© Юрий Лаковский, 2014

© Мирра Таиссат, иллюстрации, 2014

Редактор Элен Лепик

Благодарности

Галина Оболенская

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

 
Я ехал к матери через сады в телеге,
С вожжами старый шорник, тоже с Гая¹,
Ну что, – спросил он у меня, – опять набеги,
И так же в мае?
 
 
Так, стало быть, прошла ещё одна година,
Японский Бог, и что в звездáх за спешка,
Остался я один, да, вон, еще скотина, —
На небе Стешка.
 
 
Давай помянем бабу-то, что ж мы, не люди,
Под сеном у меня укрылась фляга,
Ну, пухом ей земля, и пусть с ней ангел будет,
А с нами брага!
 
 
Как ручеёк она меж камней известковых,
Всё сдобрит песней – дойку, стирку, калду²,
За ней тогда всё увивался участковый,
Убил бы падлу!
 
 
Но сам тогда он наказал себя за норов, —
Зачем лезть на рожон, да после браги,
Его тогда на «чёрном воронке"³ и в город,
Подох в тюряге.
 
 
Что за напасть, как чёрт урчит сегодня в брюхе,
Глаза слезятся на ветру, хоть выколь,
Видать, давно не украшал я крест старухе
Живой гвоздикой!
 
 
Ты, верно, засыпаешь от моих историй?
Наплюй на них, поспи на сене малость,
Мне не гореть уже от счастья и от горя,
Что делать, старость!
 
 
А сам-то про себя хоть помнишь свою кралю?
Бывало, вижу вас, – сидят, воркуют,
И нешто не дурак, что променял Наталью
На городскую?
 
 
Глаза-то у неё – горящих два уголья,
Бывало, взглянет, – всё нутро зарúтся,
И как в тумане слышу, – здравствуй, дядя Коля!
Всё думал – снится.
 
 
То яблок сунет мне румяных, то смороды,
А я всё ладил ей зимою санки,
Видать, и в наши родники и огороды
Слетает ангел.
 
 
А как она сейчас? – Так, значит, оклемался!
Вот в буркалы твои смотрю и вижу,
Запросто так, как тень, по свету ты скитался
С горою книжек.
 
 
А жил бы здесь, смотри, ну где ты сыщешь
Такую сучью красоту с телеги?
Её спокон веков, ни за какие тыщи
Не купишь в Мекке⁴.
 
 
Вот, человек, возьми, душа и ум – потёмки,
Всё что-то ищет, ёрзает, бросает,
И подстелить бы рад себе под зад соломки,
Но где, – не знает!
 
 
Ты, вот что, уши-то свои закрой, на милость,
Мне бы сказать тебе о ней немного,
В твоих руках она, как солнце, вся лучилась,
И ты был Богом!
 
 
Ты мог её создать величьем своих искор,
И бабья суть её свилась бы в зори,
Ну, кажется, приехали, тебе тут близко,
Чай, помнишь, что ли?!
 
 
И, больно, не серчай на старика-шишигу,
Вон, отмахали две версты, и нате!
Сподобься уж, зайди и захвати мне книгу
О Митридате⁵.
 
 
Чайку попьем с тобой, собрал я много мяты,
Клубника в погребе, варила женка,
У старого моста найдешь мои палаты,
Там, где колонка.
 
 
Я провожал его открытым долгим взглядом,
Жизнь не скрутила старика в цигарку,
Не подобает нам учить ходить за стадом
В горах овчарку.
 
 
Мой дом увяз в саду, два дня я дурью маюсь,
Почистил двор, отнес весь хлам на свалку,
А в три часа утра я с шорником встречаюсь —
Звал на рыбалку.
 
 
Его все Митричем зовут тут в околотке,
Прошел войну, медалей два десятка,
И было время – шибко пристрастился к водке,
Душа – загадка!
 
 
А в кич⁶ его определили по раненью,
В стройцехе с хромотой он не работник,
Вот сбруи и латал под старость, к сожаленью,
Хороший плотник.
 
 
Сухой короткий свист – тут тоже своя марка —
Никто не мог под Митрича сработать,
У вишенника встал и ждет, в зубах цигарка
Под самый ноготь.
 
 
Две удочки в руке, махнул – Айда на лодку!
Без нас лещи и караси тоскуют,
А лещ хорош поджаристый с лучком под водку,
Его смакуют!
 
 
Ты весла то не рви, куда нам торопиться?
И солнце не сползло еще с Америк!
Смотри, сожрал туман, как призрак бледнолицый,
Зеленый берег.
 
 
Привольно здесь, скажу, в затоне рыбы уйма,
А тишина, – хоть режь ножом на булку!
Вчера уключину поставил на полдюйма,
А бьется втулка.
 
 
Так распугаем всех подлещиков в округе,
Иди в полхода, мы почти у места,
Вот так подумаешь о рыбах на досуге,
Ну, блин, фиеста⁷!
 
