Глава 1

Считается, что есть три стадии кармы человеческой жизни. Первую треть человек живет по карме, которую ему подарили родители. Вторую треть жизни он создает карму своим детям. Ну а третью часть жизни он живет по собственной карме, или, как говорили древние новгородцы, «по своему разумению».

Первая треть моей жизни (по карме, которую подарили мои родители)

Думаю, мне досталась хорошая карма от моих родителей. Я жила в семье, с отцом и матерью, у нас был свой дом. У меня были братья и сестра.

Я плохо помнила свое детство. На старых фотографиях сидела маленькая серьезная девочка с чумазым личиком и внимательными глазами, в руках деревянная пирамидка. На обороте надпись: Лине два года 9 месяцев. Наверное, я уже ходила в детский сад, потому что дома игрушек у нас не было. Волосы острижены под машинку. На групповых детсадовских фотографиях я с челкой, поливаю с другими детьми клумбу с цветами. Мы все в одинаковых синих халатиках с белыми воротничками, в резиновых ботиках.

Детям никто не мешал жить в своем мире. Летом мы до глубокой ночи играли в прятки на улицах, полных бурьяна, крапивы, репейника, скромных желтых одуванчиков. Падали, обдирали до крови колени. Искусанные комарами, прибегали домой, и, наскоро вымыв ноги, падали в постель. Зимой – прыгали с крыш в сугробы, делая в воздухе сальто-мортале, как мы сами это называли, строили снежные городки или бабу. Возбужденные, с ярким румянцем на щеках, мы врывались домой, сбрасывая оледеневшие варежки, и грели замерзшие ладони у русской печки, занимающей половину дома. В валенках было полно снега, шаровары стояли колом. Одежда очищалась от налипших кусочков снега веником, развешивалась на специальных лесенках для просушки к следующему дню.

Наверное, я была своевольной, убегала, куда глаза глядят. Однажды на соседней улице я смотрела на машину, из которой сгружали навоз для огорода. Кто-то сверху бросил грязный ящик, а я, как нарочно, пробегала мимо. Тогда мне сильно попало по голове, кровь текла ручьем. Зареванную, грязную меня привели домой, но мне еще и попало, чтобы не бегала, где не надо. Хороший шрам близко к виску остался на память об этом происшествии.

В школе в младших классах я, ничего не сказав дома, ушла ночевать к подружке. Квартира на первом этаже деревянного двухэтажного дома, в те времена их называли «жактовской», казалась дворцом, а немудреная еда царским угощением. Не знаю, как родители меня нашли, но только неожиданно они появились на пороге во время нашего ужина. Я всю дорогу до дома бежала бегом, потому что мама норовила отхлестать меня длинной вицей.

Наш дом стоял на окраине города. Все напоминало деревенский уклад. По улицам ходили свиньи, курицы и коровы. В километре от дома был лес. В то время в лесу было много грибов и ягод. Сразу же, как только начинали поспевать ягоды, а затем шли грибы, считалось обязательным ходить в лес за ягодами и грибами. В начале июля мы ходили за земляникой, иногда к дальним холмам – за лесной клубникой. Позже поспевали черника, голубика, малина и смородина разных цветов: черная, красная, белая. Ягоды впрок не заготавливали, сахар был дефицитом, да и собрать их так много, чтобы оставалось не только на еду, но и на варенье, не удавалось. Толченые ягоды с молоком летом были основной едой, позже – грибной суп со свежим картофелем. Зимой мама всегда делала ароматные соленые рыжики со сметаной и ставила большое блюдо на стол, когда пекла для семьи блины в русской печке. Когда я училась в шестом классе, отец одноклассницы взял нас на грузовой машине в дальний лес за грибами. Тот год был особенно урожайным на грибы, и я привезла домой несколько мешков красных и белых грибов. Их высушили в русской печке, а зимой стряпали пельмени с мясом и грибами.

