© Вячеслав Кислицын, 2021

ISBN 978-5-0051-8980-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НОСТАЛЬГИЧЕСКИЙ ПЕПЛУМ

Люблю я, братцы

Из юбилейного цикла

 
Люблю я, братцы, по старинке,
бродить дорогами в пыли
и собирать в ладонь росинки,
рукой качая ковыли,
и верить – мир устроен просто,
как слово «нет» и слово «да»,
что с первых дней и до погоста
для всех горит одна звезда.
Ногой босой ступать по травам,
в которых небо и цветы.
Ты дал мне, Боже, это право —
смотреть на звёзды и кресты.
Чтоб верить в жизнь и чтить могилы,
молиться, молча, у икон,
любить, любить – ты дал мне силы
в  тот день, когда я был рождён.
 

27.10.2018

Юношеское ностальгическое

Из юбилейного цикла

 
В берёзовой роще у дома
кукушки считают деньки,
я юн, и с тобой мы знакомы,
шаги твои в травах легки.
Слышны они слева и справа,
над речкой поднялся туман,
он, молча, ползёт к переправам,
а солнце крадётся к домам.
Пастух гонит сонное стадо,
и мы провожаем его,
и ты мне как будто бы рада,
и осень ещё далеко.
Поют петухи перекличку,
в туманах сменив соловья.
Ты крутишь задорно косичку,
смеётся деревня твоя
над парнем с рабочих окраин,
панельных трущоб городских.
Читаю, насмешку читаю
в глазах голубых, колдовских.
 

28.10.2018

Ностальгический пеплум

Из юбилейного цикла

 
Река Уфа. Тень Пугачёвских сопок,
и где-то в плавнях бродит Салават.
В намокших джинсах высыхает хлопок
Montan-ой местной жестко-грубоват.
 
 
Нас трое в лодке и одна собака.
А там, на Темзе, Джером К. Джером,
(и как гладка, и так бела бумага)!
Мы с Салаватом за его окном.
 
 
Клюёт чебак, подлещик и сорожка,
и пескари длиной в ладонь руки.
Слегка занудно в уши лезет мошка,
а Емельян поднял свои полки.
 
 
Красноуфимск не выдержал осаду,
казаки пьют хмельную сон-траву.
А нам бы просто не попасть в засаду,
на поезд сесть и покорить Москву.
 
 
Где жжёт огонь в ковше Олимпиада
(и лишь одних американцев нет),
двенадцать лет до полного распада,
молчит Таганка, замолчал поэт.
 
 
Трещат над сопкой шумные сороки,
и Пугачёв ещё не убиен,
ещё не все известны даты, сроки.
Ещё поет со сцены Джо Дассен.
 
 
Мы у костра, а в небе тают звезды,
в Уфу со свечек оплывает воск.
К огням жучки скребутся по берёсте,
в траве кузнец стрекочет – виртуоз…
 

24.11.2018

Сегодня, тридцать лет спустя

Из юбилейного цикла

 
Сегодня, тридцать лет спустя,
Опять осада Ла-Рошели,
Чертить по судьбам параллели,
На всё смотреть полушутя.
 
 
Когда прорехи есть в строю,
Ты весь из олова и стоек.
А первый тост фатально горек
За тех, кто где-то там, в раю.
 
 
И вспомнишь: бравый зампотех*,
Он твой сапог срезает ловко,
Освобождается сноровка
Идти до Бога без помех.
 
 
Но болью рук родных тепло,
Что разрывает расстоянья,
А я уже стою на грани,
И ты идёшь смертям назло.
 
 
Уходит дамочка с косой,
У полосы несжатой мама,
Закрыв меня, стоит упрямо,
А я голодный и босой.
 
 
Не тороплюсь коснуться звёзд…
Под утро продолжают сниться
Немых друзей живые лица…
И поднимаю первый тост.
 

*Зампотех – заместитель командира роты по технической части.

