В этом разделе, помимо введения в предысторию центрального конфликта «Махабхараты», мы постараемся обосновать предположение о том, что именно Арджуне предназначена роль первого и образцового витязя сказания. Для этого будут подробно рассмотрены стандартные для героической поэзии эпические мотивы, предвещающие персонажу эту исключительную роль.
«Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно»
«Одиссея» I
Предваряя жизнеописание Арджуны, необходимо хотя бы кратко рассмотреть его родословную, обратившись вспять на 3–4 поколения (подспорьем читателю при этом послужат предлагаемые генеалогические схемы): «лучше начать издалека, чем оставить вопрос в некотором тумане» (А. П. Лебедев об истоках церковного конфликта). Сходным образом, династические конфликты, которым суждено определить судьбу нашего героя, закладывались задолго до его рождения и нуждаются в объяснении. Кроме того, в этой вводной главе читателю будет представлен ряд важных действующих лиц старшего поколения.
Наследником царя Кауравов Шантану был его сын от богини Гаити, могучий, доблестный, мудрый и благородный царевич Бхишма. Оставленный Гангой, Шантану полюбил юную дочь рыбака красавицу Сатьявати, и с этим оказались связаны два важнейших для династии обстоятельства. Во-первых, у Сатьавати уже был тайно зачатый с отшельником Парашарой и росший на острове внебрачный сын – будущий божественный мудрец, редактор Вед и составитель «Махабхараты» (в дальнейшем – Мбх) Вьяса. Во-вторых, отец Сатьявати соглашался на её брак с царём Шантану только при условии, что именно потомство Сатьявати наследует царство. В результате благородный Бхишма, чтобы не препятствовать счастью отца, отрёкся от престола в пользу будущих сводных братьев и для пущей надёжности обрёк себя на безбрачие.
Задержим ненадолго наше внимание на внебрачном приключении будущей царицы Сатьявати. По словам поэта, юная паромщица с милой готовностью отдалась мудрецу, соблазнённая вошебными дарами: «…Избрав дар, она обрадовалась и украшенная (всеми) достоинствами женственности вступила в связь с риши…» (Мбх I, 57, 66). Позже воцарившаяся Сатьявати оправдывает себя перед Бхишмой, рисуя отличную картину: «Когда мы переправлялись через Ямуну, лучший из отшельников, охваченный страстью, приблизился ко мне и стал говорить очень приветливо и сладостно…Опасаясь его проклятия…я…не смела ему отказать. Покорив своим величием меня, юную, в лодке, он подчинил затем своей воле, окутав мраком окружающий мир, о Бхарата!» (Мбх I, 99, 8-10). Этот эпизод важен как редчайший пример прямой словесной лжи персонажей основного сюжета сказания (мы насчитали всего четыре случая); остальные три примера относятся к правнукам царицы и будут рассмотрены в своё время.
Сатьявати родила царю двух принцев. Из них могучий воин Читрангада пал в поединке, а Вичитравирья наследовал трон по смерти Шантану. Регентом при юном Вичитравирье стал его единокровный брат Бхишма; он же похитил двух царевен из царства Каши в качестве жён для сводного брата. Точнее, похищены были три сестры: Амба, Амбика и Амбалика. Но Амба заявила, что у неё есть суженый, была отпущена Бхишмой, при этом и женихом была отвергнута, как скомпрометированная похищением. Запомним это обстоятельство: через много лет безбрачная и опозоренная Амба уже в облике мужчины, то есть в качестве трансгендера (и при непосредствнном участии Арджуны) отомстит Бхишме за искалеченную жизнь.
Амбика и Амбалика благополучно сочетались с Вичитравирьей, но тот умер молодым, не оставив потомства. Здесь на сцену вновь выступает Сатьявати, предлагая Бхишме подарить сыновей вдовым снохам по обычаю нийога. Речь идёт о распространённом в патриархальных обществах обычае, известном в европейской традиции как левират (от лат. levir – деверь), у евреев как йибум, а у казахов как амангерство: деверь берёт в жёны бездетную вдову покойного брата, как это принуждён был сделать ветхозаветный Онан, чтобы «восстановить ему семя» (Быт 38:8), то есть не дать угаснуть его роду. Праведный Бхишма, приверженный обету целибата, от предложения Сатьявати отказывается, и смущённая царица-мать признаётся в существовании другого деверя – своего незаконнорождённого сына Вьясы. Вьяса согласен выполнить просьбу матери, но взамен требует от Амбики и Амбалики искуса: во время близости нежным царевнам предстоит безропотно вынести отвратительные внешность и запах лесного аскета. Свидания не обошлись без осложнений: Амбика при виде Вьясы от ужаса закрыла глаза, а Амбалика побледнела. Гневный отшельник разразился пророчествами. Вот что было сказано о будущем царевиче-сыне Амбики: «Он будет по силе равен десяти тысячам слонов, будет мудрым и знаменитым, лучшим среди царственных мудрецов, одарённым великой доблестью и разумом… У него… будет сто могучих сыновей. Но из-за оплошности матери сам он будет слепой» (Мбх I, 100, 3-10). Амбалике мудрец объявил: «Так как при виде меня, безобразного, у тебя появилась бледность, то и этот сын твой будет также бледным. И имя ему будет дано такое же!..»» (Панду – «бледный» – А. И.).
