КНИГА 7. Посмертно влюбленные

Пролог

За три года до…

Очередная эпическая битва дня и ночи заканчивалась безоговорочной капитуляцией последней. Солнце еще не показалось над заспанными мантуанскими озерами, но его горячее дыхание уже ощущалось повсюду: в зарослях осоки начали копошиться разбуженные птицы, шаловливо заплескалась в воде рыба, а в небе с каждой минутой усиливалось беспокойное жужжание хитинового мира. Все живое благодарило озера Мантуи за любезно предоставленный ночлег и отправлялось по своим надобностям, рассчитывая на закате вновь прибегнуть к услугам столь гостеприимных мест.

Этой ночью берега озер приютили еще троих странников, двух женщин и мужчину, чей сон в это утро был слишком крепким, чтобы запросто поддаться общему настрою природы на пробуждение. Женщины проспали сном праведников всю ночь, тогда как их спутник до самого рассвета героически сопротивлялся искушениям хитроумного Морфея, но коварство ночи, притворившейся безмятежной и невинной, в конце концов оказалось сильнее. Сделав самому себе поблажку и прикрыв веки разок, другой, третий, мужчина в итоге бессильно уткнулся подбородком себе в грудь и увлекся созерцанием снов, совершенно перестав заботиться о догорающем костре.

Странный перестук, непривычный для звукового фона мантуанского утра, заставил мужчину приоткрыть глаза. Первую атаку бдительности сон отбил играючи – веки странника вновь плотно закрылись. Но вторая атака оказалась куда как успешнее – мужчина открыл глаза, встрепенулся и начал прислушиваться.

Нет, этот звук не был порождением сна! И не перестук это вовсе, а приближающийся конский топот. Мужчина вскочил на ноги, подбежал к спящим спутницам и, на секунду замявшись, осторожно и деликатно постучал одной из них по плечу.

– Моя госпожа, проснитесь! Кто-то едет по дороге. Нам нужно немедленно спрятаться.

Глаза госпожи нехотя открылись. В них, словно в зеркале, отразилась сапфировая синева итальянского неба.

– Что? Что ты сказал? Может, это всего лишь пилигримы или охотники?

– Может быть, но нам не с руки проверять это, тем более что для охоты время еще не пришло. Прошу же, будьте благоразумны.

Юная госпожа согласно кивнула и толкнула в бок соседку.

– Гизела, вещи!

Служанка проворно вскочила на ноги и, не говоря ни слова, быстро подобрала с прибрежного песка три узелка, составлявшие имущество госпожи.

– В осоку! – скомандовал мужчина, невысокий, но коренастый и ловкий капеллан.

Его спутницы беспрекословно повиновались. Джунгли осоки приветливо впустили их к себе и в следующее мгновение сомкнулись над их головами.

– Ни звука, ни жеста, умоляю вас, – прошептал в заключение капеллан.

Стук копыт приблизился к ним еще и прекратился. Вместо этого над морем осоки вскоре послышались голоса.

– Дьявол вас всех забери! Меня подняли среди ночи, сказали, что видели их возле Мантуи, я срываюсь сюда, не сняв ночного белья, и ради чего? Неужели нельзя было сообразить приставить к ним соглядатая?

От этих слов юную госпожу затрясло как в лихорадке. Она узнала этот голос. Еще бы не узнать его, последние полгода этот голос был для нее рыком преисподней.

– Мессер, сюда, сюда! Смотрите! – Кто-то из слуг грозного господина обнаружил ночную стоянку беглецов. Осока зашевелилась совсем рядом с ними.

– Думаете, это они?

– Кто же знает, ваше высочество? Быть может, какие-то рыбаки ночевали здесь сегодня. Угли совсем теплые.

– Даже если это в самом деле были они, попробуй отыщи их в этой чертовой осоке.

Осока вновь затрепетала над головами беглецов, очевидно, кто-то водил копьем, раздвигая заросли. Юная госпожа пригнулась к самой земле, но все же осмелилась поднять взгляд. Сквозь заросли она мельком увидела сердитое чернобородое лицо. Да, это он, он нашел их! Почти нашел.

– Надо бы послать кого-нибудь в Мантую за собаками.

– Собаки здесь мало помогут, ваше высочество, тем более что у нас нет их вещей. А вот если запалить всю эту осоку, им некуда будет бежать.

– Если только они уже не на полпути в Парму или Модену. Силы ада! Ну как можно было предположить, что они отправятся на юг. Не в Милан, как мы все думали, не в Венецию к дожу Пьетро¹, а на юг.

– Вы полагаете, она решила искать помощи у папы?

– Ну а у кого же еще? Бедный сын мой, все наши старания пошли прахом! Остается только радоваться, что она не решилась бежать за Альпы. Пожалуй, ты прав, прикажи слугам поджечь все эти заросли. Ветер сегодня с севера, как раз то, что нам нужно.

Раздалось лошадиное ржание, их преследователи пришпорили коней, покидая осоку. Спустя пару минут капеллан осторожно вынырнул из осоки и огляделся.

– Дело плохо, моя госпожа. Умеете ли вы плавать? Нас спасет только вода.

– Нам не переплыть на тот берег. Слишком далеко.

– Тогда нам ничего не остается, как выдать себя и положиться на волю Господа и милость короля.

