© Яна Колесинская, 2021

ISBN 978-5-4483-4730-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор и герой, 2016 г. Фото Валерия Панова.

Автор благодарен Олегу Колесинскому за создание идеальных условий для работы над этой книгой.

Автор не претендует на точность и объективность изложения.

Автор заранее просит прощения, если его мнение расходится с общепринятым, или если о ком-то из действующих лиц сказано меньше, чем следовало бы, или не так уважительно, как он того заслуживает.

Автор предупреждает, что в книге содержатся антирелигиозные высказывания, и рекомендует соответствующей категории лиц воздержаться от чтения, дабы не травмировать свои чувства.

На обложке – фото автора.

Вместо предисловия

Любовь к театру автором книги заявлена с первых же слов. Причём к театру – вполне определённому, отдельно взятому. Интонация самоиронии, однако, ведёт эту линию в сторону крутого виража – и первое лицо повествователя уходит в тень. Ангел превращенья уносит его из открытого пространства диалога с читателем во внутренний монолог героя – артиста Владимира Лемешонка, спешащего на спектакль.

Происходит чисто театральный прецедент: перевоплощаясь в иносказание, авторская интонация обретает полную свободу полёта. Эта органичная метафора преображает пространство и время героя, жизнь его близких и далёких, атрибутику его провалов и побед. Хладнокровие этого закона не знает, рассудку чужды эти экскурсы в детство и юность, эти жизнеописания отцов и детей, друзей и подружек, одиночества и неповиновения в школе, армейских страданий и профессиональных терзаний. Но ведь мы и на спектакль нередко приходим равнодушными, а уходим – воспламенёнными. Если режиссёр своих персонажей любит, он их не только оживит, но и тебя как зрителя втянет в свою игру – и ты не сможешь сопротивляться, ты тоже окажешься внутри и увлечёшься не только героями, но и их владениями.

Как человек театра, прослуживший ему большую часть своей жизни, я почувствовала эту авторскую завороженность театром с первых страниц. Я жила и училась в Новосибирске, потом я там бывала по личным и служебным делам. Мне казалось, что я знаю Владимира Лемешонка: я видела его в самых разных спектаклях. Стройный красавец с умным и чуть насмешливым лицом, вполне самоуверенный премьер – кто ж его не знает! А вот, поди ж ты, это мне только казалось. Вряд ли кто догадывается, сколько было ухабов на его пути к освоению профессии, сколько сегодня горечи и сомнений роится на дне его души, сколько беспощадного самоконтроля и тайн внутри и вокруг каждой роли!

Автора книги ведёт вдохновенный импульс исследователя. Точкой отсчёта становится своего рода парадокс: это какой же путь должен был пройти артист, чтобы роль Афанасия Казарина в спектакле «Маскарад» – роль второго плана – стала в его исполнении блистательной ролью рокового вершителя человеческих судеб. Автор явно взыскует правды. Той самой правды чувств, без которой не только полноты театра нет, но и полноты жизни. Лирика внутреннего монолога артиста то и дело прерывается эпосом – рассказом о событиях его жизни. И это тоже своего рода театральная уловка – эффект остранения ради свежести читательского восприятия, когда герой тебе и слышится, и видится словно бы от первого лица, хотя явлено – третье. К тому же, у новосибирского зрителя (и читателя) есть дополнительные дивиденды: пойти в театр и сверить свои впечатления от облика Владимира Лемешонка в книге с образом его персонажа в спектакле. В книге Яны Колесинской представлена исчерпывающая галерея таких персонажей – можно выбирать. И читатель (он же зритель) наверняка будет вознаграждён.

Написать книгу об известном актёре, человеке публичной профессии – это ещё и огромный риск. У каждого зрителя он свой, и автор с первых страниц рискует вызвать если не неприязнь к себе, то ревность к герою. И всё это необходимо преодолеть, чтобы завоевать читательское доверие. Я уж не говорю о восприятии своего жизнеописания самим героем – положительные примеры крайне редки. Однако язык автора вполне непринуждённый, книга свободно читается, легко воспринимается, чем и подкупает. К тому же, беспристрастную позицию рассказчика обогащает неподдельная искренность, так что едва уловимый отзвук натянутой струны мы слышим не только в биографии героя, но и в подтексте самой книги.