В словах мудреца можно усмотреть предвещание достижения слепым принцем царской власти, славы и, возможно, долгой жизни. Ничего подобного его бледному брату пророчество не обещает. Так в пророчествах (явственно напоминающих проклятия) божественного мудреца Вьясы закладывается судьба царственных отцов Кауравов и Пандавов, а именно слепого, но могущественного царя Дхритараштры и могучего, но недолговечного Панду. Подводя итог введению в родословную главных действующих лиц сказания, следует отметить, что stricto sensu на Бхишме древний род Кауравов пресёкся, а правящая династия царства была продолжена матрилинейно Сатьявати, её внебрачным сыном Вьясой и далее его сыновьями Дхритараштрой и Панду.
«Вообще во всей его фигуре было что-то джентльменское, как бы говорившее вам, что он всю жизнь честно думал и хорошо ел»
Алексей Писемский«Тысяча душ»
Существует известный набор универсальных для эпической традиции признаков, характеризующих великого героя или предвещающих его появление. Можно заметить, что Арджуне и, в определённой мере, его братьям сказание отводит настолько значительную роль, что подобные «возвеличивающие» признаки распространяются и на их родителей. В интригующем противоречии с пророчеством Вьясы сказание превозносит Дхритараштру и Панду: «Так родились от жён Вичитравирьи и от Двайпаяны» (Островитянин, прозвище Вьясы – А. И.) «продолжатели рода Куру, подобные божественным отпрыскам» (Мбх I, 101, 30) (курсив наш-А. И.). Обычно сказания относятся подобным образом к героям, которым уготована великая доля:
«Встал пред народом Эней: божественным светом сияли
Плечи его и лицо…»
(Вергилий «Энеида» I, 588–589. М. 1979)(курсив наш – А. И.).
Напомним, что богами было предопределено герою Энею – сыну Афродиты – с остатками поверженных троянцев переселиться в Италию и основать царство-предшественник великого Рима.
Греческий эпос также возводит величественную внешность благородных героев непосредственно к их небесной родословной; вот что говорит царь Спарты Менелай Телемаку (сыну «богоравного» Одиссея) и Пизистрату (сыну великого Нестора):
«В вас не увяла, я вижу, порода родителей ваших;
Оба, конечно, вы дети царей, порождённых Зевесом,
Скиптродержавных, подобные вам не от низких родятся»
(«Одиссея», IV, 62–64).
Это распространённый приём сказаний: правитель, впервые увидев странствующих принцев, восхищается их божественной внешностью. По стандартным лекалам скроена сцена встречи царя Сумати с царевичами Рамой и Лакшманой; при их виде царь осведомляется:
«…Кто эти юноши,
Похожие на богов величием,
На царственных слонов походкой,
На могучих тигров силой?
Их глаза – лепестки лотосов.
Наделённые красотой юности,
С мечом, луком и стрелами,
Они подобны двум Ашвинам.
Они – словно бессмертные боги,
Случайно сошедшие на землю»
(«Рамаяна» I, 48, 2–4.М. 2006).
Можно полагать, что и Менелай, и Сумати имеют в виду не конкретное родословие юных героев, а общий принцип небесной родословной царей: если Зевс действительно является небесным отцом Одиссея, то Нестор – внук Посейдона, а в индийских царевичах частично воплотился Вишну. Ссылка на небесное происхождение может выглядеть фигурой речи, как видим на примере Бхараты, дальнего предка Пандавов и Кауравов: «…С телом, как у льва, с руками… и с высоким челом прелестный тот мальчик, отличавшийся большой силой, стал быстро расти, подобно отпрыску богов» (Мбх I, 68, 4) (курсив наш – А. И.). Эта традиция настолько сильна, что в стадиально более поздних и значительно «демифологизированных» памятниках средневековой Европы и Азии героический эпос не может удержаться от возведения величественной внешности если не к божественной, то к знатной родословной (понятно, что исходно эти две тенденции были генетически связаны: там, где сохранилась индоевропейская традиция сакральности власти, происходила и мифологизация происхождения правителя). Вот как аттестует датский дозорный Беовульфа:
«И я ни в жизни
не видел витязя
сильней и выше,
чем ваш соратник —
не простолюдин
в нарядной сбруе. —
кровь благородная
видна по выправке!»
