© Издательство «РуДа», 2020

© Р. В. Кашин, иллюстрации, 2020

© Н. В. Мельгунова, художественное оформление, 2020

Глава 1

Весенний торг на Чагарском поле, у реки Анапки, был в полном разгаре. Место это находилось внутри обширной ненаселённой полосы, отделявшей южные приморские посёлки от северных оленных стойбищ и протянувшейся во всю ширину страны от Большого Внешнего моря, которое называлось также Моржовым^[1], до бухты Белых Дельфинов на другом, Внутреннем, море, которое южныё люди звали Бобровым^[2], – по причине множества морских бобров, пристававших к его берегам.

Вся эта область была богата рыбой и дичью, но никто не появлялся здесь, кроме вооружённых шаек, отправлявшихся на грабёж. Мелкая война велась здесь с переменным успехом: то южные воины перебьют пастухов и угонят с севера стадо вместе с подростками; то оленеводы сожгут одинокое прибрежное жилище, возьмут кожи и ремни и тоже перебьют взрослых, а мальчиков и девочек уведут в плен.

Однако Чагарское поле никогда не знало войны. Если одинокий охотник, рискнувший в погоне за оленями забраться за пределы своей страны, подвергался преследованию враждебных воинов и обращался в бегство, – стоило ему только достигнуть этих заветных берегов, и он мог считать себя в полной безопасности, ибо берега Анапки были посвящены Великому Морскому Раку Авви, который ежегодно поднимался вверх по реке вместе с бесчисленными стадами подвластных ему рыб – отыскивать крупные древесные стволы, пригодные для челнов. Лесу на Анапке мало, и Авви проводил в водах её целое лето, бдительно наблюдая за всем, что происходило на берегу.

Авви был бог сердитый и могущественный. Некогда при столкновении с отцом сухой земли, Вороном Кутхом, он затащил его в глубину и отпустил на волю только в обмен за молодую дочь Кутха, с круглыми чёрно-жемчужными подвесками в ушах и круглыми чёрными глазами. С тех пор Ворон уступил также Авви некоторые урочища на берегах рыбных рек, где раздражительный Рак ревниво следил за порядком и не допускал со стороны детей Ворона никакого нарушения его прав. На своих землях Авви строго запрещал убийства и даже драки как людям, так и зверям. Если в пору любви два оленя с ветвистыми рогами собирались решать спор о молодой и гладкошёрстной важенке^[3], они, должны были для этого удалиться на другие свободные места. Безначальные стаи песцов, случайно отыскав на поле Чагар полусгнивший труп росомахи, убегали на половину дневного перевода подраться из-за добычи, потом возвращались обратно и скоро с новым остервенением бежали на поприще новой драки, и так далее, без конца.

Люди, приходившие на берега Анапки, не имели права действовать копьём или луком и не должны были проливать крови, ибо право убивать принадлежало здесь только богу. Стоило дерзкому пришельцу поставить силок даже для куропатки, как огромная бурая клешня готова была незримо протянуться к его горлу и стиснуть его кашлем или грызущей болью, приносящей смерть. Зато, принеся небольшую жертву, люди и звери получали право брать свою часть из рыбных стад, приведённых Авви с моря, ибо Великий Рак был щедр и не жалел морских даров для каждого, кто признавал его власть.

В половине лета медведь совершал жертву корнями сараны, лисица – кровью молодого зайца, и даже тонкий горностай приносил с большим трудом тело полевой мыши с вольной земли за пределами Чагарского поля. Только совершив жертву, они могли селиться на берегах реки и сторожить в мелкой воде широкоспинную горбушу, которая, обезумев от страсти материнства, лезла стадами вперёд на верную гибель.

Люди могли являться к Анапке ещё весною, когда передовые отряды детей Авви, пёстрые гольцы, выходили к полыньям задолго до появления властителя. Стоило только покропить снег жертвенной похлёбкой, потом отыскать щель во льду и опустить туда костяную уду на крепкой крапивной нитке, и обильное пропитание было обеспечено для людей и упряжных собак.

