В оформлении обложки использована иллюстрация автора книги, Я. Осокиной.

I

Чуден вечерний час. Воздух свеж и напоен ароматами поздних осенних цветов, тучи, которые недавно проливали тихий дождь, неторопливо плывут по закатному небу, на севере вновь собираясь в плотный полог, предвещающий морось еще на долгое время. С тонкими печальными вскриками пролетают стремительные серебристые тиуле, торопясь до темноты попасть в свои гнезда.

– Мне скучно, – тоскливо сказала прекрасная Бурруджун, любимая и единственная жена правителя Шашатаны.

Она сидела за низким столиком на полу, положив голову на сложенные руки и нимало не заботясь о сложной прическе, страдающей от подобного обхождения. Глаза Бурруджун рассеянно оглядывали залитый прошедшим дождем сад, и потому она осталась в неведении относительно поднявшейся тихой суеты среди придворных дам за ее спиной.

Дамы живописно расположились на циновках широкой террасы, среди вышитых шелковых подушек, резных столиков и курильниц с благовониями. Одни музицировали, другие вышивали или читали, и совершенно все собирались провести этот вечер приятным и спокойным образом. Перегородки и занавеси были раздвинуты, чтобы дамы могли любоваться хрустальными каплями, собирающимися на поникших цветах и листьях в саду. Мягко горел огонь в масляных лампах, от жаровень в углу шло приятное тепло и аромат благовоний.

Бурруджун вздохнула и повернула голову, оценивающе окидывая взглядом окружающих дам. Самые слабонервные задрожали, хотя если задуматься, скука прекрасной госпожи была предсказуема. Уже второй день как они все приятно проводили время – и ничего более.

– Интересно, – задумчиво произнесла Бурруджун. – Сможем ли мы сами взрастить вот такие деревца в горшках? Было бы очень забавно любоваться на листья, когда сезон уже пройдет…

– О, госпожа, – тихо произнесла Лали-наан-Шадиш, одна из младших дам, прелестная, хотя и несколько взбалмошная девица. – Я хочу показать вам одну книгу…

Несколько дам встревоженно посмотрели на старшую, но та успокаивающе кивнула – эта книга была просмотрена ею лично и одобрена.

В прошлый раз они неудачно подсунули Бурруджун легенды горцев в изложении известного поэта, и потом целый месяц корпели над вышивкой тысячи птиц на покрывале из алого шелка, – Бурруджун пожелала проверить, действительно ли птицы оживут, если вышить их целую тысячу, ни больше ни меньше. Готовое покрывало они поднесли в дар правителю Шашатане, и оно украшало теперь его личные покои.

Птицы, разумеется, и не думали взлетать.

А потом дамы были вынуждены дюжину дней перебирать пыльные свитки и книги в дворцовом хранилище. Когда Бурруджун захотелось почитать старый список поэмы о рыбаке и лунной царевне, она обнаружила, что ее невозможно отыскать: так давно не наводили порядок. Дамы раскладывали свитки по полкам, стирали пыль и составляли описи при живейшем участии прекрасной госпожи… Ни одна из женщин не смогла бы сказать, где еще придворных дам подвергают подобным мучениям. Признаться кому – засмеют.

А тот вечер, когда Бурруджун предложила рассказывать страшные истории? Сестер Мин-кулум трясло до сих пор, когда они вспоминали эту жуткую ночь, и они отказывались после наступления темноты ходить по галерее между покоями.

Или вот еще было… ах, да что там. Госпожа Бурруджун была готова заняться любым делом, лишь бы ненавистная скука не владела ее сердцем. А правитель Лазоревого края милостиво прощал ей любые причуды, снисходительно посмеиваясь или же умиленно наблюдая за ней. Кто бы мог подумать, скажете вы, что подобный ему жесткий и серьезный человек найдет отдохновение сердцу в своей молодой супруге?..

