Что говорить о них, если сама женщина за это время незаметно для себя отвлеклась от постоянных тяжёлых дум, бередивших её душу. Ей легче дышалось среди родного народа. Дни, прожитые здесь, были как добрый сон. Пусть ненадолго, но забылись события минувших дней. В сознании куда-то далеко отодвинулись мысли о войне и неопределённости судьбы её отряда.

Странные, доселе незнакомые перемены происходили у неё в душе и ещё от чего-то другого, что настораживало её и даже пугало. Поначалу она не могла понять, что было их истинной причиной. Всегда непримиримая к любой неизвестности, она, стремясь разобраться в непонятных ощущениях и чувствах, всё больше предавалась размышлениям.

Однажды, прогуливаясь невдалеке от стана, она наблюдала за состязаниями, устроенными в очередной раз для юношей селения. Те на полном скаку стреляли из луков, бились на мечах, затем вместе с воинами каравана устремлялись вдаль, поднимая клубы пыли и пытаясь обогнать друг друга.

Зрелище было настолько интересным, что полностью захватило её.

В какой-то момент, когда все они возвращались, сбившись в плотный стройный ряд и сдерживая разгорячённых коней, при этом что-то громко и бурно обсуждая, она увидела среди них его и не поверила себе, своему внезапному озарению. В одно мгновенье всё в ней будто бы куда-то стало проваливаться, но тут же наполнило её ещё больше, вернувшись полыхающим жаром.

Её лицо горело от внезапно прилившей крови. Дыхание перехватило. Прижав ладони к щекам, не имея сил тронуться с места, ощущая неимоверный стыд, словно ей довелось стоять на всём миру обнажённой, она оглянулась вокруг, и если бы увидела кого-то рядом, то была уверена, что тут же провалилась бы сквозь землю. Но, к её радости, возле неё не было ни души.

Всадники въехали в селение.

Пошатываясь, сделав неуверенный шаг, тихо охнув, женщина плавно опустилась на землю.

Весь вечер она провела в шатре. Впервые в жизни в его мягких войлочных стенах она нуждалась, как в броне, за которой теперь находилось то, отчего ей становилось не по себе. Оно было невраждебным, но и знакомым не было. Оно просто заполнило собой всё её нутро и весь окружающий мир.

Ночь была бессонной и долгой. Мысли мелькали какими-то обрывками, изматывая тягучей путаницей в голове.

Проворочавшись до самой полуночи, изнемогая то от духоты, то от охватывавшего озноба, она решилась выйти из шатра. Лёгкий свежий ветерок тут же пробрал её до костей. Укутавшись плотнее в плащ, она немного постояла у шатра, а потом, сама того не заметив, оказалась на том самом месте, где днём с ней произошло нечто неимоверное, непонятное, но перевернувшее всё её сознание и всю её душу, засевшее чем-то ноющим в глубине сердца.

Его образ всё чаще представал перед её глазами, всплывая в памяти. Всякий раз при его появлении она упорно отгоняла его, иногда даже встряхивая головой, словно пытаясь освободиться от чего-то назойливого.

Вконец обессилев от такого странного состояния, она вернулась в шатёр и забылась тревожным сном.

* * *

«Ну надо же, какой удивительной красоты эта женщина!» – всё чаще, издали заглядываясь на неё, мысленно восхищался он.

Когда она находилась в шатре, он томился ожиданием скорейшего её появления, а увидев её, уже не мог отвести от неё взора. Но если кто-то находился поблизости от него, он старался уединиться, чтобы вновь смотреть на неё, и делал это торопливо, боясь её возвращения в шатёр. Теперь он засыпал с мыслями о ней, желая, чтобы быстрее пролетала ночь.

* * *

– Я догадываюсь, о чём ты думаешь всё это время, – после недолгого молчания произнесла женщина. – Мне не жалко для них ничего. Вот только пригодится ли им это серебро или золото? Не навредит ли?

Она находилась в шатре наедине со старшим.

– Они должны дойти до степи. Их примут, но как? – высказался он в раздумьях.

– Мы могли и не повстречать их… Но всё это не то. Нельзя, чтобы кто-то знал о том, что мы везём. К сожалению, даже они. Ты ведь понимаешь, что может произойти? Эти женщины и юнцы не выдержат пыток. За нами вслед сразу ринутся недруги Томирис. Ещё неизвестно, что ожидает нас впереди. Надеюсь, не все наши сородичи в этой стороне вот так разбрелись по земле. Верю, что не зря мы выбрали этот путь.

– Они видят вьюки, но думают, что в них мы везём оружие. Об этом я дал понять их старейшине. Он поверил.

– Мы помогли им, чем могли. Теперь у них есть и лошади, и оружие, и, главное, обученные воины. Большего им не дал бы никто.

