…Сынок растёт не по дням, а по часам. Когда гуляем, я невольно ревностно сравниваю его с его сверстниками, и с удовольствием замечаю, что сынок и крепкий, и габаритами эффектно выделяется, и умом Господь не обидел вроди. Тфу-тфу-тфу! Что бы не сглазить!
Каждый день чего-нибудь новенькое притащит со школы. Второклассники мы уже, между прочим! Очень радуюсь, когда он спрашивает меня о том, чего не понял, или не знает. Недавно, например, пришлось объяснить значение слова «гондон» (пардон, мадам). А чего вы смеётесь? Ничего смешного… Ещё и ни такое притащит. И кто ему это правильно объяснит, кроме меня? В первый раз, когда я объяснял ему значение очередного «нехорошего» слова на букву «пэ» (там после «п» идут буквы «и, д, о, р, а» и т. д. по порядку), жена моя, неожиданно услышав это слово из уст восьмилетнего нашего сына, чуть не упала «вомарак», а потом терпеливо прислушивалась с кухни к моим объяснениям, и к моему удовольствию осталась весьма довольна ликбезом. Спешу поделиться опытом. И по-моему этот мой приём очень даже неплох. Так что пользуйтесь. В мировой педиатрии это назовут когда-нибудь «Метод Гасанова». Я сказал сыну:
– Сынок, это слово очень нехорошее. Так только плохие люди ругаются. И если мне так кто-нибудь скажет, я сразу же ему кулаком в нос дам. Понятно? Без предупреждения. Так что и ты его больше не говори никогда.
Сынок очень задумался и понял, но на всякий случай уточнил:
– А если мама так скажет?
Я сдержал улыбку, вздыхаю горестно:
– Придётся и ей дать…
Умница жена откликнулась с кухни чуть обиженно:
– Вы что!? Я никогда таких слов не говорю!..
– Конечно, не говорит, – подтверждаю.
На том и порешили.
А вообще, это прекрасная наша родительская повинность – объяснять суть вещей.
Сынок заболтал ногами под столом, дожёвывая бутерброд. Вижу – всё понял. Он всегда так делает.
– А Славик всегда так говорит.
– Получит в нос в конце концов. Поймёт тогда.
– А «вонючка» можно говорить?
Я любуюсь сыном, улыбаюсь:
– «Вонючка» – это неплохое слово. Но всё равно мне было бы очень неприятно, если бы мне кто-нибудь так сказал. А вообще – нормальное слово… Бывает, например, жук-вонючка… Что ж делать, если его так называют?..
Сынок дослушал, кивнул, и опять ноги заёрзали под столом.
– А кто тебе так сказал?, – интересуюсь на всякий случай.
– Эт не мне…, – сынок делает пару больших глотков компота, вытирает губы, – это сегодня мальчик один в школе обкакался, и его все «вонючкой» обзывали!
Я замер, улыбаясь. Жена тоже притихла на кухне. Спрашиваю:
– Как это: «обкакался?»
Сынок допил последний глоток, отодвинул кружку. Отдуваясь, похлопал себя по пузу, запросто отвечает, забираясь на диван, чтобы полежать перед «телеком»:
– Первоклассник какой-то… Его учительница в туалет не пустила. А он обкакался, и сидел возле гардероба, маму ждал… Целый час. Пап, смотри! Смотри!.. Это кто? Пап!..
На экране телевизора большая пузатая обезьяна повисла на ветке одной лапой, и, вытянув огромные розовые губы, что-то прокричала протяжно и длинно:
– Угы-ы! Угы-ы!..
– Это кто, пап?..
Жена подошла и села рядом с сыном:
– Подожди. Как это «обкакался»?
Тот выглядывает из-за мамы, которая закрыла экран, тянет недовольно:
– Ма-а-ам!.. Ну, ты чего?… Не меша-ай!
Мы дали досмотреть обезьяну. Я объяснил, что это гиббоны, и что они просто играют, а не дерутся. Жена вернулась на кухню, выключила воду в раковине, и опять терпеливо спрашивает, присев на краешек:
– Какой мальчик?
