Барахолка на Сухом мосту

больше похожа на музей под открытым небом. Когда-то здесь был рукав реки Куры, а теперь ездят машины, а на тротуарах сидят продавцы, разложив свои богатства на расстеленных прямо на земле газетах и кусках ткани. Коллекционеры торгуются о ценах на антиквариат, а такие же, как мы, туристы прогуливаются и глазеют на чудные товары.

– Если потеряетесь, – сказал Нодар нам с мамой, – встречаемся у вон той скульптуры, – он махнул в сторону бронзовой фигуры художника.

Я рассеянно кивнул, и мы пошли бродить по блошке. Не знаю почему, то ли потому что мы любопытные вороны, то ли по другой причине, но блошиные рынки – это наша страсть. Моя мама фанат барахолок, а я отношусь к ним не как к местам купли-продажи, а скорее как к выставкам. Груды хлама вызывают у меня благоговейный трепет. Картины, старинные наряды, ковры ручной работы, украшения, иконы, чугунные утюги, изящные статуэтки, роскошная посуда, старые фотоаппараты и ветхие открытки, чего здесь только не было! Невероятные коллекции наручных и карманных часов, шкатулок, значков вперемешку с допотопными телефонами, патефонами, дряхлыми транзисторами, проигрывателями, виниловыми пластинками и пишущими машинками. В дальней части рынка на прилавках лежали вещи, которые боязно было положить на землю или багажник машины, до того хрупкими выглядели эти хрустальные люстры и фарфоровые безделушки.

У рядов с холодным оружием я замер и простоял довольно долго, разглядывая кинжалы, ножи и сабли, мерцавшие тёмным серебром на бережно подстеленной бархатной ткани. Мне бы хотелось купить их все, чтобы любоваться ими дома и придумывать страшные и великодушные истории про это оружие и про людей, которым оно принадлежало. На некоторых клинках были бурые пятна то ли ржавчины, то ли чего-то ещё. Оружие всегда рассказывает про войны лучше, чем все учебники, вместе взятые. А это оружие рассказывало про войны, которые были здесь так часто, что стали привычной частью жизни, где каждый мальчишка с самого детства был вооружён и умел сражаться. А смог бы я тоже? По правде… смог бы? Я вздохнул и пошёл разыскивать маму. Она стояла возле целой армии глиняных кувшинов и выбирала турку для кофе.

– Не знаю, какую джезву купить, – спросила у меня мама, – керамическую или медную?

Пожилая женщина, одетая во всё чёрное, терпеливо ждала, когда мама примет решение. Мама обернулась на рынок и стала подслеповато вглядываться вдаль, наверное, пытаясь высмотреть Нодара. Смешная у меня всё-таки мама. Ну чем Нодар ей поможет? Это же не ему, а ей варить кофе в этих джезвах, что он может посоветовать?

– Бери обе, – сказал я.

– Дорого.

– А я скину! – оживилась чёрная дама. – Я вам цену уступлю.

– Бери, – повторил я. – Если тебе две дорого, купи одну себе, а вторую мне. Получится дешевле.

Мама рассмеялась и, счастливая, высыпала на ладонь крупные местные монеты:

– Помоги-ка мне разобраться в этих тетри и лари.

Люблю путешествия, я уже говорил? Люблю незнакомые места и непонятную речь, и считать иностранные деньги тоже люблю, это гораздо интереснее уроков математики: умножать, делить, переводить. Почему этому не учат в школе?

Мы купили турки, и продавщица завернула их в толстую коричневую бумагу, приговаривая добрые пожелания, чтобы в них варился самый вкусный кофе и приносил нам счастье и здоровье. Мама осторожно уложила свои сокровища в сумку, и они ещё долго благодарили друг друга за покупку. Наконец мне удалось отлепить маму от этого прилавка, и мы двинулись дальше. Нодар сидел на корточках перед россыпью деталей и сосредоточенно выбирал какие-то схемы-клеммы. Мы не стали его отвлекать и пошли в книжный ряд.