Но правитель Шашатана часто отсутствовал или бывал занят днями напролет, так что печаль госпожи Бурруджун лишь усиливалась, подпитываемая одиночеством. А поэтому слова «мне скучно», произнесенные прекрасной госпожой без всякой задней мысли, в скором времени стали повергать ее прислужниц в состояние трепета и тревожного ожидания чего-то неизбежно утомительного. Дамы и сами начали искать нечто, способное заинтересовать госпожу в очередном приступе меланхолии, но без опасных последствий для них самих, подбирая интересные истории, тихие игры вроде поочередного сложения стихов… к которым, кстати сказать, у прекрасной госпожи не было никакого таланта, диковинок со всех уголков мира и прочих подобных вещей.

– И что это за книга? – лениво поинтересовалась Бурруджун.

– Это книга загадок, – пояснила Лали-наан-Шадиш и лукаво добавила: – но, боюсь, вам не понравится. Тут написано, что это очень сложные задачи, не для всякого ума.

Она поразмыслила и, решив бить наверняка, произнесла:

– Тут еще написано, что некоторые загадки не мог решить сам мудрый Гаан-хоши-Буррут.

Девушка с удовольствием отметила вспыхнувший при упоминании знаменитого родственника взор прекрасной госпожи.

– Читай, – велела Бурруджун, выпрямляясь.

Лали-наан-Шадиш открыла книгу наугад и начала читать, в то время как одна из дам тихонько приблизилась к госпоже и стала легкими движениями поправлять сложную прическу Бурруджун, украшенную драгоценными гребнями и заколками.

*

День цветения тиресиса

*

Еще совсем недавно Бурруджун отмахнулась бы от этого, непривычная к подобным ухаживаниям. Она была всего лишь сиротой, принятой на попечение семьей друга ее отца. Росла в окружении сводных сестер, а после того, как ее названая мать почти перестала заниматься ведением дома из-за болезненной слабости, взяла на себя домашние хлопоты. Бурруджун следила за хозяйством, вникала во все мелочи, стараясь хотя бы таким образом отплатить за доброту людям, которые вырастили ее.

И когда правитель Шашатана повелел устроить смотрины, дворцовый нарочный принес приглашение и в дом наместника Гуп. Впрочем, приглашением это назвать было сложно – скорее приказом, тонко и витиевато изложенным.

Надо было послать ко двору одну из дочерей, и многие столичные придворные в ту пору были преисполнены самых радужных надежд – шутка ли, сам правитель Лазоревого края решил жениться. Правда, он не собирался брать больше одной жены, и не хотел содержать наложниц, что огорчало многих честолюбивых родителей.

Нрава, говорят, он был самого жестокого, вида грозного, женщин не особо терпел: покойная его матушка, по слухам, была очень шумная и глупая особа, праздным и громким своим образом жизни привившая сыну отвращение к возможной женитьбе… поэтому правитель Шашатана обременяться шумным женским двором не желал. С первой женой, угасшей от болезни, детей они не нажили, законный наследник был нужен, а потому на день цветения белого тиресиса объявили смотрины.

Заранее готовилось и свадебное празднество, обещающее быть роскошным и восхитительно прекрасным. В столице без устали пересказывали друг другу, сколько драгоценной утвари было заказано у лучших мастеров, какие подарки готовились для будущей невесты и гостей, сколько мер шелка закуплено, какие художники расписывают ширмы для украшения дворца и многие подобные мелочи.

Старшие дочери наместника Гуп к тому времени были обручены с достойными молодыми людьми, а потому на смотрины не собирались ехать. Младшая дочь разревелась в отчаянии, узнав, что ее хотят отправить во дворец.

– Он старый! – визжала эта девица без всякого уважения к правителю Шашатане. – Он совсем старый и злой! Я не хочу! Не хочу! Я пойду утоплюсь! Чем я так провинилась, что вы мне в счастье отказываете? Вы меня совсем не любите, да?..

Мать с отцом кляли увлечение дочери сентиментальными историями о вечной любви, свитки о которых были модны последнее время, но ничего поделать не могли. Она топала ногами, заикалась от слез, падала на колени и хотела было рвать на себе волосы, но не решилась испортить прическу. Ей непременно нужна была любовь, молодые прекрасные поклонники и какие-нибудь препятствия на пути к счастью, а откуда этому всему взяться в королевском дворце?

