Цитаты из книги «Бретёр»

Опытный лакей вильнул подносом, не уронив ни одного бокала, и исчез в темноте, точно его не было. Мурин даже не слышал его шагов. Колотилось только его собственное сердце. Он выставил руку и снова пошел вперед.

Но беспокоиться не о чем. У меня есть небольшой хозяйственный прием. Видите эти занавесы. Я велел повесить вдоль стен на некотором расстоянии. Глушат лишний шум. А главное, выгородился коридорчик. Он идет через все залы, в буфетную. Лакеи и официанты по нему разносят напитки, обновляют колоды и мел, выходя из-за занавесов только там, где должны. И туда же исчезают. Ничто так не убивает настроение игры, как вид пустых бутылок, грязных бокалов и снующей прислуги. Этого всего господам и у них дома хватает!

Говорили, что сам Катавасов — отставной офицер. Он держался непринужденно, с тактом опытного светского человека, но без брюзгливости, холодного снобизма или гримасы вечной скуки, столь часто отталкивающих в свете, но от этого не менее модных. Одет Катавасов был со вкусом: в темный сюртук с самым простым галстухом. Он странно напомнил Мурину его старшего брата, Ипполита. Оба одинаково понимали, как должен выглядеть человек, который хочет показать свою влиятельность. «Скользкий тип». Мурин уже не сомневался, что перед ним — первостатейный проходимец. Но не дурак.

— Солдат всегда солдат. Сам знаю, каково это. Как на погибель гнать, так начальство тебе и «братца» скажет, и «ребятушки», и «отечество святое», а как увечье получишь, так пшел вон, пес, выгребай как знаешь или подохни. Хоть барин, хоть мужик, одно паскудство. Только свой брат-солдат солдату и поможет.

У Мурина была своя тайная слабость. Он обожал сладкое. Так постыдно, так немужественно! Он любил шоколад и эклеры (у Вольфа — лучшие!), любил пирожные со взбитыми сливками и с глазурью, любил миндаль, жаренный в сахаре, и сушеные вишни в шоколаде, любил профитроли и конфеты. В том, что касалось сладкого, он был хоть и гурман, но истинный демократ: он любил все, и простонародные блины с медом или вареньем. Самым большим лишением на войне было для него то, что из сладкого был только изюм, да и то один раз: им угостил Мурина мальчик-гусар, явно недавно отнятый от мамочки, вынутый из любящего дома, изюм был хороший, а на следующий день мальчика убили, вот ведь…

— Уберите. Это. Немедленно. Р-ротмистр. Мурин не имел достаточно силы воли, чтобы разжать зубы, вскинул глаза. Перед ним был молодой гвардейский генерал. Сверкающий, как новая монета. В идеальном галстухе, с идеальными бакенбардами. Пахло кельнской водой. Розовое свежее лицо, по которому цирюльник прошелся утром горячим полотенцем, кривилось от отвращения. Генерал процедил, глядя Мурину в лоб: — Жрать на улице… Вы п-позорите м-мундир.

— На вот, на чаек. За графа Суворова. — В аду он пусть горит, сволота, людей не жалел, — неожиданно произнес швейцар. — Благодарствуйте. За ваше здоровье лучше выпью. Вам нужней.

И внезапно добавил: — Так забавно! Оба — большие любители бильярда. Настоящие ку-ку. Каждый вечер стучат киями у Шухова на квартире. Большая Морская, в доме Чаплиных. Как все хорошие адъютанты, он обладал способностью быстро соображать, не говоря лишнего. Мурин поэтому тоже воздержался от ненужных слов, подмигнул только, чтобы показать, что сообщение понял, и вышел.

Юноша задумчиво принялся сгибать лист, выглаживая его ногтями. Он все делал аккуратно, и сам был такой чистый, аккуратный. Мурин невольно засмотрелся на его розовые овальные ногти, они были отполированы и напоминали маленькие морские ракушки. Но не стоило судить по ним. Юноша служил адъютантом, с мозгами и наблюдательностью у него, скорее всего, был порядок.

Адъютант при его появлении учтиво приподнялся. Сам Мурин был мелкой сошкой, но его брат — нет, и хороший адъютант не мог не придавать значения таким нюансам.