* * *

Книжный – это мягко сказано. Я часто хожу в книжные магазины, супермаркеты и букинистические или покупаю книги в интернете, но по сравнению с ними здесь были настоящие древности. Я бы не удивился, узнав, что часть этих книг написана на папирусе или телячьей коже. Потёртые обложки, потемневшие от времени страницы, замысловатые крупные буквицы в начале глав, витиеватые закорючки диковинного алфавита. Хотя почему диковинного? Для местных он самый что ни на есть понятный и привычный. А для меня – абракадабра какая-то. Но эти антикварные печатные развалюхи притягивали как магнит, и, зная мою маму, я боялся, что она захочет купить их все. Для неё книги – воздух и еда одновременно.

И вдруг я увидел Книгу. Не знаю, чем она выделялась среди прочих. Книга как книга. Старая, рваная, не очень чистая, с громоздким металлическим замком в виде виноградной ветви. Таких книг здесь пруд пруди. Но что-то в ней было, чего не было в других. Её хотелось купить и не выпускать из рук, и никогда никому не отдавать. Я старался не смотреть на неё, но не мог отвести взгляд. Стоял как прикованный и боялся, что мама увидит её тоже, и тогда мы точно купим эту Книгу, хотя стоит она наверняка целое состояние. И боялся ещё чего-то, сам не понимая чего. Старик, продававший эту книгу, улыбнулся и заговорщицки подмигнул мне. Нет, покачал головой я. Да, кивнул он. Так мы и стояли, разговаривая глазами. Его чёрные глаза, окружённые сеточками морщин, убеждали меня: «Покупай, не бойся!» Я молча мотал головой. Тогда старик обратился к маме, рывшейся в книжных развалах:

– Прекраснейшая!

– Вы мне? – растерялась мама.

– Тебе, тебе, – поманил её старик.

Мама подошла ближе и нахмурила брови, переводя взгляд с меня на старика, словно пытаясь понять, не натворил ли я чего и нужно ли меня с ходу защищать или надо сначала разобраться.

– Тебя ждёт! – старик постучал по Книге заскорузлым коричневым пальцем.

Мама увидела Книгу и ахнула. И тут же её восторг сменился ужасом – она явно представила цену этого сокровища. С такими суммами мы были незнакомы. Старик благодушно улыбался и почему-то одобрительно качал головой. Я разозлился на него, неужели он не видит, что нам его товар не по карману? Мама обрадуется, что ей довелось встретить такую редкую книгу, а потом расстроится, что не может её купить, и будет дома всю ночь вздыхать и считать, сколько научных статей ей нужно написать, чтобы накопить на такой превосходный экземпляр. Эмоции от восхищения до отчаяния пробежали по её лицу, и мама робко спросила:

– Можно?

– Нужно! – рассмеялся старик.

Мама кивнула мне, и я протянул руку к Книге. Тяжёлая, обитая металлом обложка легко открылась, Книга сама распахнулась навстречу мне, едва я успел к ней прикоснуться. Это действительно была Книга. Древняя, дряхлая, но живая и обрадовавшаяся, что её наконец открыли. На пожелтевших страницах, исписанных выцветшими чернилами, были картинки и, когда я смотрел на них, они тоже смотрели на меня, и люди на них – радующиеся, горюющие, задумчивые, строгие, мечтательные, насмешливые, надменные, старые и молодые, дети, юноши, девушки, зрелые важные господа и дамы, молодожёны в праздничных платьях и монахи в чёрных рясах, – все эти люди ликовали, увидев нас с мамой. Я зажмурился и даже потёр глаза. Книга не мультик, иллюстрации в ней не могут двигаться. Не должны. Я снова взглянул на них. Они двигались. Мама зачарованно смотрела на них, и их поведение её абсолютно не смущало. Или она не видит, что они двигаются? Неужели это заметно только мне? Может, я перегрелся и у меня так проявляется тепловой удар?

Сколько же она стоит, эта чёртова Книга?

– Семь лари, – ответил старик и немного укоризненно добавил, – только она не чёртова. Наоборот.

– Библия, что ли? – не понял я.

– Как семь?! – поразилась мама. – Но это ведь слишком мало за такую старинную книгу. Вы, наверное, хотели сказать семь тысяч лари?

– Семь лари, – повторил старик. – Я сказал что хотел.

Мама беспомощно переводила взгляд с Книги на меня, словно спрашивая, что делать.

– Семь лари? – почему-то шёпотом переспросил я.

– Семь, – подтвердил старик.

