* * *

Его застали врасплох. Это худо. Потом он будет корить себя. Вступать в конфликт – последнее дело. Надо уметь избегать конфликтов. Предвидеть. Ловко уходить. И чтобы клиент ничего не заметил. Вроде ты ничего не делаешь. Все идет само собой. Даосистский принцип недеяния.

Но его клиент, вернее, клиентка – Кира, как нарочно, норовила расшатать его внимание, затруднить точную оценку обстановки, притупить интуицию, заглушить предчувствие опасности. Беззаботна, безответственна, беззащитна.

Он сопровождал ее от международного аэропорта. Шофер, Витек, довез их до ее дома…

Так, ну что тут?! Вроде все нормально: безлюдный двор, тяжелая дверь подъезда. Сталинский дом, горящие фонари. Микроавтобусов нет. Автомобили спят. Внутри них пусто. Номера чистые…

Синий весенний вечер, запах холодной земли, голые ветки деревьев, сухой асфальт и уходящее ввысь московское небо с первой звездой.

И еще – всплывающий жуткий лунный блин. Поднимаясь, он становился все меньше и меньше в диаметре, но его яркость и контрастность возрастали, будто кто-то подкручивал фокус, добиваясь его превращения в четкий, сияющий белый круг.

– Максим, – окликнула его Кира, подняв глаза к темнеющему небу, – возьмите чемоданы.

– Я – телохранитель, а не носильщик, – бесстрастно напомнил он, с удовольствием вдыхая тугой и чистый, выбежавший их встречать, ветерок.

– Ох, какой вы! – другого ответа она и не ждала, просто лениво дразнила его. – Витенька, дружочек, отнеси багаж наверх и можешь ехать. Я пока подышу свежим воздухом.

Она в три такта крутанулась на месте, так что полы ее распахнутой шубы мягко взлетели, открывая колени, затем взяла Максима под руку и направила его к скамейке. Поневоле пришлось повернуться, и угол дома оказался у него за спиной. Ему страшно захотелось взглянуть туда: он почувствовал угрозу, исходящую от этого угла. Действительно, там вдруг выросли две черные человеческие фигуры и собака.

Шесть красных глаз уставились на даму в дорогой шубе. Прикинь: классовый враг на «Мерседесе» с шофером и с хахалем в придачу. В две головы ударила кровь, легированная этиловым спиртом, и Максим услышал шипящее «Фас-с-с!». Он освободил руку.

Среднего размера ротвейлер приближался, как скорый поезд, подбадривая себя коротким рычаньем.

Максим успел сделать лишь несколько шагов в сторону набегающей собаки и опуститься на одно колено. Все исчезло, осталась одна скачущая на него цель. Пес, как и полагается, заходил слева, и Максим встретил его прямым ударом левой. Такой удар у него всегда получался. Длинный, точный, хлесткий. Как удар хлыста. Удар прямой левой – кратчайший путь к истине. Таким ударом он не раз отправлял на ринге противника в нокаут. И сразу же – короткий удар правой, как контрольный выстрел в голову.

Пес взвизгнул, поскользнулся, заскулил и, дергая головой, пропал в темноте. Максим встал, чтобы встретить разгоряченного хозяина, уже занесшего руку, как городошную биту. Ну, здесь опыта Максиму хватало с лихвой. Здесь он был спокоен, даже слишком, но взгляд спрятал, мимоходом отряхнув брюки. Как по учебнику, он ушел от размашистого удара и поставил точку, вернее, двоеточие: левой снизу в печень, правой в челюсть. Нападавший сел на мостовую. Его приятель нерешительно остановился.

– Гудвин, Гудвин, – позвал он собаку. – Гуди, Гуди… – тщетно: Гудвин отфыркивался где-то далеко в глубине двора, трезво взвесив шансы и рассудив, что эта попытка была чистым авантюризмом.

– Ах, ты!.. – не получив поддержки, вскинулся второй пьяница на Максима, но осекся, поймав его взгляд.

