ПРОЛОГ

После подавления восстания бурят, спустившихся по реке из Тункинского улуса, воевода и основатель Иркутского острога сын боярский пятидесятник казацкий Иван Похабов, решал, как быть с шаманкой, пойманной у высоченной скалы, смущающей окрестности крутизной. Скала эта отличалась неприступностью и грозно нависала над Иркутом.

Буряты проживали с давних времен вдоль долины реки, что значит верченая-крученая вода, и ясака никому не платили. Но вот как явились из Енисейска, спустившись по Ангаре, настырные бородатые люди, все как на подбор шумливые пьяницы и разбойники, пришлось мириться местным скотоводам и охотникам с насилием и выплачивать дань московскому царю. Да только так порой говорилось, − царю, а часто ясак оседал в бездонных карманах воевод казацких. Бражничали без меры пришлые, куражились над местными. Жен и дочерей не редко похабничали, мужчин уму-разуму учили жестоко. От того и ясак рос, не убывал, какие бы другие поборы не проводил воевода казацкий.

Шаманка Эргин-тойон разжигала костры на вековом капище близ сторожевых башен пришельцев на вершине скалы, на плоской проплешине на самом краю. Здесь среди векового леса проводила свои языческие обряды с дикими плясками под бубен: тряслась до состояния транса и потери сознания, и оседала наземь, выбившись из сил, закатив глаза с лицом отрешенным, чужим, воздетым к небу.

Со скалы было хорошо видно, как тянулись по Иркуту, по зимнику обозы казацкие с юга из Тункинской долины, битком набитые добычей. Капище шаманки стало центром противостояния местного люда пришлым: отсюда разлетались призывы к бурятским стойбищам о сопротивлении.

А теперь, тощая, связанная веревками, поверх расписной шаманской кухлянки, обозленными казаками, Эргин-тойон, сидела в санях и зыркала остро из-под всклоченных, черных как смоль волос, на своих мучителей горящими как угольями глазами. Чуяли все, − внутри этого скомканной веревками худобы пламенеет душа непобедимая, огненный протест, жгучая, как горящая смола отрава и дурная сила. Оттого боялись ее.

Шаманку разместили на санях, а она наблюдала раскосыми узкими глазами таежной рыси за своими мучителями, запоминала и проклинала их, и победно глянула, ухмыльнувшись на рядок выложенных во дворе убиенных бурятами казаков.

− Везем ее на скалу! – скомандовал Похабов, − там и порешим.

На скале гулял ветерок. Присыпанная свежим снегом поляна упрятала натоптанные дорожки и припорошила деревянных истуканов, что стояли округ мертвого кострища. Тут же на краю скалы на ветку высоченной сосны накинули веревку, потянули, нарушая золотистую кожицу коры, поспешая в надвигающихся сумерках. Шаманку скоро определили в петлю и резко потянули. Взлетела вверх почти невесомая телом, но крепкая духом женщина и закачалась над обрывом, над рекой и всей округой, которую оглядывала хозяйкой долгие годы.

Когда казаки, спеша спустились со скалы вниз к реке и переправившись двинулись к сторожевой станции в Мотах, уже снизу оглядели чернеющий на фоне разгорающегося звездами неба грозный силуэт повешенной шаманки. Та выделялась на фоне темного уже неба, как вдруг увидели рванувшуюся из вытянувшегося силуэта ввысь черную как смоль птицу: то ли вóрона необыкновенной стати, то ли иную неведомую крылатую тварь, до умопомрачения жестокую и грозную.

Казацкий наряд замер, глядя на черный размашистый силуэт летящей над рекой птицы, а головной казак, что пристраивал косматую голову шаманки в петлю и справил казнь, обронил, косясь на Похабова:

− С бабой, оно всегда так: кажется все − овладел, покорил, приспособил ее под себя, а она глядь, – взмахнет подолом, как крылом и нет ее. Плоть бабья может быть и рядом, да дух уже унесся ввысь и в даль.

− Сжечь, надо было бы, а пепел развеять, − процедил сквозь зубы Похабов, проезжая мимо на своем жеребце, − теперь уж в другой раз, коли сызнова словим ведьму.

НА ВОЛЬНОЙ РЕКЕ

«Иу-иу-иу-у-у…» зазвучало настойчиво с нарастанием в наушниках и сразу учащенно забилось сердце.

К этому звуку нельзя было привыкнуть и, хотя после первого опыта находок острота ощущений поубавилась, все же каждый раз в ответ на этот звук сердце билось учащенно, накатывало волнение, а воображение рисовало образ неведомой находки, которая породила звук в наушниках металлоискателя.

Студент геологического факультета университета Евгений Зимин был на реке и увлеченно тестировал новенький металлоискатель, в надежде обнаружить среди камней и песка золотой самородок.

