© Зарина Судорина, 2018

ISBN 978-5-4493-7692-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Коль ты отчаялся

цели достичь —

вспомни о Локи.

Может помочь он,

но ты не скупись —

будь благодарным.

Если ж забудешь

долю отдать

сыну Фарбути¹ —

сам он придет

и возьмет, не спросив —

это жертва для Локи.

Дмитрий Аринин

Мешок раскачивался на ветру

В шесть утра солнце припекало, воздух был плотным и сладким, каким бывает поздней весной после рассвета в этой стране с жарким климатом. Свет ослепил Мурену, повара детского приюта, а тем временем мешок продолжал раскачиваться на ветру. Длинным был мешок, и, не прикрыв глаза от света, невозможно было понять, что в нем.

Сквозь тонкую ткань Мурена ощутила деревянное, холодное. Пальцы поползли выше, и она нащупала в мешке пальцы и пятку. Тогда забилась, заголосила…

Тычков, следователь по особо тяжким преступлениям, завернул на задний двор сиротского приюта. Натуральное хозяйство гоготало, хрюкало, шипело и кудахтало. Тычков осмотрел тополь, деревянную сову, крепко приделанную к дереву каким-нибудь старательным воспитанником. Тело, снятое несколько часов назад, было подвешено к жердочке совы.

Тычков набрал номер на телефоне.

– Мелис Исенович, эт я. Выяснил: он все же был участником Адской резни… Два раза брали вместе с толпой. Не организатор – участник, бандитские нападения на мирных граждан… Да, и еще – директор сказала, работала у них года два назад менеджер по развитию – Варвара Спира. Уволилась по собственному год назад. Какая связь с делом – выясняю. Да, приеду – завезу документы на износ². До связи.

Какая связь?

Какая связь между менеджером детского центра и аутичным выпускником детдома, участвовавшем в организованном мятеже? И почему серые листы, адресованные этой Варваре, были зашиты в потайной карман куртки повешенного?

Будем выяснять.

Часть 1. Человек без рта

Глава 1. Начало. Мартовская жара

Девятого марта ехала с похмелья в автобусе, который вез меня на работу. Мучили дневные кошмары.

Было тоскливо и убого. Уже не было снега. Уже не было любви. Только дрожливое ожидание грядущего в провальном безвременье. Будущее представлялось черной дырой, и непроглядно было, и муторно от грязи, в которой рождался город и моя жизнь.

Вчера ездила к маме. Одна. Поздравила, выпила на могиле. Так разморило, что еле добралась домой. Токоев напрашивался со мной – очень хотел познакомиться с мамой. Неужели он думал, что у нас с ним серьезно настолько, что я повезу его к маме?

Токоев приезжал, когда я была на кладбище. И, конечно, не дождался! Так ему и надо. Оставил розу, открытку с натыканными сердечками. И накрыл это хозяйство истеричной запиской, в которой обещал больше «не вер-ну-ть-ся ни-ко-гда!!!» Вернулся через полчаса. С вином и конфетами. Вина было больше, чем конфет… Пьяные, мы валялись на кровати, пытаясь сношаться. Да уж.

И вот сегодня дневные кошмары, разинув волчьи пасти, ополчились.

На соседнем сидении женщина громко засмеялась и посмотрела на меня с ложной пьяной проницательностью. Лицо ее менялось в зависимости от тембра и громкости смеха: то это было лицо коровы, то козы. Но рога непременно присутствовали. Конечно, кого вдохновит пьяная страхолюдина? Алкоголь ведь меняет ДНК.

Видимо, я сказала это вслух: контролировать что-либо было трудно. Женщина встала, подошла ко мне, и, пока я ею любовалась, с размаху ударила меня в мой хлипкий нос…

Жара.

Как всегда, после дождливого февраля резко наступило лето. Но всё равно не хотелось ни покупать новую одежду, ни спать по ночам, ни думать о скользящей мимо жизни.

Особенно неприятно было, наверное, митингующим на Площади. Как бы ни прикрывались они газетками «Агым», как бы ни запивали водку почти горячей минералкой, пытаясь остудить свой фальшивый пыл мыслью о том, что сидят они здесь не за благое дело, а за жалкие гроши – ничего не помогало.

На следующий день после мятежа сняли оцепление вокруг Площади, и можно было ездить по городу. Или прогуляться среди вчерашних беснующихся, оставшихся валяться прямо на асфальте. Говорят, водку эти дни к Площади везли ящиками…

Рядом с каждым «повстанцем» – скромная полулитровка минералки, пустая и сиротливая. Дворники отказались убирать Площадь после этой ночи – биотуалеты привезти не удосужились. А в пылу жажды народной справедливости и огня – огня для нутра – не до газет и укромных мест.

Густое всенародное возмущение дымилось ошметками в лучах почти уже весеннего и во всякое время жаркого солнца. Кончилась дармовая водка, значит, пора по домам. За месяц продажи родины в розницу у Белого дома платят достаточно, чтобы продолжать питаться лепешкой и чаем.

