© Я.Завацкая, 2019

© ООО ИД «Флюид ФриФлай», 2019

Пролог

Про Бинха Лийя знала не так уж много. Когда он приехал в Кузин, ему было четырнадцать. По-русски уже говорил нормально, хоть и с акцентом. Звали его как-то сложно, вроде «Чон Йунг Бинх», короче – Бинх. И он уже был юнкомом. Только у них там, в Корее, это называлось иначе, и галстуки они другие носили; но тут он сразу надел обычный трехцветный, из трех переплетенных веревочек: черной, белой и красной.

На вид он был взрослый, спокойный, как летнее небо, непривычно чужой, хоть в Кузине и проживало немало разных национальностей.

Он отставал в учебе на два года от сверстников, его взяли в шестую параллель, зато в военке и физкультуре корейцу не было равных. Там у них было нашествие «бунтарей», цзяофани из Китая. Бинх почти год воевал – некуда было деваться. Теперь цзяофани почти разгромили, но мальчика вывезли в Россию еще раньше: требовалась очень сложная операция; осколок засел в позвоночнике, но врачам все же удалось вынуть его и восстановить спинной мозг.

Лийя тогда решила подать заявку в юнкомы, ей было всего десять лет. Бинх стоял в центре небольшой толпы старших ребят и говорил о строительстве полигона, сама Лада Орехова внимательно слушала его. Лийе надо было отдать заявку кому-то из ВК – так полагалось, лично отдавать, а не через комм – она протолкалась сквозь толпу, подняла листок, а ее никто не заметил. И вдруг Бинх оказался рядом, взял у нее листочек, улыбнулся и сказал: «Это здорово! Как тебя зовут? Лийя? Желаю удачи! Следующие испытания по теории, кажется, двадцатого».

Потом он ее прозвал Ли. Сократил имя. Но это было позже, когда Бинх стал ее поручителем в юнкомы, а потом и вожатым после отъезда Кати.

Вдалеке тянулась синяя изломанная полоса гор, под ней – широкая зеленая, она переходила в буро-желтую полуоткрытку; над горами стояло хрустальное светлое небо. Очень красиво, но Ли было уже все равно. Болели плечи. Ноги тоже болели, только пока сидишь, терпимо. Она примостилась на замшелом поваленном дереве, отдышалась и поглядела вниз, на путь, который они только что проделали. По узкой тропинке, среди густой тусклой зелени.

Ли посмотрела на Бинха. Тот сидел, привалившись к дереву спиной, расставив согнутые в коленях ноги, и как ни в чем не бывало жевал травинку. Черная копна волос, узкое лицо. Ли подумала в который раз, что раньше даже не могла себе такого представить: она и Бинх, вдвоем, в лесу. А сейчас это у нее не вызывает никаких особых чувств. Ни гордости, ни трепета.

Да ей и горы уже не нравятся. И небо. Слишком вымоталась. А еще столько же пилить до вершины.

Бинх поднялся.

– Пошли, – сказал он, – еще немного.

Они шли по узкой тропке среди сосен, которые отчаянно цеплялись за гранит извилистыми корнями. Бинх длинными ногами вышагивал впереди. Лийя отставала, разрыв делался все больше, он останавливался и молча поджидал ее. Иногда между сосен возникал просвет, и тогда видны были долина внизу и серая нитка реки, брошенная по дну долины.

Ли догнала Бинха на повороте. Подъем был крутой, дышалось тяжело. Он мельком глянул на нее, запыхавшуюся. Ли остановилась – вот и облегчение, постоять минуту. Ей вдруг вспомнилось, как ходили в категорийный поход в прошлом году. Тоже было тяжело. Агнеска с Таней едва плелись, и на привале, когда вот так же сели на бревнышко и под ногами раскинулись сосны, поток в долине, белоснежные курумы – реки из застывших глыб кварца, Таня сказала:

– Какая здесь красота! Надо как-нибудь сходить самим, без гонки этой. Надоело! Прешь, как танк, в гору, и посмотреть-то вокруг некогда.

Агнеска поддержала:

– Точно. Пойдем сами, потихонечку, гнать некуда…

Ли ничего не сказала, но подумала, что они, наверное, правы. Куда гнать? Но, с другой стороны, а зачем она, такая прогулка? Посмотреть на красивые виды можно и в Субмире. Или попроситься по обмену в Гималаи, там горы еще роскошнее.

В поход не за этим ходят. Не только за этим.