Женька был высоким парнем, с густыми русыми давно не стриженными волосами, с открытым лицом, на котором светились любопытством задорные глаза взрослого мальчишки. Особенной твердостью характера молодой человек не отличался, но мог вовремя собраться и, наделав «долгов» за семестр, к сессии вполне сносно «раскрутиться» и даже порадовать преподавателей достойными ответами и позитивным настроем.

− Ты, Зимин, способный, но какой-то разбросанный в интересах, − ворчал заведующий кафедрой, с удивлением отмечая в очередной раз, что Зимин, накопив пропусков и несданных работ, тем не менее, сессию сдавал без трояков.

− Мог бы и отлично учиться, а там глядишь, и в аспирантуру взяли бы тебя, − продолжал наставления профессор.

− Да мне ни к чему, вот курс добью и в профессию уйду. Мне по душе работа на воздухе, − отшучивался Женька, чем огорчал преподавателя, который видимо, считал, что у парня есть способности к науке.

Вольной реку сельчане называли за быстрый бег меж крутых скалистых берегов, чередующихся с пологими, усыпанными камнями и галькой, просторными берегами в распадках между примыкающих к реке сопок. Особо вольной река была несколько лет детства, что прошли в этих местах, когда летом целыми днями пропадали мальчишки на реке. Река влекла, развлекала и кормила, купала и закаляла, давала возможность проявить себя. Здесь на реке проводили массу времени, притворяя в жизнь свои мальчишеские идеи. Река давала чувство свободы от надзора взрослых, ведь те не ведали и десятой доли от того, что творили ребята.

Зимой река замерзала, и пока снега не укрыли ледяную гладь, заметая перекаты и торчащие из воды камни, мальчишки гоняли по льду шайбу или оранжевый мяч-бенди, пропадая на льду до глубокой ночи. Падавший всю зиму снег дружно расчищали и сражались весь день, оглашая окрестности криками и стуками клюшек о лед.

Весной все ждали ледохода и, собравшись у реки, наблюдали с интересом, как пухнет ее поток под напором растущей воды. Толкаясь у реки, ждали момента, когда усталый под гнетом солнца, лед начнет лопаться под натиском стремнины, и отправится в путь, крошась и сверкая гранями кристаллов на весеннем ярком солнце. Это был миг торжества, − почти победа. Мальчишки бегали вдоль берега и с восторгом приветствовали изменения в природе. Особенно ценилось, если кто-то первый распознает разительную перемену на реке и криком:

− Река пошла! – известит деревню о великом свершении в природе.

Вот казалось, − а что такого в этом ледоходе? Но чувство обновления после затяжной стужи, крах-слом, казалось устоявшейся крепи, не давали покоя.

Вслед за ледоходом приходило половодье, и река несла свежесть с верховий, стволы деревьев и заливала луга и низины вдоль русла, подбиралась стремительно к заборам и домам, подмывала баньки и сараюхи, что лепились у самой воды. Река была барометром ливней в горах: если в верховье лили дожди, то вспухала мутными упругими потоками и заливала берега. Тут уже сызнова приходилось суетиться деревенским – не давала покоя река.

Иркут славился у местных жителей наличием не только хариусов и ленков, но и золотоносных песков и галечников. На реке стояли годами крупные золотодобывающие артели для промывки россыпи, и то славно, что дело не дошло до драг, – все же река не располагала к такому размаху работ.

Кормился здешний народ рыбалкой, знатным сенокосом, кедрачом в распадках вдоль реки и обильными ягодными угодьями. Ягодные места на любой вкус тянулись по берегам раскидистыми кустами черной и красной смородины, полянами черники и брусники. В болотистых местах росла голубица, а жимолостью с малиной заросли дальние и ближние распадки, что примыкали прямо к деревне Шаманка. И было всегда столько ягоды, что местным хватало без сутолоки: просто приходило время, выходили за огород и собирали в котелки вдоволь.

Шаманка, старая сибирская деревня, раскинувшая вдоль водного потока свои улочки по таежным распадкам, одним концом лепилась к реке вдоль узкого берега, зажатого отвесной высоченной скалой, что стеной стояла вдоль русла, обнажая геологическую подноготную местности. Скала являла собой отвесный борт когда-то сформированного геологического разлома и возвышалась величественно, была яркой приметой здешних мест. Верх скалы был обильно покрыт лесом, но в самом высоком месте у края отвесной стены была приметна площадка, с которой открывался удивительный, воодушевляющий вид на реку и величественные таежные окрестности. К этому месту от деревни вела тропа, которая то плавно, то круто, порой петляя, поднималась в гору через лес. У тропы и на площадке еще можно было найти каменные плиты с редкими старыми рисунками неведомых языческих идолов и сценок жизни охотников и аратов. Вот это было все, что осталось от известного в давние времена места шаманских ритуалов, которые справлял древний род языческих проповедников, оберегая реку и народ, живший на ее берегах в те далекие времена. Сказывали, что последней в этому роду была известная шаманка Эргин-тойон, после гибели которой за этим местом и закрепилось название. Историки-краеведы много спорили, то опровергая, то подтверждая факты, связанные с именем проповедницы и воительницы. Летописи далеких времен твердили: Эргин-тойон долго, несоизмеримо долго в сравнении с человеческой жизнью активно участвовала в жизни своего народа. Аргументом против было утверждение, что не могла одна и та же женщина активно действовать несколько десятилетий. Найти же иные источники, других участников тех событий в шаманском облачении более не удавалось. С гибелью Эргин-тойон долина реки опустела: местные ушли вверх по реке под защиту Тункинских и Саянских бурят, что и до сей поры демонстрируют порой свою неуступчивость власти.