– Да. Ты права.

* * *

Наступил день расставания. Караван был готов двинуться в путь.

Вновь, как пять дней назад, при их встрече, все селяне молча взирали на отбывающих.

Но теперь всё было иначе. Детвора не пряталась за матерями, а юноши не стояли стайкой в стороне и выступили вперёд, как подобает воинам.

Лишь женщины как-то сразу сникли и едва сдерживали слёзы, нервно перебирая жилистыми пальцами кто одежду, кто длинные косы.

Не было старейшины. Он почему-то запаздывал. Но вот появился и он. Все уважительно расступились, пропуская его к старшему каравана.

Подойдя к нему, старейшина бережно, словно чашу, обеими руками протянул ему небольшой свёрток из тонкой кожи. Старший также обеими руками принял его и сразу ощутил довольно тяжёлый вес. Старейшина молча смотрел на него, и лишь краешки его губ чуть тронулись то ли в улыбке, то ли с досадой.

Окружающие приблизились к ним.

Старший, помедлив, стал аккуратно разворачивать края свёртка. В нём лежали два слитка серебра. У него мгновенно перехватило дыхание. Он не мог оторвать взгляда от тускло-холодных неровных брусков дорогого металла. Судорожно сглотнув подступивший к горлу ком, он медленно перевёл взгляд на женщину, стоявшую рядом. Она смотрела ему прямо в лицо. Её удивительно красивые с поволокой глаза наполнились влагой. Она прикрыла веки.

Старший, как можно незаметнее вздохнув, успокаивая себя, взглянул на старейшину.

– Вам оно нужнее, – тихо произнёс тот. Затем, помолчав, добавил: – А мы почти дома, и… – по привычке склонив голову к узкому плечу, нервно дёрнув кадыком, прошептал: – …прости, что мало…

Происшедшее было таким неожиданным и так поразило всех своим величием и значимостью, что никто из них не мог и не смел даже слегка шелохнуться и нарушить воцарившуюся тишину.

Кто-то тронул старшего за рукав, и он молча, не поворачиваясь, также обеими руками передал драгоценный дар в сторону. Его бережно приняли.

* * *

Под гнетущим впечатлением и от пережитого при расставании, и от совершённого старейшиной и его людьми все в караване ехали молча.

Воины не ведали о том, что на самом деле находилось в некоторых вьюках, но были поражены не менее остальных. Сотник догадывался о содержимом поклажи, но не мог даже предположить, насколько велика его стоимость.

И женщине, и старому воину, знавшим, как никто, сколько золота, серебра и иных драгоценностей содержится в этих вьюках, было до такой степени стыдно, что они не могли смотреть друг другу в глаза и какое-то время даже ехать рядом.

Обоих надсадно одолевали одни и те же тяжёлые и неприятные мысли, щемящей болью пронизывающие их души. Люди отдали им единственную ценность, что имелась у них, и, может быть, вместе с ней попрощались с последней своей надеждой.

Не знали ни старший каравана, ни женщина, что сотник, принявший подношение, добавил к нему имевшийся у него небольшой слиток серебра и незаметно для всех положил свёрток в кибитку, которая стояла у шатра старейшины.

* * *

В том, что они вступили в земли собратьев, уже никто не сомневался. Об этом свидетельствовали не только сроки продвижения, но и то, что довелось им увидеть здесь.

Повсюду, куда они приближались, на месте стоянок были лишь давно остывшие пепелища и множество могильных холмов. От такого жутковатого зрелища липкий холодок, проникнув в людские души, больше не покидал их.

Продвигались по-прежнему настороже. Малые отряды, по три-четыре воина, рассылались в разные стороны на небольшие расстояния. Они возвращались, докладывали обо всём увиденном ими в округе и вновь отбывали в других направлениях.

Так продолжалось весь день, пока не решили остановиться у родника, в стороне от которого раньше был небольшой стан.

Ничего утешительного разведка не принесла. Людей в округе не было.

Следующие дни напоминали предыдущие.

На исходе третьего дня один из высланных вперёд дозоров сообщил, что вдали был замечен огонёк. Решили продвигаться в том направлении, но прежде направили в его сторону усиленный отряд из десяти воинов во главе с сотником.

* * *

Смеркалось. Из-за россыпей острых камней под копытами всё чаще приходилось сдерживать лошадей.

Привычная равнина сменилась скалистой местностью. Иногда невысокие островерхие скалы, очень напоминавшие сакские головные уборы, сближались до ширины звериной тропы, затем вновь расступались, открывая просторы. В таких расщелинах всадники замедляли ход до осторожного шага, выстраиваясь вереницей.

Ни одного огонька пока не виднелось.

– Где он был? – подозвав воина, спросил сотник.