– А давайте я поеду, – предложила Бурруджун, понаблюдав некоторое время за страданиями сводной сестры. – Он все равно меня не выберет, и на следующий день, как вернусь, отпразднуем цветение тиресиса, не хуже чем во дворце.

Наместник Гуп с женой благодарно приняли ее небольшую жертву и со спокойным сердцем возложили на нее же заботы по сборам. Девушка была прекрасно воспитана, как и ее сводные сестры, имела приятную наружность, безупречные манеры, и приемные родители могли не бояться, что она чем-либо их опозорит.

Хотя сводные сестры часто пеняли ей за отсутствие тяги к изящным искусствам и огорчительное отсутствие душевной тонкости. Они неустанно пытались привлечь ее к своим занятиям по музицированию и поэзии, но все эти попытки заканчивались тем, что Бурруджун устраивалась где-нибудь в уголке с рукоделием и на все упреки отвечала лишь похвалой умению сестер. К тому же она искренне полагала, что ее возраст уже позволял забыть о замужестве и заниматься одними лишь домашними делами. Несмотря на все уговоры приемных родителей, девушка решила, что ее долг заботиться о них, в благодарность за то, что те когда-то взяли к себе сироту и вырастили ее.

Ее сводные сестры были признанные красавицы, и бедняжка просто терялась рядом с ними, не привлекая к себе внимания. Она была высоковата, хотя и хорошо сложена, с изящными маленькими руками и ступнями, густые темные волосы были предметом ее гордости, но и только. Лицо, хотя и обладало приятной соразмерностью черт, не отличалось яркостью как у старших сестер, или нежной прелестью, как у младшей.

А сестры между тем каждый день получали цветы, ларцы с безделушками и любовные письма от поклонников, были достаточно известными красавицами столицы, им посвящалось немало прекрасных стихов и вздохов юношей.

Бурруджун устраивало подобное положение дел – пока ее не трогали и давали спокойно заниматься своими делами.

*

В день смотрин, сидя на узорчатом покрывале за тонкой ширмой, она чувствовала себя неуютно и неловко. На ней было семь платьев цвета «лист-под-инеем» – приличного девице ее возраста, пальцы были унизаны кольцами, а волосы уложены в замысловатую прическу. Неуютно и скучно.

Бурруджун прибыла во дворец еще ранним утром, как это было предписано, в паланкине, в сопровождении служанок, разодетых и разукрашенных. Все приехавшие дамы разместились в отведенных для них покоях, а позже распорядительца смотрин лично познакомилась с каждой возможной невестой.

Приглашение проследовать во внутренний дворец для встречи с правителем Шашатаной было передано лишь дюжине из более чем сотни девушек. Бурруджун объясняла себе свое присутствие в этой дюжине разве что безупречной репутацией и родовитостью приемной семьи. Она знала, конечно же, что ее родной отец некогда служил при семье предыдущего правителя, но не думала, что кто-нибудь об этом помнил.

Правитель Шашатана задерживался, и дамы, изящно обмахиваясь веерами, поминутно гляделись в ручные зеркальца, чтобы проверить, все ли в порядке, и томными голосами сообщали друг другу, что вот-вот потеряют сознание от беспокойства и духоты. Каждой хотелось показать себя самой тонко чувствующей особой, и прислужницы то и дело прибегали с жжеными перьями, чтобы привести в себя обессиленных девушек.

Бурруджун с сочувствием поглядывала на них, но гонять веером душный воздух, наполненный ароматом благовоний, духов и пудры, казалось ей бессмысленным. Она разглядывала искусную роспись на стенах и думала о том, что возможно было бы исполнить нечто подобное в новом флигеле, который пристраивали к дому в этом году. Она даже чуть было не задремала, когда шорох и оживление невест подсказало ей, что развязка наконец близка.

Согласно этикету, едва повелитель Шашатана вошел, девушки, сидя на коленях, опустили головы в поклоне, скрывая лица за веерами. Шашатана в сопровождении двух советников со списками присутствующих дам двинулся вдоль ряда прекрасных, нарядно одетых девушек. «Будто на рынке, овощи какие выбирает», – вдруг сердито подумала Бурруджун и попробовала скосить глаза, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Но нет, с ее места пока ничего видно не было, а сидела она примерно в середине этого цветника.