С тех давних пор, как лишилась долина реки покровительства шаманского древнего рода, здесь обосновались и укоренились пришельцы из западных пределов земли российской. Но память человеческая, так или иначе, подобно воде, находит тонкую брешь и утекает. Так русская деревня стала называться Шаманкой, приняв на себя память о древней воительнице.

Деревня эта многое пережила. Зародившись с первыми первопроходцами сибирской земли, видела первых казаков, шагнувших на землю Прибайкалья, ссыльных, каторжников, золотоискателей, удачливых охотников и купцов, чинов военных, жандармских, милицейских и всякого сумеречного вида оперуполномоченных. Все они периодически суетились у реки, покрикивали, хотели что-то решать и добиваться, но сгинули, как пропадает после каждого половодья на реке накопленный хлам, смываемый энергичной, упрямой и вездесущей водой. А деревня как стояла, так и продолжает жить, с годами мало меняясь внешне.

И в последние стремительные годы нового века, не обветшав, деревня сохранила свое лицо и по-прежнему вызывала интерес, помаленьку вставала с колен лихолетья, крепчала, меняла свой уклад с социалистического созидания на капиталистическую предприимчивость. Оказалось, что в деревне есть удачливые бизнесмены, что наладили скоро лесозаготовку и деревообработку, строительство и торговлю. С появлением деловых людей по улицам деревни стали ездить не только трактора и лесовозы, но и иномарки представительского класса и сверкающие джипы.

И в народе это воспринималось как восстановленная, ранее нарушенная, связь времен. Словно вернулось на новом витке исторического процесса время, когда проносились по деревне сани-розвальни с загулявшими купцами и промышленниками в обнимку с разрумянившимися на морозе, хохочущими барышнями, запряженные тройкой лоснящихся горячих коней с крашеными дугами со звонкими бубенцами.

В эти летние дни Евгений был свободен, отбыв учебную практику и отцепив, наконец, все учебные «хвосты», скопившиеся за семестр. Получив в пользование свободное от обязательных дел время, Женя решил попытать счастья на реке, применив, теперь уже специальные знания по геологии россыпных месторождений золота.

У Женьки была давняя детская мечта – найти самородок.

То, что в реке водились самородки, Женька знал доподлинно. Давненько небольшой самородок, размером с крупную фасолину, нежданно нашел дружок Женьки. Бегали они тогда мальцами вдоль реки после весеннего половодья и, ковыряя намытый рекой песок, Сашка увидел тускловатый желтый и забавный изъеденный эрозией камешек. И ведь никому не показал, только Женьке, а потом скоренько так спрятал в карман находку и только потом все узнали – Санька нашел самородок. Событие было не рядовое, а для Саньки и вовсе счастливое – после находки все лето дружок катался на новом велосипеде, великодушно одалживая и друзьям.

Писк металлоискателя заставил нагнуться, и умело орудуя саперной лопаткой, Женя разгреб песок с камнями и обнаружил круглый диск, сродни металлическому рублю, который оказался старой потемневшей от времени и коррозии медалью.

На медали проступала надпись − «За усердие» и год − 1915.

Находка оживила поиск. Показалось, еще чуть терпения и найдется что-то стоящее, но кроме консервных банок и ржавых гвоздей ничего более не попадалось.

Проведя на реке остаток дня, и изголодавшись, Евгений вернулся в дом деда. В этом доме парень провел много дней детства и наведывался теперь достаточно часто, имея свободные от занятий пару-тройку дней.

Дом дедушки был собран из сосновых бревен и построен сразу после войны, когда прадед Жени вернулся с фронта. Энтузиазма и желания жить хорошо, дружно после страшной войны было вдосталь и тогда многие, вернувшись с фронта, с удовольствием скидывали гимнастерки и брались перекраивать свой быт. Рубили в складчину, – объединившись в артели, дома, бани и над рекой долго слышался дружный стук топоров.

