Цитаты из книг автора «Анна Матвеева»

Я родился в самом начале восьмидесятых, в Свердловске, в бараке на улице Гурзуфской. Под окном нашей комнаты висел, как полковой барабан, громадный оцинкованный таз. Выбором времени и места рождения судьба сообщила, что в жизни моей не случится не только особенного успеха, но и простого человеческого счастья, которое принято считать его допустимой заменой. Сейчас, когда те годы, мои детские времена, уже затянуло романтическим туманом, я вспоминаю моменты совершенной радости, которые приходят даже к одинокому и несчастному ребенку.

Париж Ады, как у многих русских, вырос из груды книг. Вместо домов – тома Дюма, Гюго, Флобера, Золя, Мопассана, Сартра, Камю, Гюисманса и Монтерлана. У Бодлера – целая улица, у Рембо – аллея, у Верлена – площадь. Еще и Хемингуэй, и любимый Ремарк, и Кортасар. И Маяковский. И Волошин – «…Парижа я люблю осенний строгий плен и пятна ржавые сбежавшей позолоты». И Цветаева – «В большом и радостном Париже».

Честно сказать, можно было месяц вообще не работать – а жить себе в удовольствие, как испокон веку было принято в Париже. Не все так здесь жили, но многие. И воспоминания о том, как прекрасен Париж для бездельников, эти многие носили потом с собой всю жизнь. Утешались этими воспоминаниями, доставали их при первой же возможности. Не зря Хемингуэй назвал свою книгу «Переносной праздник»

В Париже Ада каждый день по пути на работу заходила в «Сефору» – и бесплатно пшикалась «Трезором». Она даже красилась в этом магазине: у одного стенда ресницы, у другого – губы. Обязательно крем для рук. Между прочим, не одна Ада так делала – со временем с ней даже начали здороваться соседки по стендам, любительницы дармовой красоты.

Это французская черта – получить наслаждение до последнего сантима. Сколько заплатил – столько и возьму.

– Знаешь, если у французов кто-то вдруг начинает сильно чудить, они говорят: «Ищите русского дедушку!» Раньше меня это обижало, а сейчас я думаю: это, наверное, комплимент.

Ада хотела бы раствориться в Париже – ложечкой сахара в кофейной чашке вон того месье. Растопыренной ладошкой осеннего листка прилипнуть к стеклу машины на бульваре. Украсть у горничной форменное платье и выйти на работу в ближайший mardi.

кадыка. И в брюках со стрелками, и в домашних тапках, как у Адиного папы. В ту пору вообще почти всё было как у кого-то. Застраховаться от совпадений могли разве что бандиты-небожители.

и триста граммов овсяного печенья – твердого, как вера молодого человека в свои силы.

– Ваш мальчик столько читает! – восхищались другие мамы. Как всем нецелованным в смысле культуры людям, ребенок с книжкой был для них символом наивысшей степени школьного развития. Хотя на самом деле это был просто ребенок с книжкой.