В то время в огородах не высаживали ягодных кустов, они занимали лишнюю площадь, да и окультуренных саженцев не было в продаже. Земля должна была приносить более полезные овощи, картофель был вторым хлебом, от его урожая зависело, будет ли зима сытой, хватит ли мелочи и отходов, чтобы прокормить корову и поросенка. Земля в огороде была жирной, копалась легко, каждую весну в качестве удобрения в нее вносили много навоза, который за зиму скапливался от коровы. На полях за городом высаживали картофель те горожане, у которых не было своих огородов. После уборки в земле оставался картофель, и детей посылали убирать его остатки после первых дождей, когда земля оседала, и можно было увидеть промытый картофель: мелочь, а если повезет, и крупный, который мог пригодиться на еду. Ведер в то время было мало, наверное, потому, что они стоили дорого, в ходу были корзины разного размера, большие и маленькие. Чтобы не ходить так далеко в поле по несколько раз, всегда брали с собой большие корзины, после сбора ставили их себе на плечо и шли больше километра домой.

Было время, когда и мы высаживали картофель на полях за городом. Отцу, как имеющему в семье много детей, давали землю под посадки. Уборка урожая была священным занятием. Выходили из дома часов в семь-восемь, всей семьей, брали с собой четверть молока и уже испеченные мамой с утра горячие ватрушки. Уму непостижимо, как она умудрялась вставать в три часа утра, и, никому не мешая, стряпать целую кадушку теста, чтобы к завтраку все было готово.

Недалеко от дома было капустное поле. Осенью, когда вырезали кочаны, мы всем семейством ходили собирать оставшиеся капустные листья. Все шло на корм поросенку, которого обязательно выращивали к зиме. Я не помню, уставали ли мы тогда. Сознание того, что делали дело, приносящее пользу для семьи, было важнее. Кроме того, мама всегда кормила вкусно после тяжелой работы. Правда, нам и картошка, жареная на огромной сковороде на плите, с корочкой, с домашним молоком и куском белого хлеба была лакомством.

После меня у родителей было еще трое детей. Сильная и выносливая от природы, наверное, в маму, я легко и быстро выполняла все порученные мне, как старшей сестре, задания по уходу за малышами. Мне нравилось быть маминой помощницей, я ежедневно летом стирала рубашки, майки и трусики своих братьев, ходила полоскать белье на речку, сушила его на заборе и веревках. Стиральной машины не было, белье стирали в корыте со стиральной доской и хозяйственным мылом. Воду для стирки нагревали на солнце. Наверное, не всегда удавалось сделать его идеально чистым, поэтому летом полотенца и простыни раскладывали на зеленую картофельную ботву. Считалось, что так они отбеливаются от пятен.

Белье, в основном полотенца холщовые и льняные, гладили особым способом. На деревянную рифленую дощечку с ручкой раскладывали полотенце и катали по нему деревянным валиком. Похоже, эти вещи были привезены мамой из деревни, а сейчас я не видела их даже в музеях.

Особым ритуалом были походы в баню. В городе была одна городская баня с двумя женскими отделениями. В баню ходили в субботу вечером. Нас с сестрой посылали занимать очередь. Когда мы придвигались к двери, а мамы с младшими братьями не было, терпеливо ждали их. В бане на втором этаже был промтоварный магазин райпо. Мы поднимались смотреть там всякие безделушки-украшения, которых не было дома. Однажды туда привезли женские комбинации, об этом прослышали на нашей улице, и многие женщины, в том числе и мама, отправились туда почти бегом. Несколько красивых комбинаций голубого, розового и сиреневого цвета, совершенно простых, мама положила в комод и сказала, что это наше с сестрой приданое. Лично мне в то время хотелось в приданое ее батистовую рубашку нежнейшего кремового оттенка с маленьким вышитыми гладью цветочками на груди. Откуда она была у нее, когда мы жили очень стесненно, не знаю. Не помню, куда потом это все делось.

Мама была маленького роста, лицо, никогда не знавшее кремов и мыла, кроме хозяйственного, до глубокой старости оставалось без морщин. Мы и в бане мылись сами и волосы только хозяйственным мылом. И мочалки были лыковые, старались еще брать те, что жестче, чтобы грязь сдирали. Каштановые волосы мама тщательно расчесывала гребенкой утром и вечером и закручивала в узел. Серые глаза с косинкой, казалось, никогда не знали печали, хотя забот о хозяйстве и с детьми наверняка хватало. Она и лечила нас сама. Меряла со своими молитвами, когда у нас были сильные потрясения, обрабатывала раны. В больницу мы попадали редко. Однажды у сестры была скарлатина, а у младшего брата перелом ключицы. Наверное, она знала всякие деревенские заговоры, тогда это не поощрялось, но к ней приводили и соседских ребят мерять от испуга.

