Обычный вечер. Свечи в спальне горят так нежно, как колеблемая листва в начале октября. Три бокала с красным вином на столике.
Я ужинаю с Кобо Абэ и смуглым ангелом.
Нет, я не сошёл с ума. Пока. Точнее сошёл — от любви. Просто мне так легче пережидать ад разлуки с любимой.
Кроме того, зашторив окна, мне приятно думать, что я… умер. И просто в аду ужинаю с Кобо Абэ, и мой милый Барсик ласкается к моей ноге под столом. Хочется думать.. что это Барсик.
Да, я иногда ужинаю по вечерам: с Цветаевой, Платоновым, Дадзаем. Последние дни — с Кобо Абэ и смуглым ангелом.
Смуглый ангел — величина постоянная.
Просто, фото с Абэ и ангелом, я ставлю возле себя, с двух сторон. Перед бокальчиками вина.
Со стороны это выглядит чуточку жутко, но красиво: не то спиритический сеанс лунатика, не то поминки в сумасшедшем доме. Шариков не хватает. Но вместо них — свечи.
Вот, на Абэ пришло письмо. От смуглого ангела. Я чуточку ревную. Так порой за столом, влюблённые, на Азбуке Морзе касаний, перешёптываются каблучками и тапочками (смотря кто в чём). Как по мне — это более таинственно, чем спиритический сеанс.
Как я мог не ревновать мою московскую красавицу, к Кобо Абэ? Она ведь по духу.. японочка.
Я только на прошлой неделе ревновал её к Достоевскому и Набокову. Что она с ними вытворяла под столом, я не знаю, но ревновал сильно.
Поясню: фото и Достоевского и Абэ — было на моём телефоне, и потому письмо от смуглого ангела пришло как бы на Абэ, и он словно весь просиял на миг и даже.. затрепетал.
После расставания со смуглым ангелом, счастьем всей моей жизни, я живу словно в пещере: в лимбе.
Сами знаете, как экзистенциально страшно получать письма после расставания: там может быть что-то нежное, и тогда ты словно просыпаешься в раю.
Или же там может быть что-то жуткое, болезненное. И тогда ты вдруг оказываешься снова в аду.
Но когда кожа судьбы — содрана заживо, не столько любовью, сколько обстоятельствами жизни, то малейшая боль, даже упавший с веточки листик, может тебя убить.
Умереть не страшно. Умирают один раз. Страшно — умирать, а не умереть: ибо умирают множество раз.
Страшно жить в мире, в котором ты не знаешь толком, ты жив или нет, ты в раю или в аду.
А ещё невыносимей жить… с мыслью, что ты можешь умереть — завтра, или ночью. И не важно, по состоянию здоровья, или по состоянию изувеченной судьбы: эта готовность умереть в любой миг, выжимает все силы души и судьбы, и к вечеру ты уже доползаешь до постели, на карачках размётанных крыльев, рук и ног.
Это же чуточку ангелический дар: знать, как ты умрёшь. Слава богу, что большинство не знают этого.
Это дар человеческого счастья. Я точно знаю — что убью себя. Другой вопрос — когда.
И отправлюсь в пещеру.. Быть может, с Кобо Абэ.
Если бы можно было выбирать, кто прилетит за нашей душой после смерти, мне бы хотелось, что бы это были души Кобо Абэ и Андрея Платонова.
Мне, если честно, плевать на рай и бессмертие души. Без моего смуглого ангела, и рай и ад — одинаково безумны и нелепы.
Я бы простым котёнком-непоседой шёл рядом с ними по травке где-то среди звёзд и слушал их разговор.
Вот это рай… Мне иногда хочется умереть (чуточку) лишь для того, что бы послушать, как беседуют Достоевский и Набоков друг с другом, Кобо Абэ и Платонов…
У Платонова был брат в Японии, а он так и не узнал об этом. Всю жизнь искал родную душу в России… а она была в Японии. Грустно.
