Отзывы на книгу «Алтайская баллада (сборник)»

И опять страшно было читать. И опять страшно было. И опять страшные риторические вопросы - ну как могло такое произойти в человеческом обществе, если описание казней уже вышло в литературу? Если из темы красного террора ДЕЛАЛИ книги со всем соответствующим цинизмом?

Это повесть о щепках. В качестве щепок в данном случаи - палачи. Более распространено, конечно, другое сравнение - винтики. Ну а тут палачи. Которые вроде бы обычные люди, если бы не бездонная пустота в их глазах. Которые стреляют в затылки с такой же лёгкостью, как курильщик глубоко затягивается. Работа у них такая - людей убивать во имя революции, несущей людям светлое будущее, свободу, равенство и братство.

В повести два типа людей. Палачи и расстреливаемые. С палачами всё понятно.

"Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал – террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови.
В будущем "просвещенное" человеческое общество будет освобождаться от лишних или преступных членов с помощью газов, кислот, электричества, смертоносных бактерии. Тогда не будет подвалов и "кровожадных" чекистов. Господа ученые, с ученым видом, совершенно бесстрашно будут погружать живых людей в огромные колбы, реторты и с помощью всевозможных соединений, реакций, перегонок начнут обращать их в ваксу, и вазелин, в смазочное масло.
О, когда эти мудрые химики откроют для блага человечества свои лаборатории, тогда не нужны будут палачи, не будет убийства, войн. Исчезнет и слово "жестокость". Останутся одни только химические реакции и эксперименты…"

Непонятно с жертвами. Мы видим их в последние минуты жизни. Видим, как они от страха ходят под себя, призывают к жалости, доказывают свою невиновность. Практически все до единого. Я увидел в книге только двух, умерших достойно, с поднятой головой. Спрашивается - и всё? И только? Неужели все умирали именно так, в том числе и хвалёные белые офицеры?

Страшна не только повесть сама. Страшно и предисловие. Приведу в пример только последние два абзаца.

И настоящему революционеру повесть Зазубрина поможет выжечь
окончательно из своего существа оставшиеся "занозы" исторического прошлого,
чтобы стать смелым инженером неизбежного и радостного переустройства его.
Это ли не оправдание смелой попытки молодого талантливого художника.

Радостного переустройства, вы понимаете?

Всё, не могу больше. Простите...

На самом деле я не могу сказать точно, как бы я оценила эту повесть... Она страшная и жестокая, в ней море крови и расстрелов. Главный герой служит делу Революции, Она для него самое важное: и людей за людей он не считает, так... мясо... И отец его тоже мясом оказался...
в целом, плюс этого текста - его не то, чтобы объективность, но попытка рассказать все без украшательства.
Не понравилось предисловие: отвратительная идея, что постулат ценности каждого отдельного человека - ничто... Да и вообще его, я бы сказала, еще более гадко читать, чем повесть.

"Страшная книга, нужная книга", - сказал В. И. Ленин, прочитав роман В.Зазубрина "Два мира". Так же он мог сказать и об этой повести.

Пять дверей, пять голых тел затылками к расстреливающим, пять палачей, пять выстрелов, пять трупов... и на всем этом фоне Срубов со своей мукой. Повесть корябается, она пахнет деревом - Зазубрин, Щепка, Срубов - эта повесть заноза. Заноза в смысле историческом, заноза для каждого, кто оценит весь страх и нужность.

Советская книжка 1923 г. - о красном терроре. Ее Ленин прочитал и сказал: "Страшная книга, нужная книга". 20-е годы в советской литературе самые интересные, тогда еще никто не подделывался под обывательскую мораль.

Вот эта книжка про то, что какое безобразие, что палачей люди не уважают, а они так стараются, горят на работе, здоровье портят - все ради "прекрасной и требовательной любовницы - Революции", а от них даже свои же партийцы нос воротят. Причем, все совершенно серьезно. Реалии 20-х, тогда никто этого не стеснялся, это считалось круто и идеологически верно.

