Вступление

Люблю гулять я по столице,

Когда вечернею порой,

Снег над моею головой,

Большими хлопьями кружится

И тихо на асфальт ложится,

Ковёр широкий пуховой.

Ногами на него ступая,

Я с добрым чувством провожаю,

Весёлых шустрых москвичей,

Домой спешащих поскорей.

Или за девушкой младой,

Украдкой молча, наблюдаю

И неожиданно вздыхаю,

Её, любуясь красотой.

И так до полночи глубокой,

Один по улицам брожу

И повернув за дом высокий,

На площадь Пушкина спешу

И к гению российской лиры,

Сняв шапку молча, подхожу

И долго на него гляжу,

Любуясь собственным кумиром.

И низко в пояс поклонившись

До скорой встречи с ним простившись,

Иду к Кремлю по улице Тверской,

Любуясь зимнею Москвой.

И так гуляя ночью по дороге снежной,

Решил я двух героев наших навестить,

А чтобы им внимание уделить,

Пройдя по площади Манежной.

По Красной площади я к храму Покрова спешу

И вот когда волнение в себе одолеваю,

К Пожарскому и Минину я робко подхожу

И перед ними голову свою склоняю.

Уж двести лет им этот памятник в Москве стоит

И подвиг их народный прославляет,

Но память им свою Россия благодарная хранит,

Да их победу славную не забывает.

И о героях наших я решил подробно всё узнать,

И разобраться в той войне гражданской пожелал,

Да Смуту дьявольскую на Руси я захотел понять

И вот что о трагедии народной я узнал.

«Димитрий (гордо).

Тень Грозного меня усыновила,

Димтрием из гроба нарекла,

Вокруг меня народы возмутила,

И в жертву мне Бориса отдала.»

А. С. Пушкин

Борис Годунов

Глава 1. Разгром Романовых

За горизонт уж солнце западало,

Прощаясь, нежно освещало,

Зубцы Московского Кремля,

Когда вечерняя заря,

Златыми искрами играла,

В глазах веселых москвичей

И постепенно угасала,

В крестах бесчисленных церквей.

В такую милую погоду,

Когда все улицы заполнены народом,

В домишке, маленьком, уютном,

Стоявшем, на окраине Москвы,

Василий Шуйский в настроении угрюмом,

Ждал встречи с Митькой Верховым,

Он с малолетства у Черкасского Бориса на подворье жил

И князь ему во всём, как верному холопу доверял,

Ну а когда он тайно к Шуйскому на встречу приходил,

То всё за денежки Василию подробно сообщал.

И вот в назначенное время,

Послышался условный стук Матвея.

Князь приподнял запор тяжелый,

Матвея в комнату впустил

И усадив за стол дубовый,

Суровым голосом спросил:

«Ну как сегодня ты дошёл,

Гостей, не званных, не привёл?»,

На что ему Матвей ответил:

«Не ласково меня ты нынче встретил,

Боярских сыщиков ты можешь не бояться.

От них легко в народе затеряться,

Ну а теперь давай о деле,

О том, что я на днях узнал.

К Черкасскому на той неделе,

Романов Федор приезжал,

И хоть закрылись в комнате они,

Я весь их разговор слыхал.

И вот наедине, какую тайну,

Смог родному зятю Фёдор рассказать:

«Когда царь тяжко занемог,

От слуг своих Романов смог узнать.

Что слухи кто-то распускал,

О том, что жив царевич Дмитрий,

Не он был в Угличе убитый,

В тот день, когда народ восстал,

Что Дмитрий с преданным слугою,

Из города тайком бежал.

Тогда решил я сам узнать,

Кто эти слухи мог распространять.

И ровно через месяц вскоре,

Я с другом детства повстречался,

И он в случайном разговоре,

Мне по секрету проболтался,

Что жив сын Грозного Димитрий,

Не он был в Угличе убитый,

В тот день, когда народ восстал,

Что Дмитрий с преданным слугою,

Из города тайком бежал.

И далее мне начал утверждать,

Что сам «царевича» прекрасно знает,

При этом начал меня страстно убеждать,

Что тайну эту их он ото всех скрывает.

Здесь я отменно постарался,

Его скорее убедить,

Меня в их тайну посвятить,

И вот когда ему поклялся,

Их тайну вечно сохранять,

При этом стать немым как рыба,

Чтоб не смогла бы даже дыба,

Язык железом развязать,

Он поселил в меня надежду

И познакомить обещал,

И посоветовавшись прежде,

Он обещание сдержал.

Когда я увидал прохвоста,

То сразу же его сумел узнать,

Мне часто приходилось у Романовых бывать

И с ним всегда общался очень просто.

Отрепьев Юшка его имя.

Он думает, придёт черёд,

Когда наступит его время,

То весь народ за ним пойдёт.

Он парень, в общем, неприглядный,

Две бородавки на лице,

Весь, рыжий и какой – то наглый,

Хотя лет девятнадцать наглецу,

Уж очень хитрый, скрытный и отвратный,

И так уверен он в себе,

Что говорить с ним даже неприятно.

Вот всё что я хотел тебе сказать».

Василий встал, по комнате прошёлся

И прежде чем наказ Матвею дать,

Задумался над тем, что надо делать

И что необходимо предпринять.

Он начал быстро вспоминать,

Какая битва разразилась,

По смерти Фёдора-царя,

Когда над троном засияла единовластная заря.

В бою жестоком, страшном и упорном,

Сошлись все претенденты на престол.

Романов Фёдор с Годуновым,

За трон вели свой страстный спор.