Когда он остановился перед ней, Бурруджун подняла глаза, с любопытством разглядывая этого человека. Сколько она уже слышала, вплоть до историй о демонически горящих глазах или скрытых под волосами рогах, так что намеревалась из всей этой истории со смотринами вынести хотя бы что-то интересное, подробно рассмотрев правителя Лазоревого края. Уж чем-то этот день должен был запомниться, кроме давки во дворе, суеты и духоты ожидания.

…Это не говоря о том, сколько денег было потрачено на выезд, на новые наряды и украшения для нее и сопровождающих ее служанок. Бурруджун представляла, сколько вечеров дома будет посвящено обсуждению этой поездки, ибо ни одна из сводных сестер ко двору представлена не была, а потому сейчас все наверняка с нетерпением ждали ее возвращения – и ее рассказов.

«Совсем он не грозный», – подумала Бурруджун, встречая взгляд усталых глаз правителя Шашатаны. Он был высок, это несомненно, но худощав – ни намека на мощную силу, подобно его воинам, застывших у дверей зала, или изнеженную мягкость, как у его советников, которые почтительно согнувшись, зачитывали ее имя.

Его темные жесткие волосы были коротко острижены, как у воина, а цвет глаз был удивительным – зеленым, как говорят, был у его матери, заморской принцессы. И он не был стар, как пищала ее неразумная сводная сестра. Ему было едва ли тридцать пять, в то время как сама Бурруджун встречала двадцать первую весну.

Они обменялись подобающими случаю поклонами, и Шашатана опустился перед ней на подушки.

Бурруджун почему-то не могла отвести взгляд, все смотрела, будто зачарованная.

Господин Мин-Раге, один из первых помощников правителя Шашатаны, который был знаком с приемным отцом Бурруджун, едва заметно кивнул девушке и, склонившись к уху Шашатаны, что-то сказал. Шашатана снова взглянул на девушку.

– Ты дочь Джун-ар-Кугута? – мягко спросил он. – Твой отец учил меня точным наукам в детстве. Порол нещадно, надо сказать.

Она почти не помнила своего отца – была слишком мала, когда он умер.

– Надеюсь, это пошло вам на пользу, – вежливо отозвалась Бурруджун.

Шашатана весело прищурился, хотя его советники выглядели недовольными.

– Несомненно, – согласился он. Некоторое время он смотрел на нее, а она, робея, не отворачивалась, отвечая тем же.

Он отвел взгляд, вставая и перемещаясь к следующей претендентке, не кивнув, не улыбнувшись – никак не отметив ее. И у Бурруджун – совершенно неожиданно для нее самой, – замерло дыхание. Он отвел взгляд, и будто сотня светильников разом погасли. Девушка опустила голову, сцепив пальцы на ручке веера. Бурруджун не слышала, как отходя от нее, правитель Лазоревого края кинул через плечо советникам: «Эта девушка». И не слышала, как формально и быстро он раскланялся с остальными возможными невестами.

«Ведь я думала, что сердце мое молчит и уже не заговорит никогда», – удивленно думала Бурруджун, прижав руку к груди, где оно заполошно и непривычно быстро билось. Как чудно и странно оборачивается порой жизнь.

*

Платье красавицы Аль-наан-Рада

*

Для Бурруджун так и осталось загадкой, почему из всех признанных красавиц он выбрал именно ее.

Впрочем, эта загадка мучила и многих придворных дам. Мона-дар-Ушшада, которой предстояло стать старшей дамой в свите будущей правительницы, про себя называла Бурруджун не иначе как «эта рыба», имея в виду ее холодность и неизменное спокойствие. Дама неустанно отмечала малейшие промахи будущей прекрасной госпожи, ее непривычку к сложным нарядам и прическам, отсутствие тонкости и изящества в некоторых повседневных делах и нелюбовь к праздному времяпрепровождению, да к тому же абсолютное неумение складывать стихи. Хотя Бурруджун музицировала довольно сносно, и также рисовала тушью, делала она это без удовольствия.

Правда, все знали, что правитель Шашатана и сам, хотя был обучен всему тому, что должен был знать любой придворный, являлся больше воином и правителем, чем тонким ценителем искусств.

