фениксов, он не стал бы вытягивать из них силу.

Я понимаю, что она права, но что-то тут не складывается. А еще мне страшно хочется потрепаться с Эмилем обо всем. Глупо было думать, что я не стану скучать по нему, после того как уеду в колледж. С кровью феникса разберемся потом, но, ломая голову над тем, придет ли мой брат в себя, я вспоминаю, как мы задавали друг другу вопросы, ответ на которые никому не захотелось бы знать. Например, что я буду делать, если у меня внезапно отрастут еще две руки, или чем Эмиль займется, если его запрут в пустой комнате на целую неделю. Всем плевать, что, будь у меня четыре руки, я бы занялся борьбой, а Эмиль наконец нашел бы время, чтобы научиться кувыркаться. Но именно такие дурацкие вопросы обычно и обсуждают с людьми, которых знаешь всю жизнь. Эмилю нельзя умирать сейчас, потому что, до того как мы состаримся, нам нужно обсудить еще кучу тем.

Я так дрожу, что даже не могу позвонить ма, так что Пруденция отнимает у меня телефон и просит ее встретить нас в больнице.

Мы приезжаем в Вега-центр, специализирующийся на колдовской медицине, тащим Эмиля в приемный покой, где медсестры кладут его на каталку и увозят. Дальше нас уже не пускают. Я даже не пытаюсь расслабиться в холле или притворяться, что читаю журналы, – это не помогло в те бесконечные часы, когда мы ждали новостей про папу, не поможет и сейчас. Я меряю шагами коридоры, чувствуя на себе взгляд Пруденции. Хожу от стойки регистрации до гендерно-нейтральных туалетов и обратно. Не знаю, сколько прошло времени, но голос матери вырывает меня из мрачных мыслей.

– Где он? – Ма держится рукой за сердце.

– В реанимации.

Ма видит, какие мы встрепанные, и обнимает нас обоих.

– Вы сами-то в порядке? Вас осмотрели?

– С нами все хорошо, спасибо, Каролина, – отвечает Пруденция.

Ма проводит пальцами по моему распухшему глазу.

– Что случилось?

– Мы ехали домой, когда… – я замолкаю. Я не буду говорить о силах Эмиля; это его дело. – В поезде на нас напал призрак. Все было хорошо, пока Эмиль не отрубился на улице. Мы привезли его сюда, а то вдруг это какой-то побочный эффект.

Она начинает рыдать.

– Что с ним? Какие силы были у призрака?

– Странные, – отвечает Пруденция. – Он проходил сквозь нас и двери, как небожитель, и бросался огнем феникса.

– Что с Эмилем? Ожоги?

– Нет, ма.

Она делает глубокий вдох, но все еще дрожит. Мы усаживаем ее на стул, и Пруденция остается с ней, пока я стою под дверью, куда увезли брата.

Я все еще не нахожу себе места, когда мой телефон взрывается и отказывается умолкать. Сыпется огромный поток уведомлений: люди спрашивают, есть ли у меня сила, и просят выложить интервью с братом. Я наконец останавливаюсь.

Меня отметили в нескольких видео. На превьюшках – Эмиль с огнем феникса в руках. Я немедленно открываю ролик, хотя видел все своими глазами. Я раз за разом смотрю, как серо-золотое пламя охватывает руку брата, внимательно изучаю его реакцию. Он удивлен не меньше других.

Просмотров целая куча. Человек со стороны решил бы, что Эмиль невероятно популярен в интернете, когда на самом деле он ведет полумертвый аккаунт в инстаграме, где ни одно видео и тысячи лайков не набрало. Я проверяю остальные соцсети Эмиля. Две с небольшим сотни фолловеров в твиттере, читавших его разрозненные сообщения об играх, нон-фикшне и работе с фениксами, превратились в шесть тысяч. Странно думать, что сотни тысяч людей косвенно знают меня. Не представляю, как отреагирует Эмиль, когда очнется. Посмотрев гифку с его пылающим кулаком, я открываю инстаграм. Там тоже тысячи новых подписчиков. Все комментируют последнее фото – причем пишут не о его рецензии на графический роман, а спрашивают, например, входит ли он в какой-то отряд.

Да уж, это ему скрыть не удастся.

Насколько мне известно, Эмиль при смерти, и все же я завидую своему брату – новой суперзвезде.

Девять. Чароходы Марибель

Меня ненавидят сильнее всех ныне живущих небожителей.

