© Верзун Я.А.

© ООО «Издательство АСТ».

* * *

Папе, которого у меня никогда не было

Часть 1

Некоторые вещи стоят того, чтобы о них рассказать, просто потому что они произошли.

Мэгги Нельсон. Красные части

Глава 1

май, 2005 год

Вам не понравится эта история, если вы никогда не испытывали стыда. Не чувствовали себя недостаточно умными, стройными, достойными. Не краснели из-за бедности, маминого алкоголизма, прыщей на лбу. Не хранили в потертом кожаном портфеле с кодовым замком запрещенные предметы. Использованные тампоны, украденные деньги, крышки от бутылок водки, окурки.

Последние занимали большую часть портфеля, из-за чего он набухал и немного потрескивал, как печка в бане. Ане нравилось коллекционировать окурки по трем причинам. Во-первых, пахнут они странно. Маме не понравится. Если раскрошить кончик на ладонь и поднести к носу, можно перенестись в любое пространство памяти: на кухню, где мама курит тонкие сигареты, в деревню, где дед потягивает «Беломор», или в вонючую школьную раздевалку с играющими во взрослых школьниками. Запах специфический, на любителя, иногда можно в обморок упасть, но Аня не такая, как все. Во-вторых, еще никто и никогда не коллекционировал окурки. В-третьих, они хранят отпечатки губ курильщиков. Микроскопические частички их кожи. Слюну.

Сейчас в портфеле лежит сто сорок три окурка, а значит, столько же губ прижимаются друг к другу под вакуумом полиэтиленового пакета. Аня записала в специальную тетрадь количество новых экспонатов, поставила дату, подпись.

Сезон собирания окурков начинался в конце марта, когда после долгой зимы из-под снега показывались накопленные землей сокровища. По хрустящим лужам с пакетом в руках Аня шла вдоль дачного поселка, согнувшись вдвое. Зеленая бабушкина куртка и шапка, натянутая до самых глаз, резиновые сапоги. Во время прогулок Аня всегда выключала плеер и прислушивалась к воронам. Они подсказывали, куда идти.

В поселке жила еще одна собирательница: девяностолетняя бабка, круглый год носившая розовый берет. Неделю назад она угостила Аню яблоком, скорее всего отравленным. Сама она напоминала ведьму: беззубый рот, впалые щеки, горбатый нос. А розовый берет – это маскировка. Взрослые умеют скрывать свою истинную природу, в отличие от самой природы, которой скрывать нечего.

В середине апреля солнце начинало греть землю, и от метровых сугробов оставались только воспоминания. В теплые дни можно было поискать окурки на заброшенных дачах в конце Сосновой улицы. Соседские дети обходили покосившиеся дома стороной, но местные алкоголики с самокрутками и чекушками не брезговали. Среди жителей поселка ходили жуткие истории о загадочно опустевших домах и пропавших жильцах, но Аню подобные сказочки не пугали. Кроме нее и алкоголиков, на участки захаживали две приличного вида кошки. Жирненькие, в пластиковых ошейниках. Кошки запрыгивали на подоконник и смотрели в пустые окна, но внутрь не заходили. В одном из домов облезло-голубого цвета, на крыше которого выросла трава, Аня нашла банку из-под паштета. Внутри оказались утрамбованы двадцать четыре окурка. Теперь они все стали частью коллекции.

Портфель с кодовым замком, в котором Аня хранила свои сокровища, подарила мама. Не то чтобы подарила – стыдно вспоминать. Портфель лежал под письменным столом, накрытый кожаной курткой, которая тоже нашлась во время одной из экспедиций по чужим дачам. Месяц назад бабушка обнаружила тайник, спросила о содержимом и, услышав очередную байку, отправилась смотреть сериал «Тайны следствия».

Аня тогда заперла дверь в комнату, залезла под стол и обняла свой портфель. Сидеть под столом она начала в тот день, когда мама вышла замуж. Пряталась. Новый жилец, а скорее варвар-захватчик, занял слишком много места. И хоть из вещей у него был только один чемодан, половину которого занимали деньги (Аня в первый же день вытащила оттуда пачку купюр), его присутствие ощущалось повсюду. Короткие черные волоски на раковине, полосатые носки под диваном, презервативы в мусорном ведре.

