Цитаты из книги «Уединенное»

«Счастье в усилии», говорит молодость. «Счастье в покое», говорит смерть.     «Все преодолею», говорит молодость. «Да, но все кончится», говорит смерть.

Мне кажется, Толстого мало любили, и он это чувствовал. Около него не раздалось, при смерти, и даже при жизни, ни одного «мучительного крика вдруг», ни того «сумасшедшего поступка», по которым мы распознаем настоящую привязанность. «Все было в высшей степени благоразумно»; и это есть именно печать пошлости.

Никто этого не говорил; я – первый… Просто, сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.

это – общее религии… Все религии пройдут, а это останется: просто – сидеть на стуле и смотреть вдаль.

Поразительно, что иногда я гляжу во все глаза на «событие», и даже пишу о нем статьи, наконец – произношу о нем глубоко раздельные слова ясного, значительного смысла, в уровень и в «сердцевину» события: и между тем совершенно его не вижу, не знаю, ничего о нем определенного не думаю, и «хочу ли» его или «не хочу» – сам не знаю.

Поразительно. Но куда же это приводит размышляющего, доискивающегося, угадывающего? Но, в таком случае, как понятно, почему а-сексуалисты суть в то же время а-теисты: они «не встречаются с Богом», «не видели», «не слышали», «не знают».

Как бы Б. на веки вечные указал человеку, где можно с ним встретиться.

Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы не с правды — он – не Бог, и небо – трясина, и солнце – медная посуда.

Литература есть самый отвратительный вид торга. И потому удвоенно-отвратительный, что тут замешивается несколько таланта. И что «торгуемые вещи» суть действительные духовные ценности.

Ни о чем я не тосковал так, как об унижении. «Известность» иногда радовала меня, – чисто поросячим удовольствием. Но всегда это бывало ненадолго (день, два): затем вступала прежняя тоска – быть, напротив, униженным.