Это было время, когда на моей родине к весне, по сезонной традиции, словно тухлый «подснежник»³ из-под грязного тощего снега, проросла новая профессия – митингующий.

Как раз к пробуждению мятежников подъехала машина с гордой надписью «Ар-Кумыс». Изрыгнула из себя бодрых парней, выгружающих спасительные бутыли.

…Круглый прыщ разоряется в мегафон перед полуживыми алкоголиками, средний возраст которых около тридцати: «Давайте встанем за Родину, братья!» Братья, рефлекторно среагировав на обещание водки и нескольких сотен сверху, завозились. Но встать было проблематично. Самым настойчивым всё же удалось усесться. Жестокий недогон – это вам не шутка. Тяжелая это профессия – родину продавать…

Женщины и дети уже подтягиваются со стороны парка, умытые, подмытые в фонтане и напившиеся воды пригоршнями оттуда же. Солнце расходилось нешуточно – еще один теплый бессмысленный день ждал нас впереди.

Но мне не надо на Площадь, я еду дальше, на работу, в приют для уличных детей – беспризорников, внутренних мигрантов и выпускников детдома. Приют называется «Детский Центр Жизни».

Сначала они кажутся одинаковыми: вонючими, грубыми и несчастными, и всё окружающее пахнет нереальностью. Такой, как бывает в снах. Они никогда не могут наесться, даже если съедят две порции с добавкой. И никогда не променяют вольницу ночных просторов на сытые ужины и тепло казенной постели.

Это трудно понять нам, людям другого мира, у нас слишком разные кумиры. Как мертвый телец против живой воли. Здесь наша территория и наш закон. Закон равенства. Которого не бывает.

На первом этаже «Детского Центра Жизни» располагается офис, где заседают все управляющие делами разных отделов: питания, образования, мониторинга и развития. Последним вот уже три дня как заправляла я. Чуть дальше, в застекленном закутке (дела Центра и его директора прозрачны!) – бухгалтерия и кабинет директора.

Также на первом этаже большая комната мальчиков, рассчитана, как и комната девочек, не менее чем на десять кроватей. В ней всегда есть дополнительные спальные места на случай сильных морозов. Большинство детей поступает в приют именно во время морозов – на улице слишком холодно. Но при первой же оттепели кровати как девочек, так и мальчиков стремительно пустеют.

Столовая, игровая и комната девочек – на втором этаже. На третьем – комната для выпускников детского дома программы «Взрослая жизнь» и актовый зал. Здесь же коморка сторожа. Единственное место, где можно покурить, если совсем невтерпеж, или ночью, во время дежурств.

Работники Центра питаются в одной столовой с детьми. Входя в курс дела, помаленьку надергивая кусочки испуганных историй о беспризорных, я вспоминала, как слышала, что их насилуют на улицах. И теперь в столовой, когда они относили свои тарелки в мойку, поворачиваясь ко мне спиной, мой взгляд неизменно упирался в их худые детские затылки и задки. Я пыталась понять, как же это возможно…

Аппетит безвозвратно исчезал. Бесполезно было убеждать себя, что все это враки. Однако спор уже затеян, и быстрая правда сует вместо ложки в руку аргумент, что большинство беспризорников поступают в Центр с венеричками… Ковыряние вилкой в гречке с кусочками мяса вызывает теперь рвотные позывы – где-то здесь наверняка прячется белое, слизкое, вездесущее…

По первости я их не различала. И когда, к моему бесконечному ликованию, можно было выскользнуть в перерыв до ближайшего поворота затянуться табачным дымом, я шарахалась от каждого киргизёнка: вдруг наш?! Если увидят с сигаретой, мне кранты – в Центре строгий запрет на курение и алкоголь. Оно, конечно, педагогично, но что же делать мне, взрослой курильщице с семилетним стажем, не желающей перевоспитываться? Много в то время было дырок на юбках и куртках, прожженных спрятанными за спину сигаретами.

После обеда, в очередной раз потрясенная, бегу за поворот. Мырк⁴ на остановке рассматривает ярко одетую тетку, и близость этой доступной женщины привлекает его до дрожи в руках. Так же как меня сейчас – лежащая в кармане долгожданная сигарета, которую я сейчас выкурю. Он смотрел на нее жадно и неутомимо. Я думала о ней. О моей сигарете в кармане.

Возвращаясь первые дни домой с новой работы, по вечерам я плакала. Слезы как переход в новое состояние небесполезны. За чужим страданием забываешь свое. Бабушка вздыхала и качала головой: «Какая тяжелая работа…» В ее голосе сквозила хорошая удовлетворенность: деньги правильно получать за нелегкий труд. Тем временем я, спасаясь от пустоты, окуналась на дно. Одно было внешнее, второе – внутреннее. Я никогда знала, что люди могут так жить.