Одноклассники на уроках биологии хихикали и краснели, когда учительница в круглых очках рассказывала про пестики и тычинки. Аня в это время писала в тетради: «Если прижать подушку к голове слишком плотно, можно услышать, как перешептываются перья внутри. От дыхания ртом середина наволочки намокает за несколько минут – нужно быстро перевернуть подушку обратной стороной. Кончик перышка упирается в щеку. Стоны становятся чаще, напоминают стоны физрука, который показывает, как бежать стометровку, но выдыхается и падает на траву. Школьные уроки физкультуры – это полный абсурд. Я убираю подушку, прислушиваюсь. Тонкая полоска света со стороны ванной комнаты – значит, конец. Сегодня они закончили быстрее, чем обычно. По семейной легенде, эту подушку вручную сделала мамина прабабка Евдокия. Вместе с мамой мы два раза в год носим эту подушку в прачечную, которая находится рядом с общественной баней. Весит подушка килограммов двадцать. Прикладывать ее к голове небезопасно: можно и задохнуться,– но я всегда следую правилам, которые сама же и придумала. Когда свет в ванной выключается, я засыпаю». Дата, подпись, звонок на перемену.

Вести дневник Аня начала на прошлый Новый год (мама была еще не замужем). Отец, который ушел от них десять лет назад, тогда прислал из Петербурга новогоднюю посылку: шоколадные конфеты с Исаакиевским собором на обертке, тяжелая, в черной обложке энциклопедия по истории, линованный блокнот с котом и сторублевая бумажка, обнаруженная внутри книги только спустя две недели. На последней странице блокнота была запись, сделанная черной ручкой: «Любимый карапуз, поздравляю тебя с Новым годом. Будь умницей. Люблю тебя очень. Папа». Загипнотизированная, Аня перечитывала запись снова и снова, пока не разобралась, в чем кроется магия этих тринадцати слов. Она впервые видела почерк отца – и почерк был точь-в-точь как ее собственный. Чтобы убедиться в этом, она взяла ручку и переписала на соседнем листе папины слова. Потом показала запись маме, которая стояла у окна и тоже читала письмо. Мама тогда сказала, что дочь в принципе копия своего отца: такая же упрямая и вредная. А про почерк промолчала. Аня попросила показать другие папины письма, ведь мама писала ему каждый месяц, а значит, были ответные послания. Но маме срочно понадобилось сходить к соседке за капустой для борща, а потом о своей просьбе забыла и сама Аня.

С того дня она начала вести дневник. Собственный почерк стал казаться чем-то важным, а слова, тщательно отобранные и вычищенные от мусора, – ценными. Если найти подходящий наблюдательный пост, откуда можно записывать все, что видишь, найдутся и слова. Постом этим был подоконник на кухне, такой широкий, что можно полностью вытянуть ноги. Иногда рядом ложился кот, и все равно было просторно.

Из окна первого этажа можно было наблюдать за жизнью соседей. Открыв форточку, Аня слушала чужие разговоры и записывала понравившиеся фразы. Папиным мелким почерком. Соседи не были оригинальны. Общались приправленной междометиями бранью. Но какой! Мама говорит, что первым словом, которое произнесла Аня, было слово бля. Влияние среды. Каждый день Аня исписывала по пять страниц, занимаясь творческим переосмыслением соседского быта. Себя она вплетала в эти истории как детектива Аню Мотылеву, расследующую загадочные дела. Например, таинственное исчезновение бутылки водки из кармана дяди Саши. Коллекционировать истории, проваливаться в мир слов было так же приятно, как собирать окурки.

Спустя два месяца после свадьбы мама и Валера – так звали мужа – купили трешку в соседнем доме, но Аня решила пожить с бабушкой на даче. Мужчинам доверять нельзя – она поняла это в десять лет, когда проснулась утром и увидела перед собой маминого друга. Шел в туалет. Перепутал комнаты.

Жить с бабушкой – это как гулять ночью по лесу. Оборачиваться на каждый шорох, сканировать настроение. Аня различала десятки бабушкиных охов и ахов. Например, если внучка поела и оставила в раковине тарелку, не залив водой, бабушкин ох напоминал щебетание птички. Но когда Аня приходила от подружки с запахом пива, бабушка пыхтела как лошадь после скачек.

Бабушка работала два через два. Бухгалтером на заводе. Утром за ней приезжала серая «тойота», вечером возвращала обратно. Было в этом что-то золушкинское. В рабочие дни бабушка, нагруженная пакетами с продуктами, возвращалась в восемь. Они ужинали на летней кухне жареной картошкой и шли в дом смотреть телевизор. Бабушка садилась в кресло, надевала очки, накидывала на колени шерстяную шаль и медленно мазала ноги вонючим кремом. Аня устраивалась рядом с тарелкой жареных семечек. В десять шли спать. Жили вдвоем, потому что дедушка умер прошлым летом от сердечного приступа. Ему было шестьдесят восемь, но выглядел он на пятьдесят. Они с бабушкой прожили вместе сорок лет, по ее словам, душа в душу. Если под душой в душу подразумевать двух любовниц и скандалы каждые выходные, то бабушка говорит правду.