Я бы многое отдал... даже свою следующую реинкарнацию, чтобы просто послушать, как Платонов на небесах, лёжа в травке, читает роман Кобо Абэ и грустно улыбается, а я был бы.. простым котёнком чумазым, рядом с Платоновым.
Да хоть травкой… может это ещё лучше? Любимая попадёт в рай… и не узнает, что я её уже жду, что я тайно целую её милые смуглые ножки..
Целую вечность целовать милые ножки смуглого ангела.. может это и есть — рай? Тогда почему я ещё не травка?
Вошедшие в ковчег — это поздний роман Абэ.
Его стилистика прозрачна, и не так мглиста и густа, как его прежние романы: это прозрачность листа в конце октября.
Читается легко. Как.. на пляжах в раю.
А сюжет такой.. словно муза Платонова, нашла своего брата и весело устремилась к ней, как бабочка к заикающемуся фонарю в префектуре Никко, в Японии.
Помните платоновский Котлован? У Абэ почти о том же, но только веселее.
Знаете, есть чеширская улыбка искусства. Это та высшая стадия искусства, когда по сути не важен человеческий или академический посыл, не важна — цель, но важна лишь ускользающая красота твоего смысла. Важна улыбка твоего сердца и мысли.
В этом смысле, роман прелестен тем, что каждый читатель найдёт в нём свою умницу-тропку в траве, свой смысл, и он будет — главным.
И всё же есть в романе главные нотки, которые хорошо бы учесть: это, разумеется, нора из романа Алиса в Зазеркалье, куда скрылся кролик.
Это, разумеется — Пещера Платона. И — Ад Данте.
У меня есть одна мрачноватая тайна: я уже давно состою в одной секте. Страшная секта. Из неё сложно вырваться.
Что бы меня не распознали, я делаю вид, что я такой же как и они, но у меня.. это плохо получается. На меня смотрят как на дурачка и лунатика.
Что это за секта? — Жизнь.
Вам никогда не казалось, что люди — это мрачная секта? Что тратить силы души и судьбы на сидение в офисе каждый день — это мрачнейшая секта.
Да просто быть взрослым, следовать глупейшим законам морали, гордыни, обид, страхов и сомнений, ломающих людям судьбы и сердца — это всё та же тоталитарная секта, от которой хочется скрыться?
Быть может сами понятия «мужского» и «женского», и милое творчество — это всё та же мрачная секта, которая только отвлекает и сковывает Душу и любовь.
Пойдёшь в филармонию, думая, что там спасёшься, среди милого Дебюсси, Рахманинова..
Но нет, там всё та же мрачная секта. Сидят люди, как лунатики в школе, но без парт. Если бы музыки не было, то это было бы совсем жутко: сидят на одном месте — 3 часа и смотрят в шторы! И сопят, сопят, кашляют, шмыгают. Словно эту секту специально набрали в босховской очереди к врачу.
Герой Абэ, нашёл средство, как сбежать от ада жизни: ковчег.
Чуточку идиотический, но — ковчег: огромная заброшенная каменоломня под землёй.
Это как остров или даже — луна, под землёй.
Но одному, скучно на луне и даже в раю, да и на ковчеге, правда? Поэтому наш герой, которого все называют — кротом, ищет… нет, не каждой твари по паре, но хотя бы.. кого то, кто мог бы спастись с ним: он сам нарисовал чудесные пригласительные билеты в рай. В Ковчег.
Кто может откликнуться на это приглашение? Известно кто: кому больше нечего терять — авантюристы, смертельно больная девушка и парень, апокалиптическая горсточка подростков и стариков.
Так от чего он собирается спастись и спасти? От ядерной войны.
Впрочем, всё намного глубже. У каждого своя война в душе, похлеще ядерной.