Сынок удивляется, глядя на нашу реакцию, и рассказывает снова:
– Откуда я знаю?.. Мальчик какой-то… Первоклашка. Он на уроке, наверное, в туалете захотел, а спросить стеснялся. И обкакался…, – сынок смеётся, приглашая нас присоединиться, – Его учительница посадила потом возле гардероба. А он сидит и воняет… Фу-у-у!…, – корчит рожицу, машет ладонью перед мордашкой, зажимая носик, показывая, как пахло от мальчика. Но мама не улыбается, и он продолжает, чуть удивляясь, – Странный какой-то… Не мог отпроситься, что-ли?.. Взял, и…
Жена допросила сына, и мы узнали, что действительно с одним из первоклассников сегодня произошёл вышеизложенный конфуз, и он находился в таком своём состоянии половину последнего урока и ещё какое-то время, сидя на лавочке возле гардероба, натянув на голову шапочку, сгорая от ужаса и стыда, и каждый проходящий мимо морщился от запаха, потому что рядом были несколько его одноклассников, которые громко и радостно поясняли всем, в чем дело, показывая на того пальцем. Некоторые проходили безразлично мимо. Кто-то смеялся. А несколько детей полчаса резвились вокруг несчастного, поочерёдно подбегая к нему, комично принюхиваясь и морщась, весело выкрикивая «Фу, вонючка!», и передавая эстафету следующему…
После минутного молчания жена спрашивает тихо:
– И ты его дразнил?
Сынок, совершенно уже сбитый с толку, смотрит то на меня, то маму, открыв рот, так же тихо отвечает:
– Да. А что?..
Жена, бледная, бегающими глазами бросает мне быстрые взгляды, не зная, как сдержаться, еле сохраняя спокойствие:
– А учительница где была?
– Она домой ушла. Говорит ему: «Тут жди.» И ушла домой. А что?..
Жена возвращается на кухню, молча и громко моет посуду.
А я вздыхаю и старательно подбираю слова для следующего разговора с сыном…
****
…Оля появилась в моей жизни при весьма странных и даже неправдоподобных обстоятельствах. Так что я и не надеюсь, что вы мне поверите. Во-первых, возраст мой был такой, в котором каждый мужик врёт о своих любовных победах наиболее интенсивно, во-вторых, врёт он в два раза чаще, потому как ещё и в армии находится, а врать про армию – это святое. Тёплые воспоминания об армейской службе я храню очень бережно. Помню всё до сих пор. Командир подразделения у нас был с редкой фамилией – капитан Небесный. Хороший мужик. Его уважение дорогого стоило. А на меня свалилось совсем неожиданно. Всякий из нас-солдат в короткое время определялся по роду наклонностей и талантов, и почти каждому очень скоро кликуху прицепили. Вон Эдик Швачка из Ворошиловграда, например, (Луганск теперь опять), и все знают, что он неплохой столяр, и вообще добрый парняга, и теперь все его зовут Шварц. А этот вот Олег Мищенко – трусоватый здоровяк, которого запросто можно «припахать», и кликуха у него «Мища». Мне тоже несколько раз пытались дать прозвище, но прозвища почему-то у меня не держатся, и одно время меня это даже как-то задевало. И Доктором меня упорно звали, и Гансом пытались окрестить. Не держатся кликухи у меня, и зовут меня с самой школы по имени, а на всякий случай добавляют к имени «дядя». Дошло до того, что меня так звали даже в семье. Ну так вот… И вот как-то раз я застал командира своего капитана Небесного за редким для него занятием, а именно – всегда подтянутый и ядовито-интеллигентный капитан Небесный пинал в своём кабинете огромный сейф, отзываясь о сейфе весьма неуважительно, громко и нецензурно, что капитан себе никогда не позволял ранее. Оказалось, что в сейфе заело замок, а Небесному очень срочно нужно попасть в указанный проклятый сейф (чтоб он, сука, сгорел! и т. п.)
– Болгарку неси, – орёт капитан, – Режь его, собаку, быстро!..
Я кликнул по коридору своего верного помощника Андрюху и, слушая приближающиеся Андрюхины шаги, присел перед сейфом на корточки, заглядывая в замочную скважину:
– Да-не… Жалко, Андрей Василич… Новенький совсем…
– Режь, говорю. Времени нет!.. Через десять минут надо в штабе быть!..
Пришедший Андрюха был опять послан за инструментом, а я аккуратно ковырял замок распрямлёнными булавкой и скрепкой, на ощупь соображая, чего я там в нём делаю, успокаивая разбушевавшегося капитана:
– Ща-а… Откроем…
Щёлкнуло раз, щёлкнуло два… И замок к моему великому изумлению – открылся!..
Небесный пулей кинулся к сейфу, облегчённо и весело там порылся, достал какие-то документы, и только потом удивился, и замер, глядя на меня строго:
– Подожди. А ты как открыл его?..