Впереди в быстро наступавшей темноте простиралась равнина, но её границ уже невозможно было различить.

– Мы пришли верно, но его почему-то не видно, – вглядываясь вдаль и пытаясь успокоить вертящуюся на месте лошадь, растерянно ответил ему молодой сак.

Сотник промолчал. Все ожидали его решения. Вновь метнув настороженный взгляд в сторону темнеющей долины, он развернул коня и повёл отряд обратно.

* * *

У подножья невысокой скалы, прикрываясь ею от неизведанной для них стороны, откуда недавно явился сотник, был разбит лагерь.

Старший и женщина, выслушав его рассказ, пребывали в раздумьях.

– Там, где ты побывал с дозором… – начал старший, но тут же замолчал на полуслове, оторвал взгляд от костра, выдержал паузу, посмотрел через пламя в лицо сотнику и коротко завершил: – …закончились те земли, куда мы шли.

Было заметно, как вздрогнула женщина.

Глаза сотника, в которых отражались трепещущие огненные язычки, при последних словах старшего в ужасе расширились. Он судорожно сглотнул и прикрыл веки. Сказанное поразило обоих. В таком оцепенении они пребывали довольно долго, пока сам старший вновь не прервал тягостное безмолвие:

– Нам нужно было уходить к братским тиграхаудам.

Продолжения не последовало. Вновь воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая потрескиванием сгорающего сухого хвороста.

– Думаю, нам всем нужно отдохнуть. – Старший, поднявшись на ноги, мельком взглянул на женщину.

Понимая, что им не следует дальше вести разговоры, он направился в сторону от костра.

Сотник молча и недолго постоял, растерянно взирая на огонь, и, ощутив навалившуюся вдруг неимоверную усталость, тяжёлым шагом побрёл к расположению воинов.

«Как всё бессмысленно! Какой толк от этих богатств и от всего этого похода? Кому всё это нужно, когда на всей земле нет маленького родного клочка, где было бы всё как прежде, своё, настоящее. Уж лучше покинуть этот мир. Почему я не осталась с Томирис и не ушла из жизни вместе с ней? Зачем послушалась её? Дети? А что дети? Их мог сопроводить любой воин. Какая была необходимость во мне? Что такого я сделала в этом походе? Кому легче от моего присутствия здесь? Сплошная бесполезность и ненужность. Наверное, даже обуза. Будь проклято всё! Как я устала! Сколько ещё скитаться в таких мучениях? Для чего?» – в отчаянии думала женщина, не имея сил отогнать жалящие сознание мысли.

Она лежала на расстеленной кошме, свернувшись по-детски клубком, впервые не скрывая рыданий, всхлипывая, шепча сквозь слёзы одну и ту же безответную фразу:

– Для чего?

* * *

До полудня следующего дня её никто не потревожил. Только однажды, как ей показалось, кто-то бережно укрыл её, но она не была уверена в том, что это было на самом деле. Она не могла понять, спала ли она или была в каком-то забытьи, но чувствовала себя разбитой и до тошноты обессиленной.

Лишь одна мысль назойливо стучала в её голове: «Это всё… Это всё…» В какой-то миг она вдруг смутно уловила, что в такт словам она, сидя, раскачивается из стороны в сторону, и ей тут же стало очень страшно за себя.

«Наверное, именно так человека покидает разум», – очень отчётливо и спокойно подумала она. И вместе с этими думами тотчас же слетела пелена с её глаз, она словно прозрела и вновь ясно увидела всё вокруг себя. Ей сразу стало легче на душе. Одновременно она ощутила и прилив сил во всём теле.

Подойдя к журчащему ручейку, женщина осмотрелась по сторонам. Вдоль обоих его пологих бережков росли небольшие кусты, чередуясь с лежащими валунами. Воздух здесь был свежим и прохладным. Чистая водица, искрясь в солнечных лучах, повторяя изгибы неглубокого русла, игриво убегала, теряясь где-то за камнями. Зачерпнув руками студёную, но мягкую влагу, поднеся к лицу и прижав её ладонями к щекам, она долго наслаждалась её холодком. Мелкими струйками вода по шее сбегала вниз к груди, удивительно освежая тело. Прислонившись к одному из валунов и ощутив спиной его тепло, она вытянула шею и подставила лицо палящему светилу, зажмурив глаза от его яркого света, сквозь тонкие веки улавливая проникающий жар. Какой-то приятной пустотой на душе воцарился покой.

Пребывая в такой неподвижности, медленно, будто боясь вспугнуть что-то трепетное, лишь одним движением руки, чуть склонив набок голову, она стянула с неё островерхий головной убор из тонко выделанной кожи, от которого по бокам и сзади свисала под собственной тяжестью защита из очень мелких переплетённых металлических колечек. Чёрные как смоль волосы пышными тяжёлыми локонами скатились к плечам. Свет синевой блеснул по волнистым прядям. Слегка встряхнув головой, чтобы удобнее разложить их, она впервые за последнее время вновь почувствовала себя женщиной.