Галина Ганеева, завлит Прокопьевского театра драмы

От автора

Уже не помню, как я начала писать эту книгу (вру, конечно). Но помню, что после журфака много лет работала в новосибирских СМИ, постепенно и неуклонно перемещаясь в сторону театра. За всё это время, к сожалению, я так и не научилась делать заказуху, и это смешно. Никто не вмешивался в процесс, не надиктовывал мне правильную точку зрения, не назначал дедлайнов, не выплачивал гонораров, не вручал грантов. Никто не объяснял мне, что первое издание, вышедшее в конце 2016 года, надо кардинально переделать и дополнить, воспользовавшись возможностью писать в режиме онлайн, являясь не расспрашивателем и вспоминателем, а непосредственным наблюдателем или даже участником событий.

Данное обстоятельство позволило мне напевать по утрам: «Каждый пишет, как он дышит, не стараясь угодить». Вернее, за отсутствием слуха я повадилась слушать Окуджаву онлайн. Эта песня периодически звучит в тексте, так как не только я ее люблю. В общем, книга написалась, а затем переписалась сама собой, вне каких-то организационных и дисциплинарных усилий. Однако на создание окончательной версии ушло в десять раз больше времени, чем первой.

Предмет моих изысканий – то, что меня влечет, радует, волнует, удручает, возмущает, отвращает и бесит, то есть театр. Сначала для меня понятие «театр» включало драматический театр вообще, но со временем произошел естественный отбор, и остался один «Красный факел». Убежденный атеист, я верю в Дух театра и знаю, что он обитает в «Красном факеле». Именно там мне снесло крышу – в глубоком детстве на спектакле «Аленький цветочек». Или нет, это было раньше, когда я впервые попала за кулисы – моя бабушка работала в «Красном факеле» вахтершей и приводила меня туда по ночам. В кромешной тьме, мерцающей зелененькими огоньками, я выбралась на сцену – и поняла, что существует другое измерение, мне неведомое.

Вот его-то мне и хотелось передать через героя, которому удалось приблизиться к чуду настолько, чтобы черпануть из этого громадного незримого бездонного колодца. Хотя он сам полагает, что его жизнь лишена чудес и не представляет никакой ценности – ни для него, ни для кого бы то ни было. Она, как кажется ему, забита такой пылью, такой рутиной, такой беспросветной безнадегой, что влачить ее тяжело и бессмысленно. Уныние, считающееся у кого-то главным грехом, утвердилось как фоновое состояние художника. Мне же как автору биографической саги безмерно интересны и дороги слагаемые этого уныния – не только процесс собственно творчества, но и то, что к нему ведет, что ему предшествует, мешает, питает и слагает. Здесь я созвучна с Евгением Водолазкиным в «Брисбене»: «Не в музыке дело. Не музыку нужно описывать, а жизненный опыт музыканта. Это он потом становится музыкой или, там, литературой».

Поэтому для меня удивительны самые, на первый взгляд, обычные подробности трудовых и праздных будней, которых не хватило в первой версии книги. Важно попристальнее всмотреться в людей (родных, друзей, врагов, коллег, зрителей и просто знакомых), пространство (его притяжение или отторжение), предметы (включая марки алкоголя, модель смартфона, цвет и форму портфеля), в события – во все эти детские дерганья и капризы, подростковые протесты и метания, студенческие заморочки и обретения, пьяные выходки и трезвые выходы. Хотя бы приблизительно представить, как, из чего, откуда, почему и зачем личность получается именно такова – и, как говорится, больше никакова.

Если не мерить глубь и ширь, то наше мировоззрение родственно, но по большому счету мы не совпадаем в главном: во взгляде на него самого. Как истинный гений, он себя таковым не считает, и это логично, потому что таковым себя считает только непризнанный гений. Мое же призвание в том, чтобы почувствовать, распознать и воспеть гениальность. Никакого другого таланта у меня нет.

При этом я прекрасно понимаю, что гений не поддается исследованию, и вторю нашему любимому писателю: «Разве можно совершенно реально представить себе жизнь другого…? Уже сама мысль, направляя свой луч на историю жизни человека, неизбежно ее искажает. Всё это будет лишь правдоподобие, а не правда, которую мы чувствуем».

Особенно это трудновыполнимо, если биограф спохватывается только после смерти Себастьяна Найта. Будто бы на похоронах включается условный рефлекс почитания и преклонения, а при жизни масштаб личности был незаметен. Но никакими воспоминаниями и заклинаниями не воссоздать химическую формулу света, излучаемого художником. Никакое видео не передаст особый состав атмосферы, окутывавшей фигуру творца. Театральное искусство сиюминутно, текуче, истончаемо, не воспроизводимо – театрального актера нужно ценить при жизни, идя за ним по горячим следам, а то и след в след. Человека вообще нужно ценить при жизни, а не наверстывать упущенное запоздалыми молитвами, выходящими за рамки некролога.