Обильная рыба и безопасность с незапамятных времён стали привлекать соседние племена для вольного весеннего торга на берегу Анапки. Обмен разными предметами был необходимостью, и при всеобщей вражде и недоверчивости он не мог производиться ни на каком другом месте. Дерзкие и жадные к прибыли, жители многолюдного селения Вайкен попробовали устроить торг у себя, но Авви, разгневавшись, прислал на них в первую же весну диких воинов с далёкой реки Яяк, которые унесли все товары, приготовленные для торга, без всякой платы и сожгли два небольших выселка, недавно основанных жителями Вайкена на ближайших реках. Ибо Авви явно покровительствовал Чагарскому торжку, получая от приходящих племён обильную плату за место чёрной жертвенной похлёбкой, жиром домашних оленей и черепами пёстрых нерп.

Поэтому каждой весною, в день равноденствия, северные и южные люди, посоветовавшись с шаманами, неторопливо отправлялись в путь с таким расчётом, чтобы одновременно прибыть на священное место. Оленеводы^[4] шли лёгким обозом с небольшим, но отборным стадом и самой проворной из женщин стойбища. Поморяне^[5] ехали на тяжело нагруженных нартах, запряжённых собаками, обученными так искусно, что они понимали каждое слово хозяина. Эти собаки разделяли ненависть своих хозяев к оленьим стадам северян и участвовали вместе с ними в походах, и пастухи боялись их свирепости больше, чем копий и стрел своих противников. Они с отвращением передавали друг другу, что приморские женщины выкармливают щенят молоком и кладут их с собою спать, как маленьких детей.

Один за другим подходили оленьи караваны из самых отдалённых концов великой внутренней страны: с высокого и плоского Палпала, где пять ущелий простёрлись венцом, как растопыренные пальцы рук; с мелких притоков быстроводного Омолона, где в тальниковых кустах водятся огромные и жирные лоси, и с крутых устьев многоводного Яяка, где в конце лета красная рыбы мечется, как в котле, задевая за весло челнока, переплывающего с берега на берег.

Пешие охотники племени Одул^[6] приходили на гладких лыжах, волоча за собой маленькие, легко нагруженные санки. Они были неутомимее всех людей на пешем бегу и приходили не столько из торгового расчёта, сколько из любопытства, ибо люди Одул не желают пропускать ни одного случая к развлечению.

С далёкого южного мыса являлись Ительмены^[7], приземистые и широколицые, в одеждах, пёстро сшитых из серых собачин, пятнистых птичьих шкурок и чёрных соболей. Они платили выкуп в каждом посёлке, лежавшем на пути; вместе с ними являлись зверообразные Куру^[8], мохнатые, как медведи, с выпученными глазами, как у злого духа Ивметуна, дающего падучую болезнь.

С неведомого севера являлись мореходы Юит^[9] в балахонах из моржовых кишок, украшенных птичьими хохолками. Отец Кутх вдавливает им при рождении носы внутрь, а они пробивают себе щёки и вставляют туда костяные пуговки. Даже Оленные Всадники, живущие неизвестно где^[10], подвижные, как птицы, являлись на своих легконогих скакунах и останавливались лагерем в стороне от всех.

Предметы, привозимые для обмена, были неистощимо, разнообразны. Оленеводы приносили шкуры молодых оленей и готовое платье. Никакие меха южных и западных стран не могли соперничать с ними в красоте и мягкости, и даже мохнатый Куру готов был вынуть из ушей хитро завитые беложелезные серьги в обмен за гладкошёрстную рубаху из глянцевитых чёрных шкурок, с пестринкой у подола и тонкой лисьей оторочкой.

Они ежедневно закалывали жирных оленьих быков, ибо ручные стада и домашние собаки даже на Чагарском поле оставались подвластными ножу владельца. Священному Раку принадлежали только рога, часть крови и душа каждого убитого животного. Мясо оленей тоже превосходило вкусом всякую другую еду и разбиралось пришельцами нарасхват. Не мудрено, что жители берега, презиравшие оленеводов за грубость и глупость, завидовали их жизни среди бесчисленных стад и со вздохом вспоминали о пышной меховой одежде и сладкой мясной пище, доступной каждому бедному пастуху.