Бурруджун не была воспитана придворной дамой, и ее манеры, хоть и безупречные для аристократки, никогда не выезжавшей за пределы города, во дворце многим казались грубоватыми.

Сердце Моны-дар-Ушшада точила ревность, ибо она и сама бы желала занять место правительницы Лазоревого края и принимать все почести. Девушка считала, что в драгоценном уборе она бы смотрелась гораздо лучше. Ревность довольно быстро сменилась злобой. Ей без труда удалось настроить многих дам из свиты Бурруджун против будущей госпожи, ибо последняя в силу своего характера не сразу располагала к себе, и многим показались слишком высокомерными ее неизменно вежливые манеры и ровное отношение ко всем. Поэтому зачастую Бурруджун сталкивалась с мелкими неприятностями вроде случайно пролитых чернил на ее письменном приборе, поломанных гребней, нерасторопности служанок, науськанных дамами.

Бурруджун и тут проявляла прискорбную душевную черствость. Она посылала за новыми гребнями, приказывала вычистить все следы чернил, делала выговоры служанкам, назначала им соответствующие им наказания и даже не думала плакать тайком и болеть от страданий.

Настолько Мона-дар-Ушшада возненавидела будущую госпожу, что решилась на очень неприятное дело, подбив на это также некоторых дам.

*

Правитель Шашатана прислал множество подарков своей невесте, и среди них было драгоценное одеяние, принадлежавшее некогда бабушке правителя, знаменитой красавице Аль-наан-Рада. Парчовый наряд цвета закатного неба, изукрашенный жемчужными узорами и золотой нитью, и несколько струящихся нижних шелковых платьев молочно-белого цвета лежали на специальной подставке в комнате госпожи и ждали своего часа.

Вечером накануне свадьбы Бурруджун по какой-то надобности выходила из своих покоев, а когда вернулась, невольно ахнула, увидев, что произошло. Кровь отлила от лица, и Бурруджун оперлась о стену. Шелковые платья были разбросаны по комнате, а парчовый наряд изрезан на несколько больших кусков.

Следом за ней в комнату входила Лали-наан-Шадиш. Увидев поразительную картину, девушка вскрикнула еще громче и, позабыв о нарумяненных щеках, прижала ладони ко рту, с ужасом перевела взгляд на будущую госпожу.

Та, впрочем, уже оправилась от первого потрясения, и приказав Лали-наан-Шадиш замолчать и собрать шелковые платья, быстро закрыла изрезанный наряд ширмой.

– Собери здесь всех дам, – подождав, пока девушка соберет платья и разложит их в прежнем порядке, приказала Бурруджун. – Немедленно собери и ничего не говори. Хотя… скажи, что я хочу музыку послушать, пусть принесут инструменты.

Она вздохнула, взглянув на испуганное личико Лали-наан-Шадиш, так похожей на ее младшую сводную сестру, и мирно сказала:

– Не бойся, все будет хорошо. Я все поправлю.

*

Спустя некоторое время дамы собрались в покоях Бурруджун. Музицировавшие дамы начали было настраивать инструменты, но будущая госпожа взмахом руки остановила их. Лали-наан-Шадиш она сказала сесть у дверей.

Сама же устроилась так, чтобы видеть их всех.

– Я собрала вас, чтобы кое-что показать, – насмешливо блестя глазами, сообщила Бурруджун. – Думаю, вам это не понравится, но постарайтесь сдержаться.

Она склонив голову внимательно изучила их, остановившись на явно возбужденной Моне-дар-Ушшада, и вздохнула. Лицо Бурруджун выглядело сочувствующим и опечаленным.

– Не хочу вас пугать, но сегодня ваши жизни висят на очень тонком волоске. Боюсь, что вы можете не пережить следующий день.

Дамы сразу прекратили обычный для них гомон и озадаченно воззрились на будущую госпожу. Бурруджун встала и отодвинула ширму, так что дамы смогли увидеть разрезанное платье. Ахи и вскрики девушка прекратила взмахом руки, нахмурившись. Она снова задвинула ширму и села на прежнее место, покойно сложив ладони на коленях.