(«Беовульф» 248–250. М. 1975).
Сходным образом наблюдатель отзывается о живущем инкогнито в изгнании иранском царевиче:
«Вглядевшись в Гоштаспа, воскликнул Мирин:
«Второй не рождался такой исполин!
Он, верно, из рода владык – не сыскать
Такую осанку и силу, и стать»»
(«Лохрасп», б. 677–680. «Шахнаме», т. IV, М. 1969).
В результате связь богатырской внешности с благородным происхождением для многих сказаний становится эпическим клише: «Рослый же ты мальчик, сильный, и сложен, как никто другой; не видывал я княжеского сына, который мог бы равняться с тобой…», – восхищается юным исландским героем старший родич («Сага о Финнбоги Сильном», VI. М. 2002). Разумеется, исходно образцом прекрасной, величественной и богатырской внешности персонажей героического эпоса служил материал мифа, как можно видеть из описания вавилонского бога-воителя Мардука:
«Грудью богини был он вскормлен…
Его лик был прекрасен, сверкали взгляды!
Изначально властна, царственна поступь!
…Он ростом велик, среди всех превосходен…
Средь богов высочайший, прекраснейший станом,
Мышцами мощен, ростом всех выше»
(«Энума элиш» 85, 87–88, 93, 99-100.«Когда Ану сотворил небо». Литература древней Месопотамии. М. 2000).
Итак, сходство или льстивое сравнение с божеством или царственным предком маркирует героя великой судьбы. Хотя великая доля принцев Дхритараштры и Панду, как нам предстоит убедиться, в основном связана не с их собственными подвигами, но с грядущими деяниями их сыновей, знаки расположения неба появляются сразу по их рождении и даже распространяются на все сферы жизни царства Куру: «Земля стала высоко плодородной, а урожаи – обильными. Параджанья проливал дождь соответственно временам года… Рабочий скот был весел… Города были полны купцов и ремесленников. (Все) были храбры и сведущи, добры и счастливы…Во всех частях страны наступил золотой век…Полные любви друг к другу люди преуспевали тогда…И покатилось по стране колесо святого закона…» (Мбх I, 102,1-12).
Когда настало время женить царевичей, роль свата вновь была доверена опытному Бхишме. Для Дхритараштры он высватал царевну Гандхари, получившую божественный дар родить сто сыновей. Панду достались две жены. Старшая, царевна Кунти, сама выбрала богатыря Панду на сваямваре (форма кшатрийского брака, при которой невеста выбирает жениха из многих претендентов). Младшая, царевна Мадри, «по красоте не имеющая равных на земле», была куплена «за огромное богатство». Сказние впервые намекает на великуш судьбу и предназначенность Пандавов. Оказывается, в этом случае в земные события загодя вмешались потусторонние силы: «… Те две богини, которые были Сиддхи» (супруга Дхармы – А. И.) «и Дхрити» (супруга Шивы – А. И.), «родились (на земле) матерями пятерых (Пандавов) – как Кунти и Мадри» (Мбх 1,61,98).
Вернёмся к земной подоплёке происходящего. У Кунти, как и у Сатьявати, была тайная и постыдная предыстория, которая окажется фатальной для династии. Дочь правителя ядавов Шуры, Притха была по обету отдана для удочерения царю Кунтибходже и в его дворце однажды в награду за благочестие и услужливость получила от аскета Дурвасаса в дар мантру, то есть заклинание. Этой мантрой барышня могла вызвать любого бога для обретения потомства, что она и проделала, вызвав бога солнца Сурью. В результате на свет появился Карна, будущий великий воитель и вечный соперник Арджуны. К Карне мы ещё не раз обратимся. Пока же достаточно сообщить, что внебрачный младенец в соответствии с расхожим образом фольклорного подкидыша был пущен в корзине по реке, спасён и усыновлён сутой (колесничим), то есть не удостоился посвящения в кшатрии, не говоря уже о положении царевича. Подобное понижение социального статуса, а также факт спасения и воспитания подкидыша предвещают ему великую долю [см. например, усыновление бедняками будущего героя Финнбоги («Сага о Финнбоги Сильном». М. 2002); предельный вариант понижения статуса – полное лишение человеческого сообщества и вскармливание подкидыша животным, как в случае Рема и Ромула].
О проекте
О подписке