Ей вспомнились молодые безмятежные годы, когда весь мир, как казалось ей, был создан для неё. Когда не были ещё известны страх и тревога. Когда сны были лёгкими и сладкими и всё вокруг состояло из тепла и заботы. Вот и сейчас, в воспоминаниях, кусочек той жизни сотворил чудо, и она, хоть всего на миг, но побывала там, в своём прошлом, почерпнув из него что-то неизменно-сердечное, то, что никогда больше не должно было покинуть её.

Теперь она твёрдо это знала и верила, что с ней однажды, скоро, должно случиться нечто замечательное. И оно обязательно будет другим, где-то и в чём-то очень похожим на всё доброе, оставшееся в тех далёких годах, но по своей значимости станет также очень близким её душе, новым и важным для её сердца в будущем.

* * *

«Наверняка, враги покойной царицы уже направили по нашему следу свои отряды. По времени беженцы давно должны были дойти до кочевий. Ну а для нас обратного пути нет. Впрочем, и впереди идти нам не к кому. Оставаться здесь – значит обречь себя на неминуемую смерть. Мне нужно срочно принять какое-то решение и что-то сделать, ведь должен же быть хоть какой-то выход из этого нелепого положения, в какое мы угодили?» – в раздумьях пребывал старший, присев на камень у ручья, несколько ниже по течению от места, где располагался лагерь. Как он ни старался, а ничего стоящего в голову ему не приходило.

Невдалеке от него, раздевшись до пояса, умывались воины, шаля и сильно разбрызгивая воду, капли которой, искрясь на солнце переливами разноцветья, растворялись в воздухе.

Старший отвлёкся от своих гнетущих мыслей и стал просто наблюдать за воинами. Среди них был пленённый горец. За все дни, что он находился среди отряда, люди привыкли к нему, и порой казалось, что он всегда был с ними.

«Странно как-то получается. Он совсем чужой нам человек, а никому из нас не мешает. Может быть, это происходит оттого, что все мы равны перед опасностью выбранной нами дороги, и именно она объединяет нас своей постоянной неизвестностью?» – теперь другие мысли как-то сами по себе потекли в его в голове под размеренное журчание ручья.

Жаркий дневной воздух стал наполняться вечерней прохладой.

«Зачем его-то я взял с собой?» – поднимаясь, подумал он. Недоумённо пожав плечами себе же в ответ, старый воин направился в сторону стана.

* * *

– Полсотни. Наши. Племени не знаю. Прошли от меня очень близко, на расстоянии полёта стрелы. Нас они не заметили. Видимо, высланный ими вперёд дозор ушёл немного раньше нашего подхода к этому месту. Идти без разведки они не могли. Находятся отсюда всего лишь в полудневном переходе, – докладывал неутешительную новость прибывший сотник.

– За нами они направлены. За тем, что мы везём, – не отрывая взгляда от пламени костра, как бы размышляя вслух, тихо произнёс старший. Чуть задумавшись, он добавил: – Беженцы не знали об истинном грузе. Они поверили, что мы везём оружие, поэтому отдали нам последнее серебро. Но их рассказам не очень вняли в степи. Вожди решили проверить.

Он вновь задумался, затем, взглянув на женщину, коротко завершил свою мысль:

– Выходит, мы правильно поступили, не одарив их старейшину тем же.

– Посланный за нами отряд уже находится здесь, а это значит только одно: о местонахождении детей царицы никто не знает. Это важнее всего, – посмотрев ему в глаза, произнесла женщина. Переведя взгляд на сотника, она продолжила: – То, что они идут по нашему следу, вполне объяснимо. Они пожелали убедиться в том, что это действительно мы. Как они поступят дальше, мы не знаем. Иные вожди всегда подчинялись Томирис только из боязни и при всяком удобном случае пытались показать истинное своё отношение к ней. К сожалению, время настало смутное, и неудивительно, что следом за нами пришли именно свои, а не чужие.

При этих её словах сотник потупил глаза. Он как-то сразу сильно осунулся, почувствовав себя неуверенно под её взором.

– Что-то ещё? – заметив перемены в его поведении, спросил старший.

– Да, – с решительностью встряхнувшись, сотник посмотрел ему прямо в лицо. – Они преследуют нас только по моей вине. Я оставил подношение старейшины, те слитки серебра, в его же кибитке. К ним добавил свой, что был у меня. – Он на какое-то мгновение опустил голову, но тут же выпрямившись, взглянул на женщину и добавил: – Не знаю, почему так сделал. Наверное, пожалел их. Простите.