Береговые приносили шкуры нерп и больших тюленей, моржовые ремни, китовину, огромные мешки, налитые смешанным китовым, моржовым и тюленьим салом, пригодным для освещения и еды. Ительмены, земля которых богата различными камнями, привозили берестяные коробки, наполненные наконечниками стрел, бережно переложенными травой; связки больших копий и маленькие топоры, искусно выбитые из кремня и другого гладкого камня, чёрного, как перетопленный жир, и блестящего, как осенний лёд^[11].

Дороже всего ценились маленькие, мелко иззубренные стрелки из тускло-прозрачного камня, похожего, на нечистый лёд; они считались амулетами и обладателю давали защиту от внезапных болезней; поражая зверя, они проникали глубже других и причиняли болезненную рану, истощавшую силы, необходимые для бегства.

Мохнатые Куру приносили сладкие съедобные клубни, ожерелья и блестящие иглы, которые ценились по шкуре за иглу, так как были крепче костяных и не стачивались от шитья. То и другое шло с далёкой земли на юге^[12], где, по рассказам, люди кишели, как мухи над рыбными вешалами, были искусны на выдумки и запрягали друг друга в сани, как оленей или собак.

Люди Одул приносили лосиную шерсть для вышивок, белую съедобную землю и огромные луки, склеенные из двойных деревянных полос. Мореходы Юит приносили китовый ус для подбивания полозьев и искусно сделанные наконечники гарпунов; маленькие Оленные Всадники, не допускавшие приближения чужих людей, выносили из своего лагеря ковши из бараньего рога, арканы, искусно плетённые из жил, острые кремни, дававшие искру при взаимном ударе, и клали их на снегу, безмолвно требуя равноценного дара.

Обширная долина на берегу Анапки, между двумя грядами холмов, покрытыми с южной стороны порослями ивняка, была вся занята лагерями гостей. Все племена стояли порознь, и даже люди, пришедшие из соседних посёлков, недоверчиво отодвигались друг от друга, невзирая на безопасность места. То было время, когда близкие соседи враждовали друг с другом дольше и ожесточённее всего.

Оленеводы соединились стойбищами по околоткам и, поставив походные шатры, отаборились в большом кругу саней, соединённых стоймя. Поморяне выгребли ямы в снегу, обставили их длинными ездовыми нартами и окружили снежным окопом. Кроме того, они привязали снаружи самых чутких и злых собак. Люди Одул ушли в глубину тальника и построили себе шалаши из ветвей на подветренной стороне холмов. Мореходы Юит воздвигли целую крепость из огромных глыб снега, скреплённых водою, как несокрушимым цементом. Только боязливые Оленные Всадники поместились в чистом поле без всякого стана. Их вьючные сумки были всегда завязаны, лёгкие палатки едва держались на жердях, совершенно ручные олени, прибегавшие на зов, как собаки, паслись вблизи. При первом признаке тревоги эти маленькие людишки, похожие на степных тушканчиков, могли собрать свой летучий караван и умчаться прочь.

Все народы сошлись почти одновременно, ибо от этого зависела безопасность взаимной встречи и быстрота торга. Торг должен был начаться завтра, ибо первый день всегда был посвящён жертвоприношениям. Во всех разнообразных лагерях, от края до края долины, слышался громкий и дробный стук бубнов, унылое пение шаманов или нечеловеческие вопли злых духов, воплотившихся на время в теле своих служителей. Оленеводы убивали оленей и опрыскивали свежей кровью четыре стороны света, выставляли на снегу маленькие жертвенные фигурки из сала и тёртых листьев и делали возлияния огню и воде густой и пахучей похлёбкой, сваренной с жиром и кореньями. Приморские жители убивали щенков и выставляли их на длинных заострённых шестах.

Ительмены наделали идолов из дерева и приносили жертву им, хотя это могло возбудить ревность Авви. Трое людей Куру, пришедших вместе с ними, строгали из дерева замысловатые стружки, которые они считали величайшей святыней; люди Одул творили заклинания над зловещими чёрными мешочками, где заключались высохшие части трупов, принадлежавших различным предкам и разделённых поровну между потомками. Мореходы Юит хлопотали у молитвенных картин, нарисованных кровью на игрушечных вёслах, а Оленные Всадники тихо и осторожно гремели челюстями диких оленей и связками медвежьих зубов, которые набрались в их мешках после прошлогодней охоты.