Те, кто сегодня жалуются на трудности при сытой и обеспеченной жизни, не представляют, что выпало на долю старшего поколения. Маме удалось поучиться только в двух классах начальной школы. Первая в семье у родителей, она безропотно исполняла обязанности хозяйки-матери. Оберегая от непосильного труда маленькую росточком дочь, дед «отписал» ей в сельсовете пару годков. И все равно в шестнадцать лет ей уже пришлось работать на лесоповале, а потом на сплаве. На тех неженских работах она надорвалась и после мучилась от грыжи и болей в суставах. Уже после смерти отца она часто рассказывала, как они познакомились и поженились. У его родителей было крепкое хозяйство, и невестка из бедной семьи им была не нужна. Против воли родителей они расписались и пешком ушли в город за полсотни километров. Они не представляли себе жизни без большой, многодетной семьи, и сразу после войны дети рождались с перерывом в два года.

Родить и воспитать шесть детей – такое под силу только очень сильной и смелой женщине. Однажды зимой брат с мамой на маленьком самолетике отправились к ее сестре в дальний лесной поселок. Другой дороги в то время не было. Болтанка была серьезной, летчики не на шутку встревожились за пассажиров. Но ни один мускул не дрогнул на лице мамы за полтора часа полета. Там, в дребезжащем, холодном кукурузнике, как рассказывал всем брат, он понял, что окажись мама на фронте, она и там бы стала героем.

Не знаю, где мама выучилась шить, но на швейной машине она строчила подзоры к кровати, шторы на окне тоже были с рисунком. Есть фотография, когда приехала в гости ее сестра со своей дочкой, и три девочки стоят в ситцевых одинаковых платьицах с оборками. Когда она их сшила при всей своей занятости, непонятно. Мама была очень довольна, когда в гости приезжали ее родные, и она делала им подарки. Ей нравилось, что она может чем-то помочь своей родне, живет в достатке. Где мы тогда все размещались в это время – не помню.

Половина дома, в которой мы жили, была очень тесной. Представить сейчас, что спали на печке и полатях, трудно, но так было. Основной мебелью была железная кровать, довоенный комод и узкий шифоньер. Говорили, что в детстве я спала в большой корзине на комоде. Матрасы были самодельные, как и одеяла и подушки. Постельного белья в те времена не было, летом одеяла возились на реку, стирались на плоту, и так было до следующего года. Позже я поняла, как убого было в доме в сравнении с жильем одноклассниц, но для родителей все в нем нравилось, и другой обстановки они не помышляли.

Пол дома был холодный, поэтому настилалось много половиков. Вечерами, когда мы учили уроки, мама большими портновскими ножницами нарезала полоски из обрезков ткани, сшивала их, сматывала в клубки. Когда набирался мешок клубков, она уносила их к двоюродной сестре отца, у той был станок, на котором она ткала половики. Новые дорожки стелились к праздникам или перед гостями. Посреди дома стояла большая русская печка. Я очень любила на ней спать. Даже потом, став взрослой, часто забиралась на протопленную печь и знала, что в безопасности, тепло родного дома поддерживало.

Когда мы немного подросли, мама стала работать ночным сторожем и истопником в детском саду. Детсад был большой, но отапливался дровами, и по вечерам мы с сестрой приходили к ней, чтобы помочь наносить их. Огромные толстые поленья, длиной почти в наш рост, приходилось носить к разным печкам: в зал, игровые комнаты, спальни. Часто дрова лежали в снегу, замороженные и очень тяжелые. Как же они отличались от своих, «домашних» дров, которые начинали заготавливаться еще зимой, вернее, ближе к весне. Большую машину дров пилили ручной пилой на недлинные части, кололи на небольшие аккуратные поленья, складывали дрова в поленницы у забора, чтобы за весну и лето они просохли, а только потом снашивали их в сарай для дров. Работала вся семья, каждому находилось дело. Зато в любую погоду, был ли это дождь или снег, приносили в дом легкие, сухие березовые поленья, разом занимавшиеся в печке от небольшой лучины.