Иной раз пообщаешься с человеком и думаешь: господи… чудик, ты из каких пещер вылез..ло? У тебя же 6 рук, хвост, жабры морали. Ты живёшь в будущем, где уже случилась атомная война?
Как тебя хоть зовут?
- Оксана..
Хочешь не хочешь, а ночью, во время бессонницы, сама собой придёт мысль-лунатик (с кузнецом!) — а какой, интересно, секс, с женщиной, у которой 6 рук? И хвост? Наверно что то незабываемое…
А было бы славно, заняться с сексом с женщиной, у которой пол, хотя бы по выходным, нежно мигрирует, как улиточка, на грудь, или на правую ладошку, а порой и просто становится чем-то вне человека: ароматом сирени или озорной бабочкой, севшей тебе на нос..
Впрочем, на этом моменте, мысли об Оксане царственно вытесняют мечты о смуглом ангеле...
Кстати, довольно яркая щепоточка Достоевского есть в романе. Тайная, правда, как у хорошей хозяйки в блюде: даже под пытками не сознается, что она туда такого добавила! И лишь улыбка её, словно ангел-непоседа, что то нашёптывает и кивает крылышком и зовёт тебя за угол, чтобы всё рассказать.
Записки их Подполья, угадываются сразу, как и эпизод из Идиота, когда главные герои рассказывают друг другу, чтобы скоротать вечность — самые тёмные свои грехи.
Главный герой был зачат так же, как Смердяков из романа Братья Карамазовы: его мать изнасиловал один мерзавец, который в пьяном виде убил свою жену: наступил на неё спящую. Наступил так.. что все органы в ней размозжил.
Этого отца звали — Свинья. Любопытно, правда? Словно эти звериные клички — тени имён, уже сами по себе есть тайные пассажиры любого Ковчега.
Вы никогда не думали, что Ной, плыл в ковчеге — один, или только с семьёй? Все остальные звери — томились в Человеке! Как самый страшный вирус: Ной — был ковчегом.
Когда сын вырос, то гены отца всё же чуточку мерцали и в нём: нет, сам он не насиловал, но был соглядатаем, когда другой насиловал.
За это, отец его на неделю отвёл в пещеру каменоломни и приковал за ногу к унитазу.
Все наши проблемы из детства. Грустно другое: когда мы победим всех призраков детства, всех драконов страданий детства, страхов, обид… у нас уже будет седина в волосах и сил жить и любить — хватит далеко не у всех.
Да и у нас самих вырастет то хвост, то ещё что нибудь удивительное, как любовь.
Скажу сразу, этот роман — литературное диггерство.
Если вы хотите уютно усевшись на диване под пледом или в чудесном платье, взять этот роман… то вы можете быть чуточку шокированы.
Нет, сцен 18 + в романе нет, но есть сцены 250 +.
Так я называю сцены, где сквозит инфракрасное качество секса и души, которое не воспринимается аутичностью морали или привычными мужскими и женскими нормами, по сути, не менее аутичными, со своими стенами.
Легко быть романтиком, читая что-то в духе Пруста или Тургенева, что то с прелестными розовыми шляпками, встречами в саду вечернем в беседке, увенчанной сиренью..
Нет, вы сбросьте с себя «мужское» и «женское», человеческое — как одежду, и будьте детьми души.
Не страшно? Не озябнете? Ведь опыт хорошего искусства, в идеале, дарит нам опыт смерти, загробных блужданий.
Хотите пример? Есть в романе дивный эпизод, с… унитазом. Предельно романтичный.
Тургенев бы упал в обморок.
Скажем прямо: вариаций, где вместе соседствовали бы унитаз и романтика, не так уж и много. Но они есть.
Усложним задачу. Нога мужчины застряла в унитазе. Он в пещере, наедине с женщиной.