 
Но как же отчего? Тут вольница и пища,
А щука в этих водах редко ходит,
Она по каузам⁸ все с голодухи рыщет, —
Ей там свобода.
 
 
Давай-ка шепотком, а то мы как два гуся
Разгоготались на ворон и галок,
Шепни там рыбке под водой, благой Исусе,
Клевать на сало!
 
 
Я на корме сижу, у старика середка,
Сидим как пара белых изваяний,
Он и спроси меня – почем в Китае водка,
У них, в юанях⁹?
 
 
И разговоры завязались между нами
О Лао-Цзы¹⁰, над чем корпел китаец,
И почему сквозь ревы мировых цунами
Проходит старец?
 
 
Сидим уж битый час, следим за поплавками,
И хоть бы так, для смеха кто-то клюнул,
Но мой старик хитрит, невозмутим как камень,
Другой бы плюнул.
 
 
Ты вот что мне скажи, куда девались, на хрен,
Все эти караси, ети их в душу?!
Давай с тобой рыбак по тридцать граммов ахнем
За баб и сушу!
 
 
Попробуй, откажись! От этого напора
Сам Горбачев бы опрокинул рюмку.
Вот нету в нашей сучьей жизни коленкора!
Подай-ка сумку!
 
 
Мы выпили за всех, и даже за Чапая,
Как не крути, святое дело – принцип,
Вот он бы не пустил в Святую Русь Мамая,
И проходимцев!
 
 
И только к вечеру очистилось пространство,
Клевало все, и в лодке стало тесно,
Старик ругал подлещиков за наше пьянство,
Что было честно.
 
 
Всю рыбу, разделив на два больших кукана¹¹,
Мы разошлись при свете лунной пыли,
И облака медлительно и очень странно
В глубь неба плыли.
 
 
Все сутки напролет, как агнец божий в яслях,
Я спал, прослушав мировые сплетни,
Кружил над моим домом яснокрылый ястреб
Двадцатилетний.
 
 
Я видел сон цветной – отторгнутый от тела,
Другой такой же я, но так прозрачен,
Скользит сквозь серебро античного удела
И тихо плачет.
 
 
Я радостно себя бросал в глубины света,
И не печаль руководила мною,
Мне не знакомою была моя планета
Тогда, весною.
 
 
Но что еще главней – я помню это ясно —
Вкус истиной свободы в абсолюте!
Никто меня не звал, не докучал напрасно
Ни Бог, ни люди.
 
 
Я узнавал слова и песни древних сиддхов¹²,
И белый старец в розовой пещере
Читал мне о другой любви из пыльных свитков
И о Венере!
 
 
И мчались в сердце яснокрылые молитвы,
Здесь мой приют! – кружилась весть благая,
Но путь любого сна, как грань тончайшей бритвы, —
Я снова в Гае.
 
 
Проснулся, наконец, тебе записка, лично,
Небось, опять старик, ему неймется,
А я спекла тебе с утра пирог клубничный, —
И мать смеется.
 
 
Но что ее так сильно нынче рассмешило?
И рыба, пусть не царская, но все же,
Я помню, как пришел, и что меня кружило,
Сказал что может?
 
 
Ну не томи, скажи, что был вчера в запарке,
Живу в мечтах, в пылу своих исканий,
Или опять читал соседской я овчарке
Стихи за баней?
 
 
У друга твоего всегда дела до жизни,
Один он здесь охоч до философий,
Иди водой холодной обливайся к вишням,
А я пью кофий.
 
 
Поговорили вот, ей только в контрразведке
Запоминать пароли, лица, явки,
В окно я вижу – к ней идут опять соседки
Страдать на лавке.
 
 
Читаю манускрипт. Муслявя карандашик,
«Старик писал, где жирно, а где тонко:
Привет тебе огромный от твоей Наташи,
Вот, ждет ребенка.
 
 
А назовешь-то как?– спросил я для порядку,
Сам вижу все, мальчонка будет юркый;
Кручусь, со мной она, взнуздала мне лошадку,
И молвит – Юркой!..«
 
 
Неугомонный дед, ему бы путать сети,
Все норовит кольнуть, задеть живое,
Что там за новости у нас в смешной газете —
Корма, удои?
 
 
Сегодня разбирал все барахло в чулане,
Нашел тетрадку с классным сочиненьем —
Я в нем писал взахлеб о Лариной Татьяне
Стихотвореньем!
 
 
Вот пара строк для вас, послушайте на милость:
«Он Бог, и Царь, и Ангел благородный,
И это божество, что ей ночами снилось,
Как снег холодный!»
 
 
Пирог клубничный с молоком – все для сыночка!
Такие завтраки не ели принцы,
Отрежу Митричу я тоже два кусочка
Так, для гостинца.
 
 
А вот и сам он едет, легок на помине,
В открытое окно кричит – Здорово!
Да хлеба вон купил ржаного в магазине,
Подь на два слова!
 
