Бунт бессмысленный и беспощадный, смешались в кучу красные, колчаковцы, белополяки, чехо-собаки (так в повести названы "затерянные в Сибири" военнослужащие чехословацкого корпуса), раскольники-кержаки, гопота, купеческие красавицы-барышни и прочие. А ведь небольшое пряничное авторское предисловие про красивую и жестокую русскую сказку-быль никак не предвещает встречи с полным набором сибирского макабра времен Гражданской войны.
Описание кровавых злодейств и расправ зашкаливает: тут бьют безменом (так, что мозги летят во все стороны), сносят головы шашкой и топором (уродливый палач-горбун сделал бы "честь" любому слэшеру), заживо перепиливают пилой, бросают в костер "полумертвых, истерзанных" колчаковских милицейских.
- Придерживай! А то соскочут... Ишь, корячатся. Легче, легче, не проткни!.. Пускай живьем... Вот так.
В десять рук - штыками, вилами,загоревшимися жердями - прижали милицейских, как налимов острогой.
Язык Шишкова завораживает: то ли сказка, то ли песня, сарказм с черным юмором вдогонку.
Там на колокольне жарились четыре трупа, и, когда веревки перетлели, удавленные, один за другим, дымясь и потрескивая, радостно прыгнули в пламя.
Во время чтения всплывали в памяти:
- "Иди и смотри" - сцены сожжения в церкви, уродливый-мерзкий-крышесносный хэппенинг на площади поруганного городка охмелевшей от крови ватаги, припудренной, подрумяненной, переодевшейся в женскую одежду и церковные облачения - конечно, вспоминается климовская запредельно длинная сцена кровавого шабаша в беззащитной деревне;
- "Список Шиндлера" - местный доктор, видя и слыша, что ватага спешит разделаться с ним, успокаивает семью, наливает яд в вино и бормоча, что лошади уже поданы, и они сейчас уедут, выпьем на дорожку - у Спилберга эпизод в больничке гетто, когда по лестнице громыхают сапоги эсэсовцев, а доктор и медсестра дают больным последнее "лекарство".
Шишков мастерски сумел вызвать сочувствие к Зыкову, кровавому параноику, но есть у него несколько эпизодических героев, которые не поддаются всеобщему покорству, страху, кляузничеству и грабежу. Это чахоточный портняга-интеллигент, "сицилист", который и белым перечит, и красных в лицо проклинает. Это младшая сестренка купеческой барышни, Верочка, на которую никак не действует люциферский магнетизм Зыкова. И, наконец, какой-то безымянный юнец, пальнувшийся вдогонку "вытянувшейся чрез городишко тысяченогой гусенице":
И на самом краю, когда хвост отряда спустился на реку, с чердака колченогого домишки шарахнул выстрел. Крайний всадник кувырнулся с коня в снег.
Быстро отделились пятеро, и через минуту растерзанный стрелец-мальчишка был сброшен с чердака.
"Ватага" писалась по горячим следам и была надолго "задвинута" после первой публикации. Я читала издание 1990 года и бегло проглядела один из электронных вариантов. Обнаружились кое-где разночтения и сокращения. Вот как последнее предложение выглядит в книге:
Быстро отделились пятеро, и через минуту растерзанный стрелец-мальчишка об одной руке и безголовый был сброшен с чердака.
Не нашла я и абзаца о судьбе 700 "убиенных и умученных". Их
увозили за город, в Поганый Лог, и там сваливали в яму. Ожидавшие в Логу старатели и доброхоты из ватаги с остервенением крошили трупы саблями и топорами на мелкие куски. Семь сотен мертвецов - сплошное рубленое мясо, слякоть. Воронье уносило добычу в гнезда, подхваченные клювом неостывшие кишки вихлялись в морозном воздухе, как змеи.
Кто и когда подредактировал в Интернете Вячеслава Яковлевича - не ведаю, но советую искать печатный вариант перестроечных времен.