– Тогда мы берём. – Я отсчитал монеты. – Нельзя не взять, мам. Она же тебе потом сниться будет.

Старик захлопнул Книгу, и виноградовый замок с лязгом защёлкнулся. Одной рукой он взял деньги, а другой протянул мне Книгу. Я чуть не уронил её, Книга оказалась ужасно тяжёлой. Мы уже собрались уходить, когда старик поманил маму и надел ей на шею словно из воздуха взявшуюся металлическую подвеску на кожаном шнурке.

– Да вы что! – возмутилась мама, – вы и так нам книгу практически даром отдали, и ещё медальон?!

Старик усмехнулся и сказал: – Книга без него не может. Он её охраняет.

Мама растерянно посмотрела на меня, поблагодарила старика и мы пошли к выходу. Нодар ждал нас возле бронзового художника.

– Хорошая штука! – одобрил он Книгу и, повертев её в руках, спросил: – А ключ от неё есть? Она же закрыта.

Я попробовал открыть. Книга не открывалась.

– Подержи-ка, – сунул я Книгу маме и побежал обратно к старику.

Я прошёл весь книжный ряд туда и обратно. Никакого старика там не было.

Мама

сняла медальон, рассмотрела и повесила мне на шею, пробормотав, что ей не по возрасту носить украшения на шнурках. Я не ношу висюльки, но спорить с ней не стал, молча спрятал медальон под футболку. День был большой, все устали, и я был расстроен – всё-таки обманул нас проклятый старик, не бывает таких драгоценных книг за бесценок.

Нодар довёз нас до дома, и мы с наслаждением нырнули в прохладу квартиры. Мама положила Книгу на стол и не могла на неё надышаться – крутила, вертела, гладила. О джезвах, которые она несколько лет мечтала купить и теперь лежавших в её сумке, она совсем забыла. Я тоже покрутился около Книги, но открыть её не удавалось, и я пошёл искать инструменты. Ничего, я справлюсь с её замком. Мне позарез надо проверить, живые в ней картинки или нет. Я облазил все закутки, но инструментов в этой квартире не было. Ни отвёртки, ни плоскогубцев, ни даже молотка. Только ножи и вилки. Кухня навела меня на мысли о еде. Неплохо было бы подкрепиться. Почему после всех этих базарчиков и блошиных рынков всегда хочется есть? Наверное, потому что сам не замечаешь, как провёл там несколько часов.

– Бобо, ты куда? – вслед мне крикнула мама.

– В хлебную лавку на углу с Марджанишвили. Я у них в витрине хачапури видел.

– О, возьми побольше! – оживилась мама. – И лобиани. Устроим пир на весь мир.

Во дворе девчушка лет восьми, высунув от усердия язык, поливала асфальт из шланга. Молодые и пожилые мужчины в увитой плющом беседке играли в домино и громко переговаривались. Я остановился посмотреть на них. Никогда не видел, чтобы в наше время взрослые люди во дворе играли в домино, а для них это, похоже, было обычным делом.

– Хочешь сыграть? – пригласили они.

– А, нет, – смутился я и зачем-то спросил: – Я в магазин бегу, вам что-нибудь купить?

Игроки загалдели, засмеялись, и самый старший сказал:

– Спасибо, Бобо! Ничего не надо. Хороший ты парень!

Я выбежал из двора. Не люблю, когда меня хвалят. И откуда они знают, что я Бобо? Не иначе Нодар рассказал или госпожа Лейла, наша квартирная хозяйка, она приходила утром, приносила завтрак. «Хороший ты парень, Бобо!» – передразнил я и припустил вниз по улице. В магазинчике за углом накупил горячей свежей выпечки и сбегал через дорогу за лимонадом. Продавщица долго отсчитывала сдачу с тархуна и дюшеса, и я начал нервничать, что лепёшки остынут. На обратном пути поделился хачапури с сидевшим у ворот церкви нищим. Соседей во дворе уже не было.