Декаданс

Из юбилейного цикла

 
Ты искал квадратуру круга,
необъятность не мог объять.
За окном бушевала вьюга,
выстывала за ночь кровать.
Ты на звёзды смотрел в колодцы,
на ладонях не видел схем —
там зияли прорехой донцы
нерешаемых теорем.
Сальвадорами да́ли мерил
и обменивал на рубли.
Всем вождям с трубкой мира верил,
что прекрасное есть в Дали́.
Но в Дали́ было так далёко,
а хотелось при жизни – в рай,
чтоб по полной, чтоб всё глубоко,
чашей полною через край.
Но стоишь у открытой две́ри
или, может быть, у двери́,
очень хочешь ещё поверить,
или просто поговорить…
 

21.11.2018

Огонь вечерний

Из юбилейного цикла

 
Ты видишь вновь огонь вечерний
небесных далей и кочевий,
ступив ногой на Млечный путь,
толчком вселенную качнуть.
Но неуверенная поступь
мешает всё познать на ощупь,
на вкус, на запах или цвет,
а за спиной парад планет.
И тень померкнувшей Эллады,
эфес от сломанной эспады.
И все слова звучат в рефрен,
и твой разрушен Карфаген.
И уплывает каравелла
под «болеро» Maurice Равеля,
со шпагой мальчик постарел,
а в небесах амур без стрел…
 
 
Но тает снег в его ладошке,
и солнце прячется в лукошке —
нехитрой клоунады трюк,
аплодисменты… ловкость рук…
 

07.11. 2018

Ноябрь 28 – е

Из юбилейного цикла

Не люблю свой ноябрь: в нём погода нема и фальшива.

Не люблю его снег, тот, который крупою в лицо.

Не торопятся дни, и в часах стрелки крутит лениво

Бог в забавах своих, наметая сугроб на крыльцо…

Белым снег, белым стих, белым дым в белом мареве бели.

В белой гвардии снов у домов замерзают полки.

И метут над страной, завывая, как волки, метели,

И трещат у дверей под замком от зимы косяки.

Но котельная топит, и небо коптит над трубою,

И тепло по домам нескончаемо гонит насос,

Значит, я ещё жив и не треснул от счастья губою,

И до белых одежд этот мир не дожил, не дорос.

Выхожу я во двор – в снежный двор на привычный мороз…

40 Лет ВЛКСМ

 
Ветры крутят земные сферы,
сквозняки продувают шар.
Есть желанье закрыть портьеры
и не видеть ночной Монмартр.
 
 
Разлетелся Париж по свету,
эх, забыть бы о нём совсем.
Рядом улица сквозь планету —
«Сорок лет ВЛКСМ»
 
 
И кручусь я на ней, как белка,
и рулю свой вопрос-ответ.
С кем сегодня «забита стрелка»,
чьих сегодня в помине нет?
 
 
«Савва Сербский» звучит набатом,
над крестами снега кружа́т.
И стоим мы под снегом с братом:
– Где же сила и правда,
брат?
 

Вкусом из детства

 
Вкусом из детства в мундире картошки.
Льётся из крынки в стакан молоко,
ломоть ржаного, на блюдечке крошки;
домик в деревне, сезон отпусков.
 
 
Лает Трезор во дворе у забора
и сторожит незакрытую дверь,
дед возвратился с ночного дозора,
утро встречает колхоз без потерь.
 
 
Утро встречает «Заря коммунизма»,
и горизонты за лесом видны,
солнце вливается тёплой харизмой
в каждого жителя лучшей страны.
 
 
Всё ещё живы.
Гагарин и Брежнев
слева божницы* под богом висят,
бабушка ножичком ломтики режет
«Докторской», круглой, за два пятьдесят…
 

*Божница – подставка под иконы, киот.

КАК-ТО ТАК

Как просто

 
Как просто – первым было слово
и всей материи основа
стояла во главе угла.
Яйцо над курицей смеялось,
рассвету солнце улыбалось,
жужжала над цветком пчела.
 