Во дворе у деда стояла баня, сарайчики, загоны для скота и птицы. За двором тянулся огород, а у дома, со стороны улицы, колодец с ледяной и кристально чистой водой. Все эти владения Женька знал назубок, – каждый участок двора был обследован до мелочей неоднократно.

Дедушка Жени учительствовал в деревне после окончания местного пединститута: учил детей алгебре, да геометрии. Теперь, на пенсии дедушка по-прежнему много читал, занимался огородом, выращивал домашнее зверье, держал кур. Тайга также кормила то грибными, то ягодными угодьями. А вот охотиться дедушка не любил: жалел старый учитель лесных жителей, проповедуя по случаю, что и у зверья есть права и первое из них – право на жизнь.

Дед внука всегда ждал и встречал радушно.

Евгений показал дедушке найденную на реке медаль и Силантий Матвеевич, осмотрев находку, призадумался, качнул головой. А потом покрутившись по горнице, полез в шкаф и, перебирая шкатулки и коробочки, достал такую же, но с нарядной планкой с бело-голубой лентой.

– Это медаль деда моего, Ивана. С войны с германцем принес. Рассказывал дед, что из нашей деревни с войны в те годы несколько человек вернулись с такими вот наградами. Видимо кто-то не уберег медальку. А может, кто из отступающих с воинскими частями потерял. В гражданскую войну здесь больших боев не было, но отряды то красных, то колчаковцев через деревню проходили неоднократно.

– Так может это река, откуда принесла? Река она многое творит в половодье.

– Может и так. В этих местах были бои и вполне загадочные события.

– Это ты дедушка о чем? Что-то раньше я такого не слыхивал.

– Так дела давно минувшие. Мало кто помнит о них. А я вот помню одну старую газету нашу районную, в которой местный следопыт, − учитель истории из нашей школы, поместил статью и карту пририсовал. А в статье той, − дед Силантий, понизил голос и почти заговорчески продолжил, − клад, спрятанный отступающими колчаковцами, был обозначен.

– Какой такой клад, дед?! Откуда он здесь?!

– Эта история известная в деревни, да мало осталось тех, кто ее помнит. Как прижали армию Колчака, двинулись они по железной дороге в сторону Китая, многие тогда задумались о золотом запасе, что в поезде везли. Золото-то пропадало практически. Многие тогда пытались вывезти золотой запас на восток к морю и переправить за границу. Но Колчака тогда под Иркутском арестовали, и далее он не прошел, а сопровождающие его казаки и солдаты ушли из города и прорывались через кордоны уже по тайге. Так вот и вышли к нашей Шаманке. Сказывают, шли они не пустые, – груз у них был значительный в крепком ящике. По всему видно было, золотишком они успели разжиться, пока охраняли поезд, да присматривали за золотым запасом Российской Империи, что канула в небытие. Ведь тогда, шутка сказать, без малого несколько вагонов в том поезде адмирала было набито золотом.

– И что, кто-то знает об этом? – заинтересованно спросил Женька.

– Э, брат! Да в этом деле мой дед и твой прапрадед принимал активнейшее участие. Правда нам он мало что в свое время рассказывал, ведь золота так и не нашли. Но с казаками хотели многие тогда посчитаться: набедокурили они знатно в деревне. Дед мой с берданкой бегал по тайге за ними – сказывают, сильно обидели они бабушку. Она тогда была еще не женой отцу. Это уже позже они поженились. Тогда сказывали они и Шаманку в тайге повстречали. Редкостное это событие, но порой случалось. Она тогда, сказывали, вмешалась как-то и отряд казаков перехватить помешала.

− А что за Шаманка, дед? Я об этом ничего не слышал.

− Рассказывали, жила тут в давние времена шаманка бурятская. Гадала, да предсказывала, вершила обряды. На скале нашей, на самой вершине обитель была у нее и место для обрядов. А как первые казаки пришли на Иркут, взялась она народ поднимать бурятский против русских пришельцев. Казаки ее и погубили. Сказывали, − то ли утопили в Иркуте, то ли повесили на вершине скалы. Долго она от них хоронилась, набеги наводила, да не убереглась. А теперь нет, нет да появиться перед кем-то: то испугает до смерти, то спасет, − что-то подскажет, подсобит, − неугомонная барышня. И сказывают бестелесная, как тень.

– Так! Ну, дела тут творятся, а я и не ведал вовсе! Скажи, а где найти эту старую газету, о которой ты говорил? А кто тот историк, что написал статью? Может попробовать поискать клад, если есть какие-то сведения? Сейчас в геологии появились мощные средства поиска: различные сканеры, георадары, радиоуправляемые модели самолетов и вертолетов. Так, что, если где-то и зарыто золото, найти его можно.

Глянув на внука, оживленного с горящими глазами, Силантий Матвеевич, покачал головой: