Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Жан-Батист Кревье, 2025

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2025

ISBN 978-5-0065-9137-0 (т. 9)

ISBN 978-5-0065-8411-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Констанций хлор

Книга первая

ЛЕТОПИСЬ ПРАВЛЕНИЯ КОНСТАНЦИЯ ХЛОРА

КОНСТАНЦИЙ V – ГАЛЕРИЙ МАКСИМИАН V. ОТ ОСН. РИМА 1056. ОТ Р. Х. 305.

Констанций и Галерий становятся Августами 1 мая, после отречения Диоклетиана и Максимиана.

Римская империя действительно разделена между ними, но неравномерно. Констанций сохраняет свой удел, то есть Галлию, Испанию и Британию. Галерий управляет Иллирией, Фракией и Малой Азией лично; Италией и Африкой – через Северa; Востоком – через Максимина.

Счастье подданных Констанция. Тираническое правление Галерия.

Он удерживает при себе Константина, которого исключил из достоинства Цезаря и который был препятствием его планам. Он пытается различными способами погубить его.

КОНСТАНЦИЙ VI, АВГ. – ГАЛЕРИЙ МАКСИМИАН VI, АВГ. ОТ ОСН. РИМА 1057. ОТ Р. Х. 306.

Константин бежит из Никомедии и присоединяется в Галлии к своему отцу, который готовился отправиться в Британию.

Успехи, одержанные Констанцием над пиктами, народом, имя которого впервые появляется здесь в истории.

Констанций умирает в Йорке 25 июля, оставив нескольких детей, но назначив Константина единственным преемником.

Константин провозглашён Августом в тот же день армией.

После отречения Диоклетиана и Максимиана Римская империя управлялась двумя Августами и двумя Цезарями: Констанцием, Галерием, Севером и Максимином. Я ставлю Констанция первым, потому что он был старшим среди этих четырёх правителей. Он всегда имел старшинство над Галерием как Цезарь и сохранил его как Август. В консульстве, которое они совместно занимали в 306 году от Р. Х., Констанций назван перед Галерием.

Но первенство, которым пользовался Констанций, было лишь первенством чести. Далеко ему было до того, чтобы унаследовать власть Диоклетиана, как он унаследовал его место. Честолюбивый Галерий, который не мог выносить превосходства князя, которому был всем обязан, был далёк от того, чтобы подчиняться тому, кого считал своим равным. Он даже презирал мягкость Констанция, как я уже отмечал: и, поскольку чувствовал в себе больше дерзости, считал себя скорее созданным для того, чтобы командовать им, чем для того, чтобы получать от него приказы. Констанций, со своей стороны, был настороже против такого коллеги и боялся его; таким образом, между этими двумя правителями не было ни единства, ни согласия. Тогда, как замечает Евсевий [1], империя впервые действительно разделилась, потому что часть, подчинявшаяся Констанцию, хотя и считалась по-прежнему членом единого целого, на деле почти не имела больше связи с частью, признававшей Галерия, чем два соседних государства, находящихся в мире друг с другом.

Раздел был крайне неравномерным. Мы видели, что Галерий принял предосторожность, назначив Цезарей, которые находились в его зависимости. Таким образом, хотя есть некоторые указания на то, что Север был предназначен играть по отношению к Констанцию ту же роль, которую сам Констанций играл по отношению к Максимиану, в действительности этот Цезарь получал приказы от Галерия. Констанций сохранил только свой прежний удел – Галлию, Испанию и Британию. Галерию досталось всё остальное, и он управлял Иллирией, Фракией и Азией лично, Италией и Африкой – через Севера, Востоком и Египтом – через Максимина.

Народы, подчинённые законам Констанция, могли считать себя счастливыми. Он уже обеспечил их благоденствие, находясь в ранге, который обязывал его к некоторой зависимости. Когда же он стал отвечать за свои действия только перед собой, он умножил общественное благополучие, полностью раскрыв всю мягкость и доброту своего характера. Гонения на христиан полностью прекратились в землях, подвластных ему; и пример справедливости Констанция был воспринят Севером, который, вероятно, считая себя обязанным проявлять к нему уважение или, возможно, сам испытывая отвращение к жестокостям, совершаемым над столькими невинными, даровал мир церквям Италии и Африки.

В целом все подданные Констанция наслаждались спокойной и счастливой жизнью под властью приветливого, близкого к народу правителя, который желал, чтобы города и частные лица богатели под его управлением, и который открыто заявлял, что предпочитает видеть деньги государства распределёнными между многими, чем собранными в одной казне. В связи с этим принципом вспоминается соответствующий эпизод, который я рассказывал о нём при Диоклетиане. Этот добрый правитель, уверенный в том, что его любят и уважают за его добродетели, был настолько далёк от роскоши и так ценил простоту, что, когда ему приходилось устраивать большой пир, он одалживал серебряную посуду у своих друзей для сервировки стола.

Счастье этих благополучных провинций становилось ещё дороже для них при сравнении с бедствиями, которые терпели области, подвластные Галерию. Нет ничего ужаснее описания, которое мы находим у Лактанция [2], тирании этого варварского правителя. Ему было мало подражать роскоши персидских царей и желать, подобно им, быть обожествляемым и повелевать лишь рабами. К самому отвратительному деспотизму он присоединял жестокость, превосходившую жестокость Нерона. Самые ужасные казни применялись им за малейшие провинности, и это без различия рангов или лиц. Он предавал кресту и огню самых знатных вельмож. Простое отсечение головы было милостью, которая оказывалась лишь тем, кого важные заслуги делали достойными. Знатных дам запирали в мастерские рабынь, чтобы принуждать их к тяжёлому труду. Галерий находил жестокое удовольствие в том, чтобы бросать людей на растерзание огромным медведям, которых он собрал и держал в своём дворце. Он привык применять все эти ужасы против христиан и распространял их без разбора на всех, кто имел несчастье ему не угодить.

Все эти приговоры исполнялись без какой-либо формы правосудия. Судьи, которых он назначал, были жестокими людьми, невежественными, воспитанными в военном деле. Красноречие было подавлено, адвокаты лишены голоса, правоведы изгнаны. Всякая литература считалась вредным искусством, и те, кто ею занимался, могли ожидать, что с ними будут обращаться как с врагами. Произвол, свободный от всяких ограничений, уничтожал законы и делал бесполезными все прекрасные знания.

Галерий был столь же жаден до денег, сколь и жесток; и если казни могли обрушиться лишь на определённое число жертв, то своими поборами он сделал себя бичом для всех своих подданных. Он приказал провести всеобщую перепись имущества и населения на всех землях, подвластных ему; и эта операция, которая не могла не быть обременительной для народа, проводилась с такой суровостью, что превращалась в настоящую тиранию. Земли обмерялись, говорит Лактанций [3], считались деревья и виноградные лозы, записывалось количество скота каждого вида, велся учёт людских голов. Каждый глава семьи обязан был явиться со своими детьми и рабами; а чтобы получить правдивые показания, не щадили ни пыток, ни кнутов. Детей мучили, чтобы заставить их свидетельствовать против отцов, рабов – против господ, женщин – против мужей; а если этих средств не хватало, самих владельцев пытали, чтобы вырвать у них признания, противоречащие их интересам и часто истине. Побеждённые болью, они обвиняли себя не в том, что имели, а в том, что от них хотели получить. Оправдания возрастом или плохим здоровьем не принимались. Больных и калек учитывали, чтобы обложить их податями. Возраст каждого определяли на глаз, прибавляли годы детям, чтобы сделать их налогоспособными, или убавляли старикам, чтобы лишить их льгот. Повсюду царили печаль, траур и горькие жалобы. После первой переписи дело не заканчивалось. Новые чиновники приходили искать то, что могло ускользнуть от первых; и часто они безосновательно увеличивали списки, единственно чтобы не казаться бесполезными. Даже смерть не освобождала от ига; и часто приходилось платить за тех умерших, которых заинтересованные лица считали живыми. Нищих нельзя было причислить к налогоплательщикам, и их бедность защищала их от поборов. Бесчеловечный принц придумал способ избавить их от бремени нищеты. Он сажал их толпами на корабли и топил в море.

Я опасаюсь, что в некоторых деталях того, что я только что пересказал из Лактанция, может быть преувеличение, но основа правдива. Галерий был жаден до денег, и они были ему нужны для замыслов, которые он вынашивал. Он намеревался стать владыкой всей империи и присоединить к трём частям, которыми уже правил, ту, что Констанций оставил за собой. Случай для этого, как ему казалось, не заставил себя долго ждать: его коллега был в таком состоянии здоровья, что грозило скорой кончиной. Если бы тот задержался слишком долго, если бы его смерть не наступила достаточно быстро, у Галерия оставался выход – война и оружие; и, объединив силы Севера и Максимина со своими, он рассчитывал легко одолеть соперника, гораздо более слабого, чем он сам. Его план простирался дальше; ибо люди охотно строят воздушные замки. После того как он уничтожил Констанция, он намеревался даровать титул Августа своему старому другу и советнику Лицинию, завершить таким образом свои двадцать лет правления, с помпой отпраздновать свои двадцатилетие, а затем отречься в пользу своего незаконного сына Кандидиана, сделав его Цезарем. Согласно этому плану, четыре правителя империи были бы полностью в его власти: два Августа, Лициний и Север, были обязаны ему всем своим величием; два Цезаря, Максимин и Кандидиан, были один его племянником, другой его сыном, и под их защитой он надеялся на спокойную и счастливую старость. Таковы были мечты, которыми он тешился. Но, говорит Лактанций, Бог, которого он разгневал, разрушил все эти тщетные замыслы.