Я отсиживаюсь в своей комнате в Нова-Грейс, когда-то бывшей начальной школой для детей малоимущих небожителей. Мы превратили ее в убежище для тех, кого мы спасаем. Я даже сосчитать не смогу всех людей в этом здании, которые имеют ко мне претензии, но они прекрасно знают, что не стоит мне ничего высказывать – по крайней мере, пока мы даем им приют. Все уверены, что мои родители виноваты в Блэкауте. Пусть даже я наконец сумела доказать, что это не так, семью Люцеро еще долго будут винить за недавний всплеск нетерпимости, в результате которого небожителей приравняли к террористам.

Если мир не хочет считать моих родителей героями, возможно, мне стоит перестать его спасать.

Я отгоняю эту мысль.

В детстве, когда что-то шло не по мне, я постоянно угрожала сбежать. Мама заставила меня пообещать, что я никогда не буду принимать решений на горячую голову. Если, успокоившись, я все еще захочу уйти, она поможет мне собрать вещи, поцелует в лоб и отправит прочь.

Несколько глубоких вдохов возвращают меня к реальности. Я буду и дальше защищать небожителей, потому что именно так я могу почтить память родителей. Пусть даже бо́льшую часть времени это кажется бессмысленным. Наше движение никогда не станет настолько мощным, чтобы накрыть волной весь мир, готовый вспыхнуть пожаром в любое мгновение, особенно если учесть, кто сейчас управляет командой. Но, может, мы сумеем расправиться с Луной Марнетт и ее Кровавыми чародеями – уж под их дверями никогда не бывает инспекторов.

Я сижу с ноутбуком, в миллионный раз пересматривая записи с камер наблюдения. Меня интересуют все подробности того, что произошло в обсерватории Найтлок девять месяцев назад. Единственная камера в зале была направлена на школьников и учителей, приехавших на экскурсию. На экране они все столпились вокруг массивного бронзового телескопа. Я разглядываю лица, ища одну конкретную девочку, но, когда сверху начинают сыпаться осколки стекла, я обхватываю себя за плечи и смотрю, как мама и Финола падают, пробивая потолок. Руки матери сомкнуты на горле матери Айрис. Папа и Конрад входят через дверь, пытаются оттащить жен друг от друга, но Финола вырывается из захвата, пользуясь своей невероятной силой, и расшвыривает всех троих в стороны.

Нет смысла отворачиваться, когда Финола идет к маме. Вся эта картина все равно выжжена у меня в мозгу. Мама роняет на пол Эдуардо, сына сенатора Айрона, и вытаскивает из-под магоустойчивого жилета две рубиновые гранаты. Одну бросает в самый дальний угол, папа прыгает за ней. Вторая проходит над головой Финолы, Финола и Конрад пытаются ее перехватить.

Ничего не получается.

Тут начинается ад. Электрически-красные огни заполняют зал, вибрируют, сталкиваются посередине, взрываются в районе телескопа. Обсерватория превращается в мешанину стекла, крови, дыма и огня – за считаные мгновения, которых еле хватило бы, чтобы сделать вдох.

На ногах остается только девочка, выглядывающая из дыма: огромные глаза, бледное личико, хрупкая фигурка и странное спокойствие, как будто ей нет дела до разрухи вокруг. Потом она отворачивается от камеры и уходит в дым, растворяясь, как иллюзия. Вот только я знаю, что она настоящая. Существуют даже форумы, на которых пытаются выяснить, кто она такая. Это она устроила весь хаос? Или она школьница, которую защитили ее силы? Знает ли она, что случилось на самом деле? Мне нужны ответы.

Я могла бы все это предотвратить, если бы доверилась сну, в котором под звездами прощалась с мамой и папой. Я привыкла к тому, что родители уходят, чтобы сражаться. Но тем утром они собирались просто изучить произошедшее в обсерватории. Я нервничала, мне было не по себе, голова кружилась, и я хотела попросить их остаться дома. Но я не стала. Это был последний раз, когда я не придала значения своему предчувствию.

Три раза стучат в дверь, и входит Атлас.

– Ты в порядке? Тут Уэсли.

– Все хорошо.

Два слова чистой правды. Два слова, невероятно далеких от правды. Атлас подходит и целует меня в макушку. Заходит Уэсли. Оба воняют, обоим нужно в душ. Атлас ничуть не улучшает ситуацию, снимая кроссовки. Странно, но запах его потных носков меня каким-то образом успокаивает. Как будто я возвращаюсь во времена наших тренировок после Блэкаута. Я бывала бодрой и сосредоточенной, но потом резко осознавала, как изменилась моя жизнь. Я швырялась снаряжением, потому что стала сиротой. Я лупила по стенам, потому что мы с Айрис больше не были лучшими подругами. Я выла, пока Атлас меня не успокаивал и не отводил в постель. Мы снимали ботинки, и я позволяла ему обнимать себя.