– Тяжело? – спросил Бинх, она кивнула. – Терпи, – сказал он и двинулся дальше, не снижая темпа. Ли вздохнула и полезла следом. Ему-то хорошо! Ноги длинные. Вообще он сильный. С одной стороны, как-то обидно. А с другой – ей нормативы юнкомовские сдавать, и там будет примерно так же. А подгонять будет некому, надо самой уложиться во время.

Камни скользили под ногами. Временами тропинка становилась крутой, и приходилось уже не идти – лезть вверх, цепляясь руками за корни и валуны. Скорее, скорее! Догнать Бинха.

Он имеет право так говорить: терпи. Он научился этому сам. Кто знает, сколько и как ему самому приходилось терпеть там, на войне. Он ведь почти ничего не рассказывает.

Сначала ей было неловко в присутствии Бинха, хотя Лийю уже приняли в кандидаты. Но чтобы стать кандидатом, требовалось только сдать общественную теорию на уровне юнкомовского минимума. Это для Лийи оказалось нетрудно, она любила учиться. Бинх сидел в комиссии, и когда заговорили о поручителях, вдруг сказал:

– Я могу. У меня еще нет кандидатов.

Лийя была первым кандидатом, за которого Бинх поручился. Наверное, поэтому он и отнесся к поручению с большой серьезностью. В тот же день они сели и разобрали, какие у нее есть дефициты, что нужно за год подтянуть. Дефицитов у Лийи было два – спорт и военка. Больше, собственно, ничего и не требовалось – второй экзамен был по теории общества и истории, за это Лийя не волновалась. И активное участие в работе ячейки, тщательное и своевременное выполнение заданий (Лийе поручили еженедельно проводить политинформацию в своем отряде и отбирать новости для сайта). Если все будет в порядке, через год ее примут в юнкомы, и к белому кандидатскому шнурку на шее добавятся еще два – черный и красный. Но надо будет еще сдать физподготовку и военку. Если, конечно, нет освобождения по состоянию здоровья; у Лийи его нет, она здорова, просто очень уж неспортивная.

– Ничего, подготовимся! – пообещал Бинх.

И они наметили план занятий. Потом отправились вместе обедать, время как раз подошло. У Лийи даже голова кружилась от гордости, и казалось, что все должны смотреть и удивляться тому, что вот она идет с Бинхом. Но никто не удивлялся и даже не смотрел на них. Они нагрузили подносы, сели за стол. Лийя подумала, что раз они вдвоем сидят и болтают, то можно и даже нужно спросить о войне. Ей ужасно хотелось, чтобы Бинх что-нибудь такое рассказал.

– Слушай, а как там было? Ну, на войне? – замирая, спросила она.

Бинх пожал плечами.

– Ничего хорошего. Страшно иногда.

И больше ничего не стал говорить, а она не решилась спрашивать. Потому что, видно, там было всего слишком много, и вот так, в нескольких словах, все равно не скажешь.

На вершине оказались небольшие скалы, и ребята, конечно же, полезли на них. Лийя не любила лазить. Она цеплялась за камни руками и ногами, подтягивалась, и при мысли, что под ней – пустота и до каменного грунта лететь двадцать метров… или тридцать… или больше, уже неважно, – при этой мысли ее подташнивало. Бинх лез где-то вверху, прокладывая путь. Главное – не смотреть вниз. Лезть – и все. Глупо погибнуть вот так, без особой причины, не в бою с врагом, не чтобы кого-то спасти. А по-идиотски свалиться со скалы. Но об этом нельзя думать. Как говорит Лада Орехова, это внутреннее пораженчество. Надо просто лезть.

Она подтянулась. Бинх стоял на вершине, она видела широкие рубчатые подошвы его обуви. Но он даже не двинулся, чтобы помочь ей. Ботинок Ли скользнул вниз, сердце очередной раз рвануло страхом. Рука нашла опору – не слишком прочный камень, но много и не надо. Она подтянулась, плашмя упала на горизонтальную поверхность и, как червяк, некрасиво, стала вползать, извиваясь.