Оленеводы предлагали свои дары богу молча и гордо. Они знали, что их шкуры и мясо – предметы общего вожделения, и не думали о ценах, но приморские жители ревностно молились о том, чтобы Авви умягчил сердце богатых кочевников и отуманил их ум и позволил приобрести от них столько рухляди и одежды, чтобы хватило на раздачу всем домочадцам и приятелям в родном селении. Боязливые Оленные Всадники не знали, о чём молиться. Их круглые быстрые глазки были жадны, как сорочьи, и привлекались больше всего к новым предметам, самое употребление которых оставалось для них неизвестной загадкой.

Мышееды^[13], стоявшие лагерем в левом углу обширного Чагарского поля, не молились и не приносили жертв. Они пришли с безлюдной тундры, лежавшей к югу от плоских гор Палпала, и отличались пестротою одежды, ибо кафтаны из сурковых шкур перемежались в их среде с оленьими рубахами и жёсткими балахонами из плохо выделанной тюленины. Одни из них приехали на санках об одном олене; другие на паре небольших собак, мохнатых и коротконогих и столь свирепых, что они часто бесились от ярости; третьи пришли пешком на небольших лыжах из ремённой плетёнки, с копьём вместо посоха и котомкою за плечами.

Мышееды были беднее всех людей севера, ибо их земля не родила даже мха, и Авви, ненавидевший их за безбожие и сварливость, не позволял рыбам подниматься в их реки. Мышеедами их звали за то, что они не гнушались никакой пищей, и ребятишки их забавлялись, выкапывая мышей из земли и проглатывая их целиком, как голодные собаки. Сами себя они называли просто «людьми» и даже «настоящими людьми». Соседние племена презирали их от всей души и навязывали родство с ними друг другу. Оленеводы считали их отраслью рода Юит. Мореходы называли их, как и оленных, тундреными бродягами, приморские собачники сложили насмешливую сказку, будто Мышееды родились от помёта собачьих нарт, проезжавших сквозь восточную тундру для торга.

На самом деле Мышееды представляли смесь различных племён и были потомками всевозможных отверженцев, бежавших из приморских посёлков и кочевых стойбищ после какого-нибудь непоправимого преступления. Убийцы и осквернители домашнего огня, расточители стад, последыши выморочных семей и теперь постоянно уходили в эти степи, необозримые, как море, где Мышееды обеспечивали им убежище и защиту от мести их врагов. Мышееды не боялись ни богов, ни людей; в своих стойбищах они не приносили жертв даже в то время, когда мстительный Дух Заразы проходил над землёю, рассыпая направо и налево свои незримые стрелы. Они не боялись и не избегали смерти. Старики и больные приказывали родственникам немедленно убивать себя. Юноши и девушки лишали себя жизни по минутному капризу, от злости, от огорчения в любви, от обманутых ожиданий.

Мышееды относились к богам до такой степени непочтительно, что сочиняли насмешливые сказки о Кухте и его семье, полные крепкого и дерзкого юмора и дававшие перевес над глупым Вороном маленьким мышам благодаря их лукавому проворству. Они рассказывали об Авви, что он однажды показался на берегу в виде большого моржа и стал хвастать силою, но «люди» предложили ему покататься на оленях и, поймав на аркан двух больших диких быков, припрягли их к моржу; быки утащили его в горы, где он едва не погиб с голоду…

Их молодые парни обыкновенно соединялись в шайки, которые скитались на огромном пространстве, наводя ужас на соседей, хотя при энергичном отпоре они немедленно возращались вспять. Одна из таких шаек забралась теперь на Чагарское поле, конечно, не для торга, ибо у них не было ничего пригодного для обмена. Запрет Авви, однако, не имел в их глазах никакой цены, и вряд ли даже эти необузданные дети природы были в состоянии понять сущность временного мира, установленного на поле Чагарском.

Прежде всего они нуждались в пище, ибо у них не было ни запасов, ни друзей между оленеводами. Пока другие племена занимались жертвоприношениями, Мышееды всей гурьбой отправились на реку и, усевшись на самой большой полынье, где лёд дал глубокие трещины, принялись удить рыбу. По своему обыкновению, Мышееды даже в рыбную ловлю вносили шум и насмешки.

– Ух, ух! – гикали они над прорубью, вытащив вертлявую рыбу на крючке.

– Старшего брата ещё позови.