 
Как просто – ты сказала: – Здравствуй.
Вот я, бери меня и властвуй.
Мы можем жить и в шалаше,
но чтобы комнат было восемь,
давай у Бога их попросим,
рисуй его в карандаше.
 
 
Как просто – белый лист бумаги,
доспехи Бога – латы, краги
и сострадание в глазах.
Несутся дни, проходят годы,
меняя страны и народы
в лесах, в горах и во дворах.
 
 
Как просто – внуки ходят в гости,
к дождю скрипят в суставах кости,
призывней купола церквей.
На лето – сад, цветы на грядках,
оставлен город в стройплощадках,
но комнат в доме только две.
 

Как будто ни при чём

Олегу Ягодину

 
Для куртки с шапкой – личный номерок,
здесь всё берёт от вешалки начало,
программку в руки вместо опахала,
а лицедейство наше не порок.
 
 
Давай опять без паузы начнём
и не закончим до финала действо,
продолжит Ричард совершать злодейства,
а мы с тобой как будто ни при чём.
 
 
Ведь мы с тобой совсем «не при делах»,
но ждёт антракт неравнодушный зритель,
он здесь один – по праву, победитель,
а мы паяцы на его зубах.
 
 
Он перемелет тонкости игры
с тирамису под кофе с карамелью
и нарисует графику пастелью
там, где в постели сразу три сестры.
 
 
Так был ли мальчик, разве в этом суть?
Рояль в кустах молчит без пианиста:
где Летний сад открыт для интуриста,
там, где Крылов задумчивый чуть – чуть.
 

Ты идёшь босиком по дороге

 
Ты идёшь босиком по дороге,
На устах и в улыбке вопрос:
– Кто омоет уставшие ноги,
Что расскажет воскресший Христос?
А вопрос не допрос, но похоже,
Вышло  время Марий Магдалин,
Не согреть им озноб твой на коже,
И не создан ещё аспирин.
 
 
Тайны вечере скрыты от взора,
И голгофа стоит без креста.
На дорогах до Рима дозоры.
И молитвы не тронут уста.
Впереди силуэт на осляти,
Горизонта размытый обрез,
Не по силам Афине Палладе
Щит подставить под манну с небес.
 
 
И ничто в этом мире не вечно
(Эпикур, Диоген и Сократ),
Доверял им всецело, беспечно,
Отстранённый от службы Пилат.
И закончил он жизнь на дороге…
Для него это был не секрет —
Если смерть замерла на пороге,
То тебя для неё как бы нет.
 

Внук в окно смотрел, как падал снег

Женьке

Мудрец Пилат был «добрый человек"*,

но больше смерти он боялся слова.

За ним был Рим, а в Риме вся основа,

основа Рима таяла, как снег.

А Этот знал – есть после жизни жизнь,

и что не раз ещё душе родиться,

чтобы в потомках словом повториться,

и впереди есть век себя постичь…

Он преломлял свой хлеб и пил вино,

Он знал, как больно в тело входят гвозди,

как гвозди с хрустом рвут в ладонях кости,

что это всё терпеть Ему дано.

А на дворе был двадцать первый век,

мы с сыном шли, друг в друге повторяясь,

светило солнце, в стеклах преломляясь,

и внук в окно смотрел, как падал снег.

* «Добрый человек» – М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Параллели

 
И вот она, вся от «Шанель»,
заходит в новенькой шинели
(шинель рифмуется с постель),
а ветер крутит параллели.
 
 
Шумят шторма у мыса Горн,
Бермудом треплет треугольник;
кино и немцы… есть попкорн,
есть белый снег – почти покойник.
 
 
От реагентов почернел
(дороги чёрные в России),
и чьи-то руки ищут мел
переписать судьбу мессии.
 
 
Успеть до крика петуха
отречься трижды, это ж надо!
По совокупности греха,
по совокупности расклада.
 
 
На веки. Присно. Даждь нам днесь
один серебреник на сдачу,
Шанель. Кресты. Благая весть.
И за свечой святые плачут…