Своей дорогой Бельский шёл,

Не представляя силы, никакой,

Он в бой за трон умело ввёл,

Всю челядь шумную с собой.

Мстиславский, не желая быть избитым,

Покинул с миром поле битвы.

В Боярской думе было не спокойно,

Борьба шла яростно и напряжённо.

Что только мог Романов предпринял,

В убийстве Дмитрия он Годунова обвинял,

А заодно, убийство Фёдора и дочери его,

Ему открыто он же приписал.

И так от ярости однажды распалился,

Что сам с ножом на Годунова устремился.

И хоть Борис сумел царём Московским стать,

Пробив на трон себе дорогу

Он должен был всегда осознавать,

Что все его соперники желают трон царский у него отнять

И это вызывало в нём тревогу.

Царь никому не доверял

И лишь момента выжидал,

Чтоб претендентов разогнать,

да мирно Русью управлять.

Неплохо Шуйский это знал,

Он тоже о венце мечтал.

Но на пути его стояли,

Два претендента на Московский трон,

С которыми, вести бой должен он,

И всем мечтам его исполниться мешали.

Но в бой, открыто не вступая,

Итог, борьбы тихонько выжидая,

Он ничего из вида не терял,

И в сей, борьбе предполагал,

Что царь Романова с дороги уберёт,

Тогда он с Годуновым осторожно,

За трон Московский бой начнёт.

Затем продумав всё что можно,

К Матвею тихо обратился:

«Ты с Юшкой ближе бы сдружился,

Когда царь на Романовых озлится,

Ты приведёшь Отрепьева сюда,

И разузнаешь у него тогда,

Где думает от смерти он укрыться».

И Верховому серебро вручив,

На дело тайное благословив,

Матвея Шуйский проводил,

И тихо дверь за ним закрыл.

И в тот же год второго ноября,

Из стен Московского кремля,

Стрельцы обычными рядами,

С пищалями и бердышами,

Надевши шапки свои лихо,

Глубокой ночью вышли тихою.

И освещая факелами путь,

Боясь московских жителей спугнуть,

Отправились как осторожный вор,

К боярину Романову на двор.

И только с домом поравнялись,

Как хищник дикий и коварный,

Под крик пальбу и свист кошмарный,

На двор боярина ворвались.

На следующий день после погрома,

Василий Шуйский у окна стоял

И осторожно наблюдал,

За улицей, что проходила возле дома.

Вдруг скрип негромкий в комнате раздался,

Василий взор на звук сей устремил,

В дверях монах уставший показался,

И Шуйскому с ухмылкой проронил:

«Пришёл к тебе раб верный твой,

Матвей по роду Верховой».

Князь живо к гостю подскочил,

И с долгожданным не терпеньем,

С неровным, сильным возбуждением,

Дрожащим голосом спросил:

«Ну что с Отрепьевым он жив ли,

Я думал, вы уже погибли».

Матвей небрежно рясу снял

И отдышавшись, продолжал:

«Вчера, когда ты мне сказал,

Что царь готовит, сей погром,

Отрепьева привёл я в тайный дом,

И там ему об этом рассказал.

Тогда он мне секрет открыл,

Что будто бы уже решил,

В Железноборский монастырь идти,

Под именем Григория в монахи,

И жизнь свою в обители спасти,

От гнева царского и плахи.

Наутро мы одели рясы,

Тихонько за город пробрались.

Я там отдал ему припасы

И мы до встречи распрощались».

Василий Шуйский с кресла встал.

Яд незаметно с полки взял,

И бросив весь в бокал большой,

Сказал, наливши мёд хмельной:

«Я знаю, ты всю ночь не спал

И хоть ты как шатун устал,

Под утро должен ты бежать,

На выпей и ложись-ка спать».

И протянув ему бокал,

За дверью в темноте пропал.

Царь был жесток в своей расправе.

Он, несомненно, полагал,

Что Фёдор слухи распускал,

А посему считал не вправе,

Романовых у трона оставлять,

И после низменных доносов,

Кошмарных пыток и допросов,

Их повелел всех разогнать.

Как бунтовщик и возмутитель,

Боярин Фёдор был отправлен,

В Антониево-Сийскую обитель,

И там подстрижен и оставлен,

На попечение царского агента,

Под именем монаха Филарета.

У Александра царь велел,

«Волшебный» корешок найти,

Которым яко бы хотел,

Он царский род весь извести.

Когда же корешок нашли

И Александра допросили,

То в колдовстве злом обвинили,

И к Годунову отвели.

За что брат Филарета вскоре,

В Усолье-Луду был направлен,

И там прожив лишь год в неволе,

В подвале каменном удавлен.

Василий, сосланный в Пелым,

В темнице там наедине,

Прикованный как раб к стене,

Скончался, будучи больным.

Иван в Пелыме тоже оказался,

Но Годуновым был прощён,

Когда тяжёлой смерти дожидался,

И вновь в столицу возвращён.

А Михаил, отправленный в Ныроб,

После страданий мук голодных,

Ночей бессонных и холодных,

Навечно лёг в дубовый гроб,

Романовых царь разорив,

Забрать именья приказал,

И родственников их допросив,

Всех по России разогнал.

Черкасского он не пытал,

Признаний слёз не добивался,

А в Белоозеро сослал,

Где узник через год скончался.

Тень Дмитрия, решив искоренить,

Чтоб слухов не было кошмарных,

Царь приказал, немедля изловить,

Всю дворню у бояр опальных,

И каждого на месте допросив,

Казнить, в столицу сообщив.