Во взгляде он прочел приговор – немедленный и беспощадный. Рвавшиеся наружу ругательства застряли в горле. Максим, переводя дыхание, жестом велел ему убираться. Послушавшись Максима, пьяница подхватил товарища и, не оглядываясь, удалился.

– Гуди, Гуди… – донеслось из-за угла.

Кира стояла, открыв рот с намерением закричать, но так и не успела этого сделать. Поэтому, когда противники испарились, она выругалась и заставила себя рассмеяться.

– Блин! Узнаю тебя, Россия! – сказала она. – Надеюсь, чемоданы на месте!

Баталия произошла так быстро, что Витек все еще стоял столбиком с багажом в руках. Опомнившись, он встряхнул чемоданами и подошел к Максиму.

– 3-з-здорово вы их!

– А ты как думал?! – задорно воскликнула Кира, будто это была целиком ее заслуга. – Фирма веников не вяжет!

– Простите, – отдышавшись, сказал Максим. – Кажется, я заставил вас понервничать. И что это на меня нашло?! Тоже мне, боксер на пенсии!

– Напротив, – возразила Кира, – вы меня развлекли. И привели в тонус. А то я за бугром совсем расслабилась. А здесь надо привыкать к стрессу. Не хочу подниматься в квартиру. Давайте присядем, и вы мне расскажете, где научились кулачному бою.

Кира подвела Максима к скамейке, села и усадила его рядом.

Из подъезда вышел Виктор. Уже без чемоданов.

– Я оставил свет наверху, – сказал он.

– Спасибо, Витенька. Поезжай! Езжай, мой друг, привыкший к стрессу! Завтра я позвоню, когда понадобишься.

– До свидания.

– Всего хорошего!

Машина длинно лизнула светом фар оторопевшие стены, помигала красными огнями стоп-сигналов и нырнула за угол, после чего наступила чуткая тишина, как в зрительном зале, когда гаснет свет. Двор замер.

Максим смотрел в небо.

– Ну, что же вы! Рассказывайте, – затормошила его Кира.

Максим очнулся.

– Где я научился боксу? С юности занимался. Еще со школы. Прочел однажды про Эдвина Хаббла. Знаете, кто это?

– Какой-то волшебник. Великий и ужасный.

– Нет, это Гудвин – великий и ужасный.

– Гудвин? Гуди, Гуди! Кажется, ему сегодня здорово попало?!

– Да уж! Не его день. Не надо было превращаться в собаку.

– Бедняга! Впрочем, сам виноват. Так что же этот, как вы сказали?..

– Эдвин Хаббл.

– Да, Эдвин Хаббл.

– Эдвин Хаббл – знаменитый американский астрофизик. Туманность Андромеды слышали? Выдающийся ученый и выдающийся боксер. Чуть не стал чемпионом в тяжелом весе.

– И вы, Максим, решили последовать его примеру?

– Да, имел такие амбиции. Поступил в университет на физфак и продолжал заниматься боксом.

– Он еще жив?

– Хаббл? Нет, что вы! Он умер, когда я только-только родился. Но… Он продолжает существовать. «Хаббл» – так называется космический телескоп в его честь. Понимаете, американцы запустили целую обсерваторию на орбиту, и сейчас, очень может быть, она пролетает у нас над головами, – Максим взглянул вверх. – Вот только астрофизиком я не стал. Но занимался почти что космосом – океаном.

– Океаном?

– Изучал океан. Работал в институте океанологии.

– Но вы, вроде как, из военных?

– Нуда! Я был военным моряком. Ведь океан – это не только приливы и отливы, это и подводные лодки, и акустические пеленгаторы, и системы обнаружения. Много чего.

– Женаты?

– Был. Двадцать пять лет назад.

– А дети?

– Сын.

– Взрослый?

– Естественно.

– Вы с ним видитесь?

– Он звонит.

– Он не в Москве?