Сегодня бабуля уехала пораньше, потому что перед работой записалась на химию. Такая уродская укладка в стиле горгоны Медузы. Аня закончила сортировку новых окурков и спустилась во двор. Расстелила на траве цветастое покрывало и легла читать учебник по истории двадцатого века. Прочитав чуть больше половины, сделала вывод, что двадцатый век – полная фигня. Двадцать первый тоже, но хотя бы без революций. Папа рассказывал, что в Петербурге есть здания, которые все еще пахнут революцией. Наверняка этот запах изысканнее аромата крема от загара.

От проезжей дороги Аню закрывал высокий деревянный забор. Она сняла майку и легла на спину. В ямке пупка собрались капли пота. Сейчас небо синее, а через полчаса станет серым. Непостоянство природы никуда не годится. Муравей заполз на правую коленку, уверенно двинулся в сторону бедра вдоль коротких светлых волосков. Аня смахнула его на примятую траву и услышала скрип калитки. Быстро натянула майку и села, прикрываясь рукой от яркого солнца. Одну сторону лица припекло так, что она зачесалась.

– Значит, так ты готовишься к экзаменам? – услышала Аня знакомый голос.

Голос мамы. Лицо тоже. Но разве это мама? Огромный живот, круглый как солнце. Натянутое на него голубое платье, казалось, вот-вот разорвется, а пуговицы покатятся по траве, как ягоды ирги. Мамина аккуратная голова с уложенными набок светлыми волосами напоминала голову Барби, которую по ошибке приставили к телу куклы на два размера больше.

– А ты, значит, больше не на диете? – сморщилась Аня и отвернулась.

Еще секунда – и она потеряет сознание. Мама неторопливо подошла ближе, придерживая живот, как будто это был спелый арбуз, купленный на рынке. Обняла дочь, поцеловала в губы и пошла в дом. На губах остался сладковатый вкус помады и вишневых сигарет. Аня промокнула губы краешком влажной майки – при виде мамы она вспотела еще сильнее.

Пес Шарик высунул курчавую морду из будки, зевнул и заскулил. Аня встала, закрыла калитку и увидела белоснежную «хонду», которую Валера подарил маме сразу после свадьбы. Не поставила в гараж – значит, заехала ненадолго. Нет времени. Новый ребенок в животе. Почему тогда курит? Может, пойдет на аборт, как было два раза до этого?

На босоножках, которые мама сняла на улице, остались вмятины пяток. Маленькие кратеры, которые захотелось сфотографировать. Мама всегда носила обувь на каблуке, потому что женщина начинается со ступней. Аня примерила босоножки. Мягкая, золотистого цвета кожа. Посмотрела на свое отражение в окне: каблуки вытягивали тело, сужали, но носить их – значит стать соучастницей маминого маскарада женственности. Сбросила, вошла в дом.

– Лето выдалось – кошмар, – сказала мама, наливая стакан воды. – Как вы тут от комаров спасаетесь? Мы уже и сетки на окна поставили, и липучки поклеили. Все равно ночами спать не дают. И духота страшная. Но на выходных дождь обещают.

– Может, дело не в погоде, а в этом? – Аня кивнула на мамин живот.

– Я тебе подарки привезла, – ответила мама. – Сходи в машину, будь другом, принеси пакеты. Я посижу, спина разболелась, пока ехала. Перед кладбищем пробка была. Наверное, бандита хоронили, одни «мерседесы» – и все тонированные.

Аня взяла ключи и пошла к машине, по дороге расчесывая прыщ. На связке болтался брелок-ракушка, который они с мамой купили прошлым летом в Сочи. Доставая пакеты, увидела в багажнике детское кресло в пленке. В одном пакете были конфеты. Это для бабушки: она сладкоежка. В другом – вещи с этикетками модного магазина. Аня поставила пакет на лавочку, достала джинсовые шорты, голубые с потертостями, белую футболку с названием бренда на груди и кеды, которые она видела в подборке журнала Elle Girl за прошлый месяц. В том же выпуске был тест на знание женских хитростей и статья «55 способов развлечься летом». Там были советы вроде поехать в Англию собирать клубнику, расписать стены, стать журналистом – Аня выбрала последний и села верстать первый выпуск журнала «Кукиш с маслом».

Вернувшись в дом, Аня поставила пакеты. Прислушалась. На первом этаже мамы не было – значит, она в Аниной комнате, которая занимала весь второй этаж. Она в три прыжка взбежала по лестнице и увидела, что мама стоит у окна со школьным дневником в руках. Веснушчатые руки, которые напоминали два батона, лениво листали дневник. Аня выдохнула и посмотрела на мамин живот: кажется, что внутрь забралась большая птица и свила там гнездо.