Я был не менее потрясён, но по привычке «держал фасон», фальшиво зевая:
– Сказал-же – «открою щас!».. Раз плюнуть…
Небесный смотрел на меня с уважением, но мизерная искорка тревоги всё-же блеснула во взгляде:
– Ну ты даёшь, Гасанов… Медвежатник хренов!.. А ну, пойдём-ка…
И он привёл меня в соседний цех, где уже второй день не могут закрыть дверь в курилке, потому что ключ застрял в замке. И я через пару минут, совершенно не понимая, чего я опять сделал – вытащил проклятый ключ, нервно расшатав его вверх-вниз!..
…Уже через пару дней я стал замечать, что за спиной меня называют уже не просто «дядя Алик», а иногда уточняют – «Ну, этот – как его? Медвежатник! Из РПБ!..«*. И очень скоро это мне стало даже мешать. Благодаря небылицам обо мне сложилось ложное мнение, что я запросто открою любой замок чуть ли не взглядом, и каждый дурак из начсостава пытался мне всучить самую не разрешаемую работу, что умник-Небесный сразу же и смекнул, и в обиду меня не давал, поручая только действительно что-нибудь серьёзное. Это мне льстило, не скрою, и ребята смотрели на меня с уважением, и каждый стремился работать рядом со мною. Такую касту солдат называли у нас «спецы», и это была армейская элита. В неё входили как мастера-гитаристы, так и сварщики 6 разряда. Все знают, что такой «спец» обычно пользуется покровительством кого-нибудь из начальства, и поэтому нас побаивались трогать без особой надобности сами офицеры, закрывая глаза на наши поблажки в форме одежды, презрение к зарядке, и вообще в вольном распорядке дня.
Мы-спецы часто шастали по городку, кто-то «помогал» ремонт делать, кто-то ещё зачем. И вот однажды, почти сразу же после отбоя, меня вызывает к телефону дежурный по роте, и капитан Небесный орёт мне в трубку:
– Алик, запиши адрес: 17—34. Записал? Сейчас возьми инструмент, и рви туда. Помочь надо. Я на КПП предупредил. Тебя пропустят.
Я поинтересовался, шо стряслось.
– Ключи потеряла женщина. Соседка. «Оля» зовут. Помоги, пожалуйста. Хорошая баба. Завтра до обеда поспишь. Дверь железная.
…Через полчаса я был возле Олиной квартиры.
Поковыряв пять минут замочную скважину, я открыл дверь, и Оля посмотрела на меня, как на бога. Замёрзшая, голодная и уставшая, она чуть не плача вбежала в квартиру, не веря своему счастью, скидывая на ходу сапожки, и трепетной ланью кинулась в туалет.
– Запасные-то есть?, – спрашиваю, собирая свои причиндалы в чемоданчик.
– Есть-есть!.. Ой, спасибо вам!.., – кричит Оля уже из ванной, шумя водой, – Ой, как же хорошо!.. Какой же вы молодец!
Выйдя в коридор и чуть помешкав, она осторожно спрашивает:
– Сколько я вам должна, молодой человек?
А я улыбаюсь:
– Нисколько. Андрею Васильевичу привет передавайте. От «Очкарика»…
И мы смеёмся, и я пытаюсь уйти, а она смешно пугается и вдруг протестует:
– Да вы что? Ну-ка, зайдите! Вы что?!. Ну-ка, ну-ка!.. Одну минуточку!..
И тянет меня за рукав, и бежит на кухню и кричит оттуда:
– Минуточку постойте!.. Слышите?.. Не уходите пока!..
И через пять минут я иду обратно в свою часть со здоровенным пакетом, полным яблок, печенья и конфет…
…А через несколько дней Небесный опять вызвает к себе. Смотрит странно, будто разыграть хочет:
– Адрес помнишь? Олин…
– Помню, тащ-капитан.
– После семи часов иди к ней… Она в семь будет дома. Чё-то там у неё с кондиционером.
И опять смотрит, будто смех с трудом сдерживает.
Я сходил. Почистил кондиционер, поменял дребезжащий штапик. Меня за это напоили мятным чаем, собрали мне пакетик с колбасой, баночкой грибов и конфетами. Сгорая от стыда, я мямлил благодарности, а Оля хищно следила, чтобы я не удрал без её гостинцев… Караул какой-то.
С Олей мне было очень легко общаться. Да, по всему видно, она чуть-чуть меня побаивается, как и любая нормальная женщина в такой ситуации, и ведёт себя Оля прямо и без кокетства.