– Нет.

– Нет? А где?

– Где? Ниагарский водопад знаете? Вот он там.

– Что, что? Вы шутите? Как это? – Кира с любопытством посмотрела на Максима.

– Живет в пятнадцати минутах от водопада. В Ниагара Фолс.

– Что он там делает?

– Вообще то, просто живет. Вместе с матерью. Преподает в университете Мак Мастер. Между прочим, знаком с внуками Ольги Александровны Романовой.

– А кто это?

– Ольга Александровна – сестра царя Николая И. Она же уехала из России. Умерла на чужбине.

– Ничего себе! Я не знала. А вы?

– А я не уехал. И пока что жив. К вашим услугам.

– Вы-то почему не уехали?

– Не все так просто. Того, кто много знает, не очень-то туда пускают. Пришлось уволиться и пять лет работать на гражданке. И то – пошли навстречу. Оказалось, все мои темы уже позакрывали. Отделался двумя бутылками водки.

– А сын вас зовет?

– Зовет, конечно.

– А жена?

– Жена? Она, к счастью, замужем.

– Почему к счастью?

– Если бы она не была замужем, я бы не поехал.

– Не понимаю.

– Не поехал бы, и все!

– Какой вы, однако! Они хорошо устроились?

– Еще бы! Свой дом. Сколько комнат – даже не знаю! Три машины. Да я был у них.

– Были? Ну, и что муж?

– Нормально. Для меня он – подарок, ключ, открывающий двери к сыну. Ведь мы же годами не видимся.

– Значит, собираетесь?

– Собираюсь.

– Насовсем?

– Я готов. Там у меня сын. И это главней всего.

– А он сюда не хочет?

– Приезжал один раз.

– И что? Не понравилось?

– Не понравилось.

– Почему?

– Неуютно как-то.

– Вот зараза! Это что там, у мусорных баков?! – возмутилась вдруг Кира.

– Кошка. Кис-кис.

– Как же! Кошка! Кис-кис, – передразнила Максима Кира. – Крыса! Серая, обыкновенная! Пиша! – Кира топнула ногой.

Максим вздохнул. Кира закинула ногу на ногу.

– Рассказывайте дальше.

– Что рассказывать?

– Что-нибудь. О себе.

– Я уже все рассказал.

– Вы – интроверт, Максим. Однако должна же я знать человека, которому я вверяю себя.

– Это справедливо.

– Итак, в прошлом у вас море, в будущем – дорога за море, а что в настоящем?

– В настоящем? В настоящем я тружусь, как буксир.

– Как боксер?

– Как буксир.

– Как буксир?

Максим опять поднял глаза к небу.

– И хотя я горюю, – сказал он, – что вот я не моряк, и хотя я тоскую о прекрасных морях, и хоть горько прощаться с кораблем дорогим, но я должен остаться там, где нужен другим.

– Что это?

– Это Бродский. Баллада о маленьком буксире.

– Ну, это не про вас, Максим. Маленький буксир. Вы – настоящий боевой корабль. Корабль, иногда нуждающийся в причале.

– Да, где-нибудь в тихой гавани.

– Не знаю, не знаю. Я бы сказала, что ваше место, скорей, в порту, грохочущем и гудящем.

– Кончилось наше время. Нас потеряли в девяностых. Теперь новые корабли на рейде. Так… качаемся на волнах…

– Блин! Развели пессимизм! Не кокетничайте, Максим, вам это не идет.

– По большому счету вы правы. Пожалуй, есть здесь доля кокетства, – честно признался Максим, – зато действует, как анальгин.

Они помолчали, думая о своем.

– Меня сегодня чуть не покусала собака, – сказала Кира.

– Я в курсе, – сказал Максим.

Кира прыснула в ладошку.

– Бедная собачка, – сказала она. – Вам ее не жалко?

– Жалко, – машинально ответил Максим, глядя перед собой.

– Там было еще два урода. Это настоящее нападение! А?! Максим! Вы понимаете?!