Мама уселась на кровать, подложила под спину подушку и вытянула опухшие ноги. Аня сидела на столе и болтала своими загорелыми. Муха села на плакат Виктора Цоя, на левую впалую щеку. Бабушка не любила этот плакат и просила его снять, аргументируя просьбу тем, что Цой похож на обезьяну. Аня в ответ напоминала, что все люди произошли от обезьян, а по внешности судят только снобы.

– Какие хорошие оценки у тебя, даже поругать не за что, – сказала мама и положила дневник. – Я ушла из магазина. Сегодня последний день отработала. Валера сказал, нечего мне по десять часов на ногах. Взяла на свое место продавщицу.

Косметический магазин мама купила в конце девяностых и все эти годы сама работала там и продавцом, и визажистом. Выручки от него было немного, но на модные туфли хватало.

– И какой у тебя срок? – спросила Аня, стараясь не смотреть на маму.

– Тридцать первая неделя.

– А по-нормальному?

– Через два месяца рожать.

– Ну аборт ведь еще можно сделать?

– С ума сошла?

– Это ты с ума сошла, если в тридцать пять лет собралась стать матерью, – сказала Аня и спрыгнула со стола.

– Может, судьба дает мне шанс! У нас с Валерой по гороскопу идеальная совместимость, а вот с твоим отцом все было наоборот. Поэтому и не вышло.

– Да, да, именно поэтому. Значит, ты уверена, что ребенок от Валеры? – спросила Аня.

– А ну заткнись! – прошипела мама.

Следующие десять минут выдались жаркими. Пощечина. Оскорбления. Стакан воды. Лай Шарика. Слезы. Шуршание щебенки под колесами машины, на которой уезжала мама. Когда теперь приедет?

Аня никогда не пыталась курить окурки, которые хранились в тайнике. Из уважения к их истории. Но сегодня все пошло не так. Она достала из пакета самый длинный окурок, скорченный буквой «Г», спустилась на кухню за спичками и закурила. Вкус оказался противнее даже жареной каши из конопли, которой ее угощала соседка. Чем ближе к фильтру, тем сильнее тошнота. Рвота. Смывая бледно-желтую жижу в унитаз, Аня подумала, что мама наверняка занимается этим каждый день: ведь беременные только и делают, что едят и блюют. В комнате Аня снова залезла в тайник, достала оттуда серый блокнот и записала разговор с мамой. Она не смогла вспомнить, в какой момент сказала, что проклянет маму и ее ребенка, раз та собралась рожать. Но помнит, что вторая пощечина была именно после этих слов.

Злости стало меньше, а в животе раздалось урчание. Дневник помогал справиться с разными чувствами – со всеми, кроме стыда, которому нигде не находилось места. Ане было двенадцать, когда она гуляла по Ботаническому саду и услышала из-за полуголых деревьев свое имя. Обернулась. Перед ней стоял мужчина в женских чулках и сапогах на шпильке. Больше на нем ничего не было. Короткий эрегированный член напоминал разварившуюся сардельку. Аня отвернулась и пошла дальше – чуть быстрее, чем обычно. Не закричала и не побежала – просто пошла. Стало стыдно за то, что не стыдно. Сколько девочек после увиденного попали бы в кабинет школьного психолога или в милицию? О случившемся Аня никому не сказала. Никому. Даже в своем дневнике не уделила этому внимания: куда важнее было записать историю о том, как они с друзьями ходили печь картошку за гаражи. От воспоминаний о запахе той картошки в животе заурчало громче.

Бабушка оставила вареники с картошкой, но, скорее всего, внутри был лук, а лук Аня ненавидела даже больше, чем мамину беременность. Пытаясь разрезать ножом замороженный вареник, чтобы проверить внутренности на наличие лука, порезала палец. Капелька темной крови капнула на белую скатерть. «Так тебе и надо», – сказала Аня, обращаясь одновременно и к себе, и к скатерти.

– Если родишь, я с твоим ребенком общаться не буду. Поняла? И с тобой тоже!

– Угрожаешь мне?

– Останусь жить на даче, и пусть меня до смерти искусают комары.

– У меня есть идея получше. Я разговаривала с твоим отцом. Он будет рад, если ты поживешь с ним. Тем более там хорошие университеты. Валера сказал, что оплатит тебе учебу, даже не переживай.

– Я и не переживаю, я бесплатно поступлю, а Валера пусть на подгузники копит: дорогие, наверное.

В кастрюле стало шумно: веселые пузырьки подскакивали на поверхности кипящей воды в ожидании жертвоприношения. Десять вареников опустились друг за другом в бездну. Занавески на окне покачивались, будто просили музыки. На маленьком холодильнике стоял черный магнитофон Panasonic