Галерий видел препятствие в лице Константина, который ни по характеру, ни по возрасту не был склонен легко позволить лишить себя отцовского наследства. Правда, он держал этого юного принца в своей власти. Константин, оставленный Диоклетианом в качестве заложника, находился в Никомедии под надзором Галерия, но не без того, чтобы не причинять ему множество хлопот и сомнений. У него не было права требовать такого заложника от Констанция, своего коллеги, пользовавшегося даже преимуществом. Отправить его к отцу, который его требовал, значило открыть им путь для противодействия его планам. Оставалось избавиться от него. Но он не решался сделать это открыто, потому что Константин был любим солдатами. Он расставлял ловушки его храбрости; заставлял его сражаться с разъярённым львом, подвергал величайшим опасностям в войне, которую вёл тогда против сарматов. Всё было напрасно, все его козни обернулись против него. Рука Божья хранила Константина и готовила его к великим делам. Наконец, Галерий, не будучи в состоянии противиться столь справедливому требованию Констанция, который, будучи больным и чувствуя приближение конца, хотел увидеть сына перед смертью, притворился, что уступает, и дал Константину разрешение на отъезд и предписание, необходимое для получения лошадей на императорских станциях. Но доказательством его недобросовестности было то, что, вручив ему это предписание вечером, он велел ему ждать до утра, чтобы получить последние распоряжения. Константин заподозрил обман: он боялся, что император либо намерен под каким-то предлогом задержать его в Никомедии, либо хочет выиграть время, чтобы послать Северу, через земли которого, вероятно, пролегал его путь, приказ арестовать его в дороге. Он уехал той же ночью и принял меры, чтобы калечить или даже убивать лошадей на каждой станции после того, как ими воспользовался, дабы нельзя было его преследовать.

Событие оправдало его опасения. Галерий нарочно пролежал в постели до полудня. Поднявшись, он был крайне удивлён, не увидев Константина; и, узнав, что тот уехал, приказал пуститься за ним в погоню. Его слуги приготовились повиноваться, но почтовые лошади не могли служить, и пришлось отказаться от надежды догнать беглого принца, который уже сильно ушёл вперёд; Галерию оставалось лишь изливать свой гнев в жалобах и пустых угрозах.

Константин благополучно совершил свой путь и вовремя прибыл к отцу, который вскоре скончался. Констанций как раз готовился переправиться из Галлии в Британию, чтобы вести войну с пиктами, северным народом, имя которого здесь впервые появляется в истории, но который, возможно, был тем же самым, против которого император Север воевал сто лет назад и который, по словам Геродиана, имел обычай покрывать тело шрамами и вырезать на нём изображения животных, отчего римляне дали им имя Picti, то есть «расписанные». Константин отплыл из Булони вместе с отцом и сопровождал его в войне против пиктов, после которой Констанций-победитель умер у него на руках в Йорке 25 июля того же года, что соответствует 306 году от Р. Х.

Умирая, этот государь устроил свою преемственность достойно той мудрости, которую проявлял в течение всей своей жизни и правления. Его семья была многочисленна. От первой жены, Елены, у него был Константин; от Феодоры, на которой он женился, как я уже говорил, когда стал Цезарем, родились три сына и три дочери. Сыновей звали Далмаций, Юлий Констанций и Аннибалиан; дочерей – Констанция, Анастасия и Евтропия. Если бы Констанций пожелал разделить свои владения между этим множеством детей, это означало бы обречь их на верную гибель и отдать на жертву алчности Галерия. Поэтому он решил передать верховную власть лишь одному Константину, который, будучи тогда тридцати двух лет и доказав свою доблесть и всевозможные превосходные качества, был способен управлять и, если понадобится, защитить отцовское наследство, став опорой для своих братьев и сестёр. Он назначил его своим преемником, рекомендовал его солдатам и велел остальным детям довольствоваться частной жизнью.

Решение умирающего императора стало законом для его семьи и армии. Как только он скончался, солдаты поспешили исполнить его волю и возвести Константина на престол. Тот делал трудности; хотел или притворялся, что хочет дождаться согласия Галерия; он даже попытался бежать, если верить свидетельству панегириста. Но, несомненно, он был рад, что его остановили, и, будучи провозглашённым Августом войсками, в этом качестве совершил погребальные обряды отца.

Усопшему князю воздали положенные почести с пышностью и великолепием, и он был причислен к сонму богов.

Все писатели, христиане и язычники, говорившие о Констанции, сравнивали его судьбу с судьбами других современных ему князей и отмечали поразительную разницу. Констанций, после славного правления, умер мирно среди цветущей семьи, оставив сына преемником, тогда как все остальные окончили жизнь трагическими или, по крайней мере, весьма печальными катастрофами, не передав своего величия наследникам. Причину этой разницы в судьбе можно найти в разнице поведения; и никто, на мой взгляд, не выразил это наблюдение лучше, чем Либаний, чьи слова я здесь приведу.