Теперь я не могу заснуть, не чувствуя его рук.

– Как все прошло? – спрашиваю я, глядя в свои записи.

– Кажется, мы не умеем работать руками, – отвечает Атлас.

– За себя говори. – Уэсли устраивается в кресле-мешке, которое Атлас тут же застолбил, едва мы перебрались в Нову. – Ты меня задерживал.

– Ты бегаешь в десять раз быстрее всех в мире, – возражает Атлас.

– Это не моя вина, что ты родился не с теми способностями.

В свободное время Атлас и Уэсли занимаются так называемыми побочными квестами, пытаясь заработать хоть немного денег. Да, нам, конечно, присылают донаты, но люди после Блэкаута уже не такие дружелюбные и щедрые, как раньше. Нам нужны деньги, чтобы платить иллюзионистам, которые обеспечивают нам маскировку и безопасность, покупать еду, одежду и койки для спасенных и решать еще кучу вопросов, к которым мы не были готовы, когда внезапно стали новыми лидерами группы.

– Мне казалось, что мы взяли паузу от Таинственной девочки, – замечает Атлас.

– Выжила только она.

Атлас наклоняется ко мне. В его серые, как тучи, глаза тяжело смотреть слишком долго.

– Мари, ты ела?

После смерти родителей я так похудела, что перестала узнавать себя в зеркале. Я не обращала внимания на рези в желудке, потому что есть означало жить, а я не понимала, как жить в мире, который ненавидит моих родителей. Я хотела умереть вместе с ними. Атлас уважал моих родителей, особенно маму, потому что она дала ему и Уэсли шанс, и всегда заботился обо мне, даже когда я говорила отвратительные вещи, чтобы прогнать его.

Однажды ночью я постучала в его дверь, потому что плакать в одиночку было невыносимо. Он отвлекал меня своими любимыми романтическими комедиями, когда мне нужно было перестать думать, и в какой-то момент я начала есть то, что он мне приносил. Я очнулась и оказалась живой – и не такой одинокой, потому что Атлас обо мне заботился. Я даже вспомнила, как заботиться о себе самой.

Прошло уже девять месяцев, но я не всегда справляюсь.

– Потом поем.

– Давай я принесу тебе банановых чипсов и торт, мы устроим выходной и посмотрим кино?

Я дергаю его за светлый завиток и киваю.

– Уэсли, ты с нами?

Уэсли прижимает ладонь к груди и запрокидывает голову с преувеличенным вздохом.

– Вы так меня любите, что готовы пожертвовать своим свиданием? Я польщен, но я уже несколько недель не видел своих дам. Возможно, мне нужно дать Рут отдохнуть и уложить Эстер.

– Отличная идея, – соглашаюсь я.

Рут прячется в другом убежище в Филадельфии вместе с их трехмесячной малышкой. Клонирование – удобная штука, если ты в одиночку растишь дочь и заботишься о небожителях, но я уверена, что ей стало бы проще, будь Уэсли рядом постоянно. Хотя мы все в опасности, если не докажем, что Чароходы – герои, а небожители – такие же люди; что мы не просто сосуды, что нас нельзя нанимать (а в тюрьмах – принуждать!), чтобы заряжать жезлы, самоцветные гранаты и наручники, которые используют против нас же. После того как Уэсли уходит, Атлас целует мои пальцы.

– Вернусь через полчаса.

Иногда мне хочется, чтобы нам вовсе не приходилось выходить из этой комнаты. Нову закрыли в мае из-за недостатка финансирования, но обживаться здесь было непросто, зная, что рано или поздно нас неизбежно раскроют и нам придется искать новое место. Я даже не торопилась распаковывать пожитки, но однажды вечером пришла и увидела, что на стенах висят гирлянды, а мои любимые вещи разложены по комнате. Папин бинокль висит у окна, мамины очки для чтения лежат на сборнике колумбийских сказок, который она читала мне в детстве… ну, в еще более раннем детстве, а рядом стоит бутылка звездного вина, которую Атлас подарил мне на восемнадцатилетие два месяца назад. Я приберегаю ее для дня, когда очищу имя родителей. Он превратил класс истории в наш дом, и я молюсь звездам, чтобы инспекторы никогда не нашли нас, потому что у нас не будет времени собрать вещи.

– Возвращайся скорее, – говорю я.