– Если бы это было настоящее нападение, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Это просто моя ошибка.

– Но вы же ее исправили, не так ли? Не переживайте! Давайте считать это каким-никаким приключением.

– Всякое приключение, – упорствовал Максим, – это результат плохо организованной работы.

Кира поежилась. Надо было переменить тему.

– Хотите кофе? – спросила она.

– У вас с собой термос?

– Нет, конечно! Я вас приглашаю наверх выпить кофе. Вы что, не понимаете?

Максим опять вздохнул.

– Понимаю. И потому откажусь. Спасибо за приглашение. Я провожу вас до дверей и только.

Кира встала. Максим тоже поднялся.

– Блин! Правильный, да? Я же вижу, вы один. Один-одинешенек. Это ведь нелегко быть одному. Ну что вы себе вообразили? Разве нельзя двоим взрослым людям просто посидеть в тепле и уюте? Посидеть и поговорить. Всего полчаса. Разве я многого хочу?

Кира взглянула на Максима, он смотрел в сторону, упрямо выпятив нижнюю губу.

– Блин! – опять сказала она и пошла к подъезду.

Максим забежал вперед и вошел первым.

Кира открыла дверь квартиры ключом.

– Знаете что? – сказал Максим. – Я спущусь и буду стоять под вашими окнами столько, сколько вы пожелаете. Вы подойдете к окну и увидите, что я никуда не ушел. Хорошо?

– Вот, вот! Будете стоять и думать: когда ты, наконец, угомонишься? Хотя… если честно, немного гламура мне бы сейчас не помешало.

Максим уже спускался по лестнице. Услышав ее последние слова, он остановился, повернулся и простер к ней руку:

 
Там брезжит свет, Джульетта, ты как день!
Стань у окна. Убей луну соседством;
Она и так от зависти больна,
Что ты ее сразила красотою…
 

– Ах, вот так, да?! Значит, мы любим Шекспира? Тогда держитесь крепче!

И Кира певучим оксфордским английским выдала не перевод Пастернака, а оригинал:

 
But soft! What light through yonder window breaks?
It is the east, and Juliet is the sun
Arise, fair sun, and kill the envious moon,
Who is already sick and pale with grief…
 

– Нокаут, – сокрушенно сказал Максим. – Я сражен! Так сорок тысяч чашек кофе сразить не могут! Я буду вздыхать всю ночь!

– Идите в задницу! – крикнула Кира и, махнув рукой, захлопнула дверь.

Максим вышел на улицу, вдохнул полной грудью морозный воздух и задрал голову. К ночи похолодало, и темно-голубой шелк, там наверху, украсили звезды. Ветер гнал по небу редкие черные облака. Фонарь во дворе подсвечивал перепутанные, желтые от его света ветки. Издалека они походили на скомканную сенную труху. Свет, истратив на нее все силы, сразу обрывался и не мешал видеть небо. Туда, в темнеющую голубизну, невозвратно ушел, чтобы встретиться лицом к лицу со звездами, орбитальный телескоп «Хаббл».

Когда в окне появился силуэт женщины, Максим помахал рукой в перчатке. Окно не было освещено, и две фигуры застыли, каждая на своем месте.

Разговор с Кирой не прошел для Максима даром, он, действительно, мечтал о перелете через океан. Там ждал его сын. Максим рвался туда, как рвется к пристани из своих последних тридцати узлов переживший свой век корабль. Мысленно он проделывал весь путь: от Ленинградского шоссе, потерявшего сознание в пробках, – маршрутное такси ныряет в узкие улочки и проезды Химок, пробираясь вдоль каких-то заборов и складов, выскакивая у поворота на Шереметьево, – до американского континента, когда самолет, миновав снега Гренландии, повисает над зелено-коричневой землей Лабрадора, и пассажиры с облегчением вздыхают: «Прилетели!»