Из рассказа Небесного я теперь знал, что ей 27 лет, что она разведена по причине бездетности, и что её папаша-генерал служит где-то в штабе московского военного округа, почему от Оли и шарахаются местные ухажёры. Оля действительно была очень хорошей женщиной. Знаете, каждая женщина красива по своему. Есть женщины красивые и грациозные, как кошки. Есть миленькие, как ребёнок. Бывают прекрасные женщины, красивые, словно вечерний закат. Так вот, Оля была красива, как лошадь. Да-да, именно как лошадь. Вернее, лошадка. Высокая (на голову выше меня), с прекрасной фигурой, шикарными тяжёлыми волосами, Оля смотрит прямо и честно, не смешливая, но любопытная. По всему видно, что живёт она одна давно. Дома уютно. Фотографии в рамочках на стене собственноручно обклеены ракушками. Чай душистый от души. Хоть и в брюках, а ножки Оля держит вместе и в сторону, не растопыривает. Прекрасные зубки, ноготки стерильные. Совершенно спортивная фигура неожиданно приятно гармонирует идеально очерченным пикантным излишком в бёдрах…
А в квартире у Оли сплошные неприятности… То шурупы на дверной ручке вывернулись как-то сами по себе (а в мусорном ведре лежат сломанные ножницы), то форточка громко захлопывается… Работы уйма, короче!.. И звонил теперь Небесный всё чаще.
…Обо мне поползли слухи.
Небесный уже не скрывал своего раздражения, и отводил глаза, хмурясь:
– Ты это… Слышь!.. Алик!.. Завязывай, давай!.. Хорошая она баба… Женщина. Тебе на дембель скоро. Не лезь к ней!..
И очень внимательно смотрит мне в глаза, проверяет, вру я или нет.
– Василич!.. Нету там ничего!.. Чё я, дурак что ли?.. Я её в два раза моложе!..
А Небесный всё равно хмурится:
– Я тебя предупредил. У неё отец знаешь кто? Смотри – башку оторвёт нам обоим. Ты понял?
– Понял.
– После семи сегодня она ждёт. Чё-то там с форточкой… На кухне…
И опять глаза в сторону.
И вот я хожу к Оле ежедневно. И Небесный уже не объясняет мне «зачем», а просто мрачно кивает, когда я из строя бросаю только ему понятный вопросительный взгляд.
Сразу же оговорюсь – с Олей я не спал. Мне было 19 лет, и я в этом возрасте был олух застенчивый. А с Олей мы просто не могли наговориться. Такую родственную душу я, пожалуй, не встречал потом больше уже никогда. Мы часами обсуждали Булгакова. Потом спорили чуть ни до драки о Чехове и Ницше. Потом она благоговейно включала что-нибудь из Пинк-Флойда, и мы молча наслаждались музыкой. Или просто ржали, просматривая телевизор, сидя плечо к плечу на маленьком диванчике.
И вот дошло до самой интимной части моих похождений.
Как-то я в шутку предложил:
– Потанцуем?
– Давай, – просто и не задумываясь ответила Оля, и мы изо всех сил «не смущаясь», всю кассету танцевали медленный танец в полтретьего ночи, тихо смеясь над собой, двумя придурками…
…А слухи уже делают своё дело. Где-то в курилке видимо произошёл групповой разговор. Потому что в одночасье большая часть офицеров вдруг шарахнулась от меня в сторону, как от прокажённого, а другая часть стала откровенно хихикать при встрече со мною, и я делал вид, что ни фига не понимаю. Но были и такие, чьи лица при встрече со мной омрачались злостью, и я понимал, что «доиграюсь» в конце концов. И доигрался.
…Был у нас прапорщик Ларичев, с чьей-то подачи называемый всеми «Ларсоном». Он где-то торчал на вещевых складах. Появлялся в казармах и у нас в цеху он редко, а если и появлялся, то было видно, что Ларсона недолюбливают. Туповатый и странный кекус. Сослуживцы зло посмеивались над ним, не стесняясь в выражениях, даже при нас-солдатах называя его «тормозом». Так вот этот Ларсон в один прекрасный момент был назначен сопровождать нас, нескольких солдат, на какие-то работы. И надо же такому случиться, что мы посреди белого дня случайно встречаем Олю, и она бросает мне незаметную улыбку из далека. И мы проходим спокойно строем, а когда отходим подальше, Ларсон хлопает меня по плечу, и говорит специально «для всех»:
– Чё? Как у неё? Нормально нырнул в пилотку?