Кажется — финита ля комедия. Романтика не возможна. Тургенев вновь падает в обморок, в объятия травки, и его за ноги и за руки уносят улыбающийся Достоевский и удивлённый Толстой, который шепчет ему, сбиваясь с русского, на испанский: господи.. а я то здесь что делаю? Или это.. ад? Я несу Тургенева куда то, быть может, мёртвого, с Достоевским. Боже, боже..
Но Абэ умудряется из этого, сделать — маленькое чудо романтики.
Вы любите цветы? Кого удивишь розой, лилиями? Порой для редкого и чудесного цветка.. нужно взобраться на самую мглистую гору, или.. на 23 этаж, в Москве.
Вот так и тут: этого редкого сорта красоты и романтики, вы не увидите ни у Пруста милого, ни у нежного Тургенева.
Да, это чуточку ирреально и может даже похоже на сон, или даже — ад. Но разве в аду не хочется любить? Разве там во тьме не пробиваются цветы?
Представьте, что вы — застряли в унитазе. И рядом с вами — тот.. — Та, кого вы любите больше жизни. Более того, представьте, что вы — девственница, или девственник, и мир несётся ко всем чертям, и вы ещё ногой застряли в унитазе.
Ну чистый ад.
И вот, любимый человек, впервые, подходит к вам сзади, и просто прижимается слегка, пытаясь помочь.
И вы спиной, бедром, плечом — словно крыльями, ловите малейшую росу касаний. У вас всё существо цветёт, ибо когда судьба и тело и жизнь, равно парализованы или обездвижены, тогда тело и судьба — становятся единой душой, и уже совершенно не важно, что перед вами, во что вы вляпались — в унитаз, в гордыню, в сомнения, в мораль, страхи, обиды..
Лишь для барствующей человечности, это может казаться чем то мерзким, а для любви обнажённой и бесприютной, для души — ставшей любовью, у ног любимого человека — начинается — рай.
И не так важно, что под ногами: унитаз, цветы, крылья..
Главное — любимый рядом.
Вам никогда не казалось, когда вы.. сидите на унитазе, что вы в этот миг похожи на странного жучка, на улиточку, думающей о тайнах вселенной?
Меня давно интересует вопрос: почему японцы так одержимы «попной» темой?
Её в романе много, но — косвенной и нежной. Так что будьте готовы. Но в этом смысле это великий и простой символ: как там у Сартра? У меня в груди дыра, размером с бога…
Просто Абэ сместил акценты: дыра может быть разной: в груди земли… в груди человека.
А чем хуже унитаз? А разве в любви мы не ощущаем.. что в нашей груди — словно бы помойка, слив, куда сливаются и уничтожаются наши надежды, чувства, ночи без сна, письма и сны?
Нажал на сердце и.. звук комнатного водопадика (эхо — адика).
В романе много тропинок мыслей, которые суть — сюжеты, сюжеты подкопные.
Например о том, как в одном японском городе в старину, отбросы человеческие победили людей и они просто перенесли столицу в другой город.
А если взять это как символ? Сколько духовного и нравственного, и, что страшно — невидимого дерьма мы производим, задыхаясь в нём и измазываясь в нём, и не замечаем этого, но почему то замечая, что нам душно и невозможно жить и дышать и в любви и в искусстве, в сытости демократической?
И хотим куда-то свалить.. а - некуда. Всё засрано. И что страшно, многие наши урбанистические, демократические надежды, моральные идеалы, наши милые хобби… есть лишь мрачные пещеры и бегство от себя и подлинной жизни.
В романе приводится как символ, редкий вид жучков-часов, которые в эволюции, утратили способность двигаться: ножки утратили, потому что они жрали свои экскременты и двигались по кругу, за собой — как змея, пожирающая свой хвост.
Это же смерть времени. И времени больше не стало.. (как сказано в книге Апокалипсиса).
Знакомо, правда? Но.. не очень то утешительно о нас, людях. Лучше спрятать эту мысль, да? В пещеру её отволочь, за ногу, и приковать.. к унитазу. Мы ведь люди, венец творения. А тут выходит.. что мы по сути жрём своё же дерьмо и гордо называем это — человечность. Мораль. Питаемся с наслаждением своими обидами, страхами, сомнениями и моралью..