По этой книжке был хороший фильм Рогожкина. Одни расстрелы: как заводят, раздевают, расстреливают, поднимают на крюках, грузят в кузов.

Вся палаческая идеология там, то ли он из статей "Известий ВЧК" надергал (Лацис с Петерсом были знатные теоретики пыток и террора), то ли они у него позаимствовали.

"Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал – террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови.
В будущем "просвещенное" человеческое общество будет освобождаться от лишних или преступных членов с помощью газов, кислот, электричества, смертоносных бактерии. Тогда не будет подвалов и "кровожадных" чекистов. Господа ученые, с ученым видом, совершенно бесстрашно будут погружать живых людей в огромные колбы, реторты и с помощью всевозможных соединений, реакций, перегонок начнут обращать их в ваксу, и вазелин, в смазочное масло.
О, когда эти мудрые химики откроют для блага человечества свои лаборатории, тогда не нужны будут палачи, не будет убийства, войн. Исчезнет и слово "жестокость". Останутся одни только химические реакции и эксперименты…"

"Во Франции были гильотина, публичные казни. У нас подвал. Казнь негласная. Публичные казни окружают смерть преступника, даже самого грозного, ореолом мученичества, героизма. Публичные казни агитируют, дают нравственную силу врагу. Публичные казни оставляют родственникам и близким труп, могилу, последние слова, последнюю волю, точную дату смерти. Казненный как бы не уничтожается совсем.
Казнь негласная, в подвале, без всяких внешних эффектов, без объявления приговора, внезапная, действует на врагов подавляюще. Огромная, беспощадная, всевидящая машина неожиданно хватает свои жертвы и перемалывает, как в мясорубке. После казни нет точного дня смерти, нет последних слов, нет трупа, нет даже могилы. Пустота. Враг уничтожен совершенно."

"Наша работа чрезвычайно тяжела. Недаром наше учреждение носит название чрезвычайной комиссии. Бесспорно, и не все чекисты люди чрезвычайные. Однажды высокопоставленный приятель сказал мне, что чекист, расстрелявший пятьдесят контрреволюционеров, достоин быть расстрелянным пятьдесят первым. Очень мило. Выходит, так – мы люди первого сорта, мы теоретически находим террор необходимым. Хорошо. Примерно получается такая картина – существуют насекомые-вредители хлебных злаков. И есть у них враги – такие же насекомые. Ученые-агрономы напускают вторых на первых. Вторые пожирают первых. Хлебец целиком попадает в руки агрономов. А несчастные истребители больше не нужны и к числу спокойно кушающих белые булочки причислены быть не могут",

Как расстрельные списки визируют:

"Фамилии, фамилии, фамилии, чины, должности и звания. Один раз Моргунов возразил, стал доказывать:
– По-моему, этот человек не виноват… Срубов его остановил решительно и злобно:
– Ну, вы, миндаль сахарный, замолчите. Чека есть орудие классовой расправы. Поняли? Если расправы, так, значит, – не суд. Персональная ответственность для нас имеет значение безусловное, но не такое, как для обычного суда или Ревтрибунала. Для нас важнее всего социальное положение, классовая принадлежность. И только.
Ян Пепел, энергично подняв сжатые кулаки, поддержал Срубова.
– Революция – никакой философии. Расстрелять. Кац тоже высказался за расстрел и стал усиленно сморкаться. Срубов на огромной высоте. Страха, жестокости, непозволенного – нет. А разговоры о нравственном и безнравственном, моральном и аморальном – чепуха, предрассудки. Хотя для людишек-булавочек весь этот хлам необходим. Но ему, Срубову, к чему? Ему важно не допустить восстания этих булавочек. Как, каким способом – безразлично".

Выделенное положение - это как раз из теоретической работы то ли Лациса, то ли Петерса. Там было типа "не ищите доказательств вины, смотрите на происхождение".