Оглядев строй и не дождавшись смеха, Ларсон один смеётся, а потом зло поджимает губы.
Я иду молча, а он не унимается:
– Чё молчишь? Все знают уже…
И опять ржёт.
Я поворачиваюсь, и между нами происходит двухминутная беседа, которую я начинаю:
– Вы о чём, тащ-прапорщик?..
…и заканчиваю уже на повышенных тонах:
– … это ты сам сейчас у меня «договоришься», мудак!..
И Ларсон тащит меня в ШИЗО, и я получаю десять суток ареста, «потому что угрожал», и Небесный вытаскивает меня только через двое суток, и, нервно захлопнув за мной дверь в своём кабинете, зло кричит мне:
… – Задолбал ты меня со своей Олей, Гасанов! Понимаешь? За-дол-бал!.. Тебе чего, неприятности нужны что ли?!..
И я мямлю чего-то в своё оправдание, а капитан хлопает ладонью по столу:
– Ты чего, не можешь спокойно до дембеля дожить? А?..
– Могу.
– А какого хрена ты к ней прицепился?!.. А?.. Какого хрена – именно к ней?!!.. Больше баб нету, что ли?!!
И я тоже взрываюсь и задираю брови:
– Хренасе!.. Тащ-капитан!.. Вот вы даёте!?.. Я – прицепился к ней?.. Я – что ли к ней себя посылал?.. Ни фига себе вы!..
И Небесный вздыхает мрачно, и я вместе с ним:
– Когда у тебя дембель-то?
– В мае был…
И он смотрит на меня, стараясь злиться, и так всё зная и понимая за все мои грехи:
– И чего ты не ушёл в мае?.. Уже три месяца переслужил!.. Чё вот делать с тобой теперь?..
– Арестов много…
И мы пятнадцать минут молчим, хмуро думая об одном и том же, пока он не глянет на наручные часы:
– Иди уже… Звонила в обед… Чё-то там у неё… Опять…
И я не знаю куда деваться от его глаз, а он у порога меня окликивает, жестом приказывая прикрыть дверь, и спрашивает в упор:
– Точно у вас там?… Ничего?
…Слухи неминуемо дошли до штаба части. И я с неприязнью уже отмечал, что некоторые офицеры с огромными звёздами на погонах ведут себя, как пацаны, шепчась у меня за спиной при встрече:
– Вон, видишь?.. Вон, рожа очкастая… Вот он и есть!.. Тот…
…Я потом спрашивал Олю об этом, и она громко смеялась, абсолютно презирая сплетни:
– Пусть боятся. Меня тут все боятся. Дурачьё!.. «Офицеры», блин!..
– А я?, – я пытался придать серьёзность проблеме.
– Да и по тебе видать, что наплевать тебе на них.
– Я-то уеду когда-г=нибудь… А вы?..
И мы смеялись, а потом меня кормили потрясающим борщом, и мы опять танцевали, а я одуревал от запаха её волос…
…Суету вокруг меня в тот день я заметил уже с самого утра. Не знаю, чем это было вызвано, и могу только предположить. Скорее всего, в часть кто-то должен был приехать. Не удивлюсь, если сам Олин папаша. И вот меня срочно вызвали в штаб. Причём ни как обычно, мол, «рядовой такой-то, срочно явиться туда-то», а подошёл дежурный по части и дал мне час на сборы, объяснив, что сейчас я поеду домой. Потом оказалось, что он ждал меня в пустой казарме (!), пока я мылся-брился, и это тоже было странно. На мой вопрос, «почему такая спешка?», он только махнул рукой, мол, «и сам знаешь!»… Прощаться мне было не с кем. Мои сослуживцы уже давно «дембельнули». Наученный горьким опытом, что чаще всего я попадаю не туда, куда меня обещают поместить, я был уверен, что меня переводят в другую часть, но в штабе мне сунули «военный билет», проездные деньги, и вот дежурный сам лично стоит возле автобуса и ждёт, когда я уеду!..
И я сидел в полупустом автобусе, и у меня затекала шея, потому что сзади дежурного стояла моя Оля, и я не мог на неё смотреть.
…Как-то я даже порывался ей написать. Но не написал.
Медвежатник! Из РПБ! * – кто не помнит, медвежатник – в уголовной среде взломщик сейфов. РПБ – ремонтно-поверочная база, подразделение, в котором я Родину защищал с мая 89 по сентябрь 91-го.
****
О проекте
О подписке