* * *

Я быстро поднялся на наш этаж и почувствовал тревогу. Дверь в квартиру была приоткрыта. Мама никогда не оставляет дверь нараспашку, она жуткая трусиха. Я прислушался, потом осторожно заглянул в щёлку. Тихо. Слишком тихо. Я рывком раскрыл дверь и обомлел. Всё в квартире было перевёрнуто вверх дном. А мамы не было. На сколько минут я выбегал? Минут на пятнадцать, если не меньше. Кто мог за это время разгромить квартиру и похитить маму? А может, мама убежала звать на помощь? Но почему я её не встретил? Она побежала в другую сторону? Вряд ли. Мама всегда беспокоится в первую очередь обо мне, и в случае опасности она побежала бы меня спасать. Я у неё один. И она у меня одна. А сейчас и вовсе ни одной. Я в чужой стране, не знаю языка, не знаю никого, кроме нескольких маминых коллег, но их номера есть только у мамы в телефоне, а мамин телефон валялся на полу разбитый. Книги на столе не было. Я обошёл всю квартиру, заглянул в каждый угол, рассмотрел все разбросанные вещи. Книги не было нигде. В том, что маму похитили, я не сомневался. Но зачем? Зачем она кому-то понадобилась? Если хотели забрать Книгу – ну и забирали бы, а зачем забирать маму? Какой выкуп за неё можно потребовать? Она же не миллионер. И что мне теперь делать? Как нужно себя вести, когда у тебя похищают родителей? Киднеппинг – слышал, а вот о мамнеппинге – никогда. Или здесь он называется по-другому? Если «мама» здесь значит «папа», а «деда» значит «мама», то похищение мамы, то есть деды, будет «деданеппинг»? И слово дурацкое, и вся эта история бред!

* * *

– Тук-тук, извините, что поздно. – У порога стоял Нодар с пакетами в руках и ошарашенно разглядывал комнату. – Вай ме! – потрясенно выдохнул он. – У вас тут что, землетрясение было?

Странный он парень, Нодар. Всегда старается пошутить.

– У нас тут… мама исчезла, – я сглотнул комок в горле. Не буду плакать. Не при нём.

– Так, – Нодар обвёл глазами комнату и взгляд его упёрся в мамин телефон, вернее, в то, что им раньше было. Потом он посмотрел на меня: – А ты чего с сумками стоишь?

Я и не заметил, что до сих пор держу пакеты с покупками в руках.

– А ты? – переспросил я.

Нодар протянул вперёд руки с набитыми до отказа пакетами: – А я вам покушать привёз. Моя бабушка ачму испекла, а это девочки с кафедры долму передать просили, ну и так, по мелочи.

«Хорошие мелочи, – подумал я, глядя на выпирающие из пузатых пакетов свёртки, – килограммов на десять». А вслух сказал: – Спасибо. – И расхохотался. Я не собирался смеяться, но хохотал и хохотал, и никак не мог остановиться. Мы с ним стояли друг напротив друга с дурацкими пакетами, полными еды, а мамы не было.

* * *

Нодар отнёс пакеты в кухню, достал телефон и принялся названивать и что-то объяснять по-грузински. Как я понял из имён, которые он называл, сначала он позвонил декану в институт, потом ещё одному человеку с кафедры и только потом вызвал полицию. Закончив разговаривать, отнёс и мои пакеты в кухню и по-хозяйски убрал продукты в холодильник.

– Может, поешь, пока полиция не приехала?

Я помотал головой. Не до еды сейчас. Нодар кивнул и принялся снова осматривать квартиру.

– Слушай, а это здесь раньше было?

На вешалке у входной двери на рожок для шляп был наколот книжный лист.

– Как думаешь, можно его трогать? – спросил Нодар. – Может, на нём отпечатки пальцев?

Я подошёл и снял листок с пронзившего его копья. Грибоедов. «Горе от ума». Кто и что хотел этим сказать? Мама филолог, она никогда не вырвет страницу из книги, для неё это всё равно что человеку руку оторвать. И всё же… А вдруг мама хотела мне что-то сказать? Но что? Грибоедов? Шифр? Я быстро достал из чемодана мой блокнот и сделал решётку. Наложил на книжный лист, проверил. Никакой криптограммы. И всё же зачем-то этот листок оставили. Это записка. Но о чём? «Уж коли зло пресечь: Забрать все книги бы да сжечь». О Книге? Забрали Книгу, чтобы сжечь? Кто? Забрали Книгу, чтобы пресечь зло? Какое? Ничего вразумительного в голову не приходило, только вспоминались ухмыляющиеся морды дэвов на Мтацминде.

* * *