И топчемся на месте. Убивая и любовь и жизнь, летящую мимо нас, как раненый ангел.
Так вот, мне интересно, откуда такая тяга японцев к «попной» тематике?
Тут какая то ядрёная смесь из травм детства, эроса и чего-то ещё, экзистенциального.
Бездна пола, всё же уступает бездне «зада», как бы смешно это ни звучало.
Кстати, Ариадна Эфрон, дочка Цветаевой, пройдя ад, любила эту попную тему, как и японцы. Как и Платонов.
У Алечки, основа всех её шуток, грустных и забавных, и присказок — именно, попные.
Хотите ещё пример?
Фёдор Михайлович и Лев Николаевич, несите Тургенева обратно!
Представьте, вы — женщина, вы в огромной пещере с мужчинами. С одной стороны, это заманчиво: вы — как Ева, или даже — Лилит. Всё внимание — вам. Каждой женщине хочется быть единственной. А тут — буквально!
Одна беда: туалет. Точнее — акустика.
Вы только представьте, вы ходите в туалет… а звук вашего ручейка, слышится в пещере, как будто милая Аретуза убегает от Пана и весело смеётся.
В некотором смысле, это фотографический негатив платоновской Пещеры: словно бы слышны человеческие мысли.
Скажем прямо: мы так привыкли срать в своей душе, что уже не замечаем этого, и если бы вдруг наши мысли стали слышны всем — много людей умерло бы со стыда или даже покончило с собой.
Быть может так начнётся конец света. Для одних — это рай, для других — ад.
О мой смуглый ангел.. для меня это был бы рай. Ты бы наконец то увидела и услышала, как я беззаветно и безмерно люблю одну тебя и что все мои мысли только о тебе одной, словно ты уже сейчас.. единственная женщина на земле.
Усложним задачу. Женщина в романе, решила сходить в туалет по большому (с кем не бывает! говорят, даже с принцессами, иногда).
Женщина, ушла от всех подальше, в самое тайное место. Так порой в романах Тургенева, решительные женщины, ночью идут на свидание к любимому, сквозь тёмный лес..
Кажется — спасена! Никто не увидит и не услышит!
Какое там.. и читатель невольно улыбается, когда Абэ сравнивает это чуть ли не с громом и молнией в судный день.
Знаю, что многие женщины даже в отношениях и браке, стесняются этого и включают водичку или смыв, в самые оперные, так сказать, моменты.
Представляете какой ад пережила женщина в романе? Если бы ваши «звуки» слышали разом, в Японии, в России, Испании, Америке..
Вы бы что почувствовали?
Достоевский и Тургенев, уносят за руки и за ноги, потерявшего сознание, Толстого.
Наверно душа и человек, это и правда, с разных планет, существа.
Для человеческого — это ад и мерзость, стыд и ужас.
А для души.. любви, что звук дождя, что шелест вечернего платья, что улыбчивый звук ручейка в туалете где скрылась любимая… одинаково сладостны.
Да и в звуках грома, как нам доказал Байрон, есть своя вечная красота.
И вот в этом странном антураже, как бабочка в пещере Платона, мерцает идея, которой нет в полной мере, ни у Тургенева, ни у Толстого, ни у Моэма, ни у Пушкина: женщина — это небо. Лишь с женщиной можно увидеть небо.
О мой смуглый ангел… я бы с радостью отдал 1000 лет в раю, да даже бессмертие души, что бы недельку нежно поплутать с тобой в этой пещере Кобо Абэ.
Только ты и я… я и ты..
Как две тени в пещере Платона, подобно детям, делающих на пальчиках, тенями на стене — удивлённого зайчика, ласточку в небе… Тургенева без сознания, травку. Бабочку над ручейком..