Кира тоже не шевелилась. Она прислонилась к оконному косяку, ей не хотелось двигаться, приниматься за дела, строить планы. Ей просто хотелось вот так стоять отвлеченной, созерцающей, ощущать радость или грусть (не важно что) от своего возвращения к почти забытым грубоватым нравам, парадоксальному сочетанию сочувствия и недружелюбия, разгильдяйства и суровости, варварства и благородства. Нет, не смейтесь! Бог с вами! Безусловно, ее мысли не были столь последовательными, обстоятельными и масштабными, пожалуй, их можно было бы свести к незатейливой формулировке: «Хорошо, что не все мужики – свиньи!» Но как раз незатейливость и прямота этого вывода предавала ей уверенности и стоила многих утешительных абзацев.

Так они стояли, не замечая ни времени, ни обитателей дома, пока не подъехала машина ее мужа. Тот вышел, увидел Максима, приблизился.

– Ну, как она?

– Привыкает, – ответил Максим – Похоже, тревожится.

Кира помахала мужу. Он показал ей на своего шофера, который вытаскивал из машины огромный, как сноп, букет цветов.

– Знаете, – сказал он Максиму, – Кирка – она, как ребенок. Пуглива, но беспечна. Все в одном флаконе. Когда она чувствует себя не в своей тарелке, начинает дерзить. Она вам не пыталась дерзить?

– Нет.

– Ну и ладненько! Вежливость – дизайнер человеческих отношений, – он взглянул на Максима.

Максим подумал: вот прекрасный случай промолчать, – и со значением кивнул.

Возникла пауза, и оба они одновременно решили посмотреть на часы. И оба, заметив движение собеседника, усмехнулись.

– Хотите, вас довезут?

– Спасибо, – сказал Максим, – я лучше пройдусь.

– Тогда удачи!

Подколокольный переулок встретил Максима порывом ветра. Ветер стартовал снизу от Солянки и пересекал финишную ленточку на Яузском бульваре. Настроение у Максима поднялось.

– Когда воротимся мы в Портленд, – замурлыкал он пиратскую песенку, – мы будем кротки, как овечки, но только в Портленд воротиться нам не придется никогда…

Максим по переулку спускался на «московское дно»: здесь когда-то были трущобы знаменитого Хитрова рынка. Теперь – просторно и пусто. На школьное здание, построенное в тридцатые годы наползал огромный строящийся «новодел», возле которого стоял черный «Майбах» и выстроились автомобили помельче: «Лексусы» и «Мерсы».

Максим миновал «утюг» – дом Кулакова, – дом был славен тем, что в нем размещалась самая отвратительная из ночлежек Хитрова рынка, – и вошел в Певческий переулок. Этому переулку, наконец, вернули имя: до Октябрьской революции его переименовали в Свиньинский, в честь писателя и коллекционера, который здесь проживал, а при советской власти он сделался Астаховым, в честь большевика Астахова, которого убили в семнадцатом году на Яузском мосту.

Так Максим вышел на Солянку, улицу, по которой, согласно преданию, проезжал к Куликову полю Дмитрий Донской. Максим, размышляя о событиях сегодняшнего дня, зашагал по брусчатому тротуару в сторону церкви на Кулишках.

Как это он отбился от собаки?! Максим встряхнул плечами, расслабляя руки. Ему захотелось пробежаться, но он сдержал себя. Что тут говорить?! Повезло! Ладно! Проехали! В следующий раз надо быть внимательнее. В следующий раз? Ты что, решил жить вечно? – обратился он к самому себе. – Будет ли он, следующий раз? Не по возрасту работа. Мало, что силы есть? А вдруг сердце прихватит? А микроинсульт? Ведь уже намекали, что пора на скотобойню. Ну и отлично! Жизнь, наоборот, только начинается! Глупости все это: инфаркт, инсульт, артрит. Я могу пробежаться отсюда до площади Революции и обратно, я могу подтянуться двадцать раз и пятьдесят раз отжаться.