Потом долго лежала, раскинув руки на холодном камне. А Бинх говорил негромко: «Давай, давай поднимайся! Смотри, как красиво!» И она стала подниматься, с кряхтением, со стонами. Руки и ноги дрожали от усталости и пережитого страха. Сердце колотилось. Под ногами раскинулась вся земля – в темно-зеленых волнах тайги, в светлых прогалинах, с прожилками рек и ручьев. Дальние синие хребты гор. К востоку, на склоне – жемчужные коробочки школьных зданий. А за хребтом – город Кузин, но его отсюда не видно. А вот школа как на ладони: общежития, учебные здания, стадион, а самый крупный корпус с ситалловой крышей – производственный. Там, под крышей, своя пищефабрика и цех «Электрона». Ли подняла запястье с коммом, отсняла всю картину в динамике и отдельных фото.

К западу вид был не так хорош – там начиналась запретка; в войну здесь были вроде ракетные шахты, по ним шарахнули термоядом. Новым зарядом, практически чистым. Радиации как таковой не осталось, но там, дальше – гигантская воронка, а отсюда видно выжженную черно-желтую пустыню с глянцевой поверхностью на сотни гектаров. Там до сих пор ничего не растет. Почва спеклась.

Бинх обнял девочку за плечи.

– Красиво, – сказала она, – но там – страшно.

– Здесь не так плохо, – ответил Бинх, – у вас много сохранилось. Здесь и в Сибири. В Корее много хуже. В Европе хуже. Как думаешь, до вечера вон тот перевал возьмем еще? Давай спускаться.

– Знаешь, что самое противное? Что гибнут люди вокруг – ладно. Это война, понятно. Что страшно – тоже… можно привыкнуть. А вот чего я никак понять не могу: почему их-то надо было убивать?

– Кого – их? Цзяофани?

– Они маоисты. Такие же простые крестьяне, как наши. Нормальные люди. У них руки такие все, в мозолях. Они же раньше тоже… может, досыта редко ели. Понимаешь? Я не знаю, почему так получается. Мы как-то в плен взяли троих. Я раньше дурак такой был, думал, это какие-то враги, буржуи. Предатели. А тут сидят нормальные люди, такие же, как мой отец, брат. Один молодой был. Люди как люди, свои же. Их расстреляли потом.

…Нет, ты не думай, это все правильно. Я потом об этом с комиссаром говорил, у нас девушка была комиссар, Чен ее звали. Так вот, она мне объяснила. СТК ведь всех принимает, и их бы приняли. Но для этих СТК – это социмпериализм, мы для них враги. У них самоуправление в деревнях, они против централизованного планирования. По их мнению, у нас власть не в руках трудящихся, а в руках партии. А у них будто партии нет, можно подумать.

– Это как анархи.

– Анархи или там троцкисты – они больше в Европе и Латинской Америке. А у нас – вот эти были. Это же они войну начали, понимаешь? Для них у нас этот… тоталитаризм. А они за народное самоуправление. На самом же деле при этом в деревнях у них все равно выделяются богатые. Это регресс, понимаешь? Возвращение к родоплеменному строю. А что крестьяне – ну так их обманули. Всякие интеллигентные прикормленные сволочи, может, даже оплаченные специально. Так Чен объяснила, и я понял. Очень много обманывают людей.

– Так всегда было. Всегда обманывали.

– Нет, ты не думай, я не колебался из-за этого. Они тоже наших расстреливали. Вообще, там же не размышляешь много. Вот есть свои – а есть враги, их надо убивать, и все дела. Но вот тогда я понял такую вещь, про классовую борьбу. Я когда маленький был, в школе нам еще говорили, мол, классовая борьба неизбежна. Но мы это так представляли, что это – война против буржуев и их наемников и прислужников. Понимаешь, о чем я?

– Да, наверное. Как в «Битве за будущее».

– Вот-вот, там как раз графика такая. Хорошая игра. Там магнаты ФТА, в костюмчиках, военные откормленные сидят, беспилотниками управляют. Солдаты тоже – в спецкостюмах, зверские убийцы. Я раньше как-то так войну представлял. И про этих нам объясняли – мол, прислужники буржуазии. А они нормальные, обыкновенные люди, из бедноты. Но если их не убить – они убьют нас.

…Нельзя слишком просто мир представлять. Не делится мир на две половины. На черное и белое. Ну, или красное и коричневое. То есть делится, конечно, на классы. И да, все эти красно-черные, тигровые, оранжевые, сияющие, наксалиты, цзяофани – все они в конечном итоге оказываются за буржуев, за частную собственность. А то и прямо из ФТА финансируются, как на Филиппинах, например, выяснилось, или в Индии. Но как это все сложно, Ли. Если бы ты знала, как все это сложно!