 
Ты, вот что, у меня будь в аккурат к обеду,
Уху сварганю, – не уху, а сказку!
Сейчас в контору по бумагам ихним еду
Сшить неувязку.
 
 
Уразумел хоть старика? Давай, до встречи!
Но, милая, пошла, царя возила!
Нам все одно, что Харри Трумэн¹³ или Черчилль¹⁴, —
Вот в этом сила!
 
 
Забросив все дела, иду на речку, к вязам,
Здесь соловьи горланят до упаду,
На лопухах лежат прозрачные алмазы
От звездопада.
 
 
В цветах мохнатых ловко копошатся пчелы,
Лаодика¹⁵ позирует на камне,
Для бабочек цветных я здесь открыл бы школы,
А птиц куда мне?
 
 
На тополях, вверху, как в итальянских семьях,
Грачиный гам смешался в черный катыш,
На целый день уйти бы утром в воскресенье
Туда, где ландыш.
 
 
И в этом мире грез, почти инопланетном,
Я забреду в дубовую общину,
Кем быть желаешь? – спросит меня старец, – Ветром?
Лети в долину!
 
 
И как в том сне цветном порывисто и ярко
Я вырвусь к свету из одежды тела,
Здесь любящий вокруг меня народ – овчарка
И птиц капелла!
 
 
Здесь сонм цветов – акант, тагетес, амариллис,
Левкой, агава, куколь, пассифлора,
И я меж них святых, как юный Бог Осирис,
Как дым узора.
 
 
О если б не был мир мой так лучист и тонок,
Он разлетелся бы на сотни склянок,
От этих ветрено-прекрасных махаонок,
И цинксианок!
 
 
Я в них влюблен давно – в Сапфо, Ифис, Илею,
Я визажист Ино и Мнемозины,
Я на ладонях согреваю Галатею¹⁶, —
Мою кузину.
 
 
Пирог для Митрича я завернул в салфетку,
Тропинкой, думаю, пойду – так ближе,
Давно не видел его белую беседку
Под красной крышей.
 
 
Там спорили мы с ним, ругаясь жарко матом,
О ренессансе, Фрейде, о Фиделе,
Что надо разогнать к едрени-фени НАТО
На той неделе!
 
 
С волками надобно без церемоний, грубо,
Никитка прав был, хоть и кукурузник;
Слышь, Эйзенхауэр Дуайт¹⁷, не трогай Кубу,
Фидель – союзник!
 
 
Я шел и вспоминал все наши разговоры,
Бывал он нежен, как в свой день рожденья,
Когда сыскав меня после вечерней ссоры,
Просил прощенья.
 
 
Ну, брат, уважил, проходи, уха готова!
Полить, чать, руки, вон там в банке мыло,
К ветеринару мне б махнуть до дня Петрова,
Хандрит кобыла.
 
 
Тут я принес пирог, спекла сегодня… – Знаю!
У матери твоей рука из пуха!
Вот почему так не пекла, не понимаю,
Моя старуха?!
 
 
В беседку, или как, пойдем хлебать ушицу?
Зачем же нам ломать зерно традиций?
Бери намазывай на хлеб пока горчицу,
Я с кухни птицей!
 
 
А сладкий дым ухи уже кружит повсюду,
Цветы от слив на скатерти пунцовой,
Старик на стол собрал нарядную посуду
От Кузнецова.
 
 
Давай тарелку то! Видал, как получилось!
Почти «тройная» с золотым наваром!
Рука его щедра, лицо его лучилось,
Он был пожаром.
 
 
Без этого никак! По граммов сто на брата?..
Хрустальных слез отлил старик из фляги,
Пусть будет в нашей бренной жизни больше лада,
Ведь мы не маги!
 
 
Крепка слеза! Крепка! – мы навалились дружно,
На хлебово, звенели только ложки,
Где нам глядеть сейчас как есть и как не нужно,
Повсюду крошки!
 
 
Добавки наливай, черпай побольше гущи!
Где в городе твоем найдешь такое?..
Приди к нам на тарелку супа, Боже сущий,
Нас будет трое!
 
 
Жизнь хороша! Мы в креслах и глядим на сливы,
Сидим вальяжно, будто бы в партере,
Мы непристойно счастливы и молчаливы, —
Пусть нам не верят!
 
 
Пока нас нет в миру – одна моя ремарка —
Я в глубине души своей отшельник,
Искусственный уют, как мертвому припарка-
Мне снится ельник.
 
 
И оживает грудь, и радостное сердце
Готово вырваться из душной клетки,
Туда, где светлый лес, мой дом, резные дверцы,
Щеглы на ветке.
 
 
И там река несет серебряные струи,
До ней пешком два километра ходу,
Я буду плавать там и рыб ловить в июле,
Глядеть на воду.
 
 
Когда же путник спросит дать ему напиться,
Я целый ковш ему снесу к калитке,
Спрошу, как мир земной, стоит ли там столица
И жив ли Шнитке?!
 
 
Мы плавно с Митричем перенеслись на землю,