– Нельзя полагаться на то, чего не существует. Я имею в виду милость короля. Давайте же просить Создателя помочь нам, он не оставит нас в беде.

Беглецы упали на песок и зашептали молитвы с разной степени рвением. Хуже всего получалось у капеллана, он поминутно беспокойно озирался вокруг и с некоторым удивлением поглядывал, как неистово молит Бога его госпожа.

– Это невероятно!

– Господь наш всемогущий!

Капеллан и сеньора воскликнули почти одновременно. Дотоле безмятежную гладь реки вдруг надвое рассекла рыбацкая лодка.

– Сын мой! Сын мой! Спаси нас ради Христа и вечного спасения! – осторожно позвал рыбака капеллан.

Лодка направилась к ним и, зашуршав дном о песок, ткнулась в берег. Не старый еще рыбак с красными мускулистыми руками с молчаливым любопытством изучал беглецов.

– Сын мой, переправьте нас на тот берег. Возьмите у нас все, что ваша бессмертная душа пожелает.

Рыбак в ответ только усмехнулся.

– Это вас там ищут?

Что толку было отпираться? Капеллан кивнул.

– Благодарность сеньора, который ищет вас, будет явно больше, чем выручка от ваших тряпок.

Отчаяние длилось не более секунды.

– Вы получите пять солидов, если доставите нас в Каноссу, – раздался звонкий голос юной сеньоры, решившей выступить на передний план.

Лицо рыбака вытянулось от изумления и неожиданной удачи.

– Святой Просперо², какая несравненная красота! Но кто заплатит мне за вас в Каноссе, прекрасная дева?

– Мессер Аццо и его преподобие Адальгард, епископ Реджо. Они ждут нас.

Рыбак аж схватился за сердце от такой улыбки фортуны.

– Вы знаете мессера Аццо?

– Он слуга моей госпожи, – ответил капеллан, указывая на юную сеньору. Рыбак вновь изменился в лице и поспешил склониться в поклоне.

– Адемар, егерь его милости мессера Аццо, графа Каноссы,³ к вашим услугам.

– Какое счастливое совпадение, – прошептал капеллан.

– Как вам не стыдно так говорить? – лицо сеньоры даже вспыхнуло от гнева. – Разве вы не видите, что все это великая милость Божья?!

– Аллилуйя, всемогущий Господь наш! – воскликнули беглецы, вознося к небу руки и возобновляя свои молитвы.

Егерь не присоединился к ним, но терпеливо выжидал, когда поток благодарностей Небу прервется на короткий отдых. Воспользовавшись паузой, егерь шумно втянул ноздрями воздух.

– Сеньора, чувствуете дым? Ваши недруги, похоже, решили зажарить вас. Торопитесь, успеете помолиться Отцу нашему в лодке, времени у вас на то будет довольно. Ветер нам в помощь, но и путь предстоит неблизкий.

Больше подгонять беглецов не пришлось. Женщины побросали в лодку узелки, а мужчины оттолкнули лодку от берега и взялись за весла. Отплыв от берега, они увидели поднимающиеся над зарослями осоки кучерявые столбики дыма. Столбики множились, ширились, с аппетитным треском поедали осоку и постепенно сливались в одну сплошную завесу, очень скоро расцвеченную красными языками пламени и подгоняемую нетерпеливым северным ветром.

…Но северный ветер наш друг,

Он хранит то, что скрыто.

Он сделает так, что небо будет свободным от туч

Там, где взойдет звезда Аделаида…⁴

Эпизод 1. 1708-й год с даты основания Рима, 42-й (а фактически 10-й) год правления базилевса Константина Седьмого Порфирогенета (30 августа 954 года от Рождества Христова).

– Алессио, свет!

Никто не отозвался на крик, никто не появился рядом.

– Где я, Господи? Алессио, свет!

Наконец-то послышался торопливый топот, по потолку заплясали тени приближающегося огня, и над лицом умирающего склонилось участливое лицо старого слуги.

– Куда меня принесли? Почему так темно и холодно? Где я?

– Вы там, куда вы приказали вас доставить. Вы в Замке Святого Ангела.

Умирающий приподнялся на локти и огляделся. Он не был здесь целую вечность, немудрено, что он не сразу узнал эти мрачные стены.

– Прикажи перенести меня наверх.

– Ваш лекарь, мессер Лоренцо, строго-настрого запретил нам выносить вас туда.

– Да что он понимает, этот ваш лекарь! Я сказал, поднимите меня на верх башни!

– А если с вами вновь случится приступ?

Альберих почувствовал в груди жжение от скорого прилива ярости, но в следующее мгновение, увидев искреннюю грусть в глазах верного Алессио, смягчился и положил ему руку на плечо.

– Да, ты прав, мой старый друг. Но я прошу тебя, я очень хочу увидеть Рим. А его хорошо видно только там. Пришли же пару китонитов, пусть последят за мной, покуда я буду там.

– Ваша милость ведь ожидает прихода Его Святейшества мессера Кресченция и вашего сына?

– Я встречу их там. Так будет лучше.

– Желаете горячего вина?

– Да. И меда, непременно меда.

Слуга, отвесив поклон, растворился в темноте замка. Но тьма недолго оставалась единственной спутницей принцепса. Вновь зажглись факелы, в помещение вошли несколько слуг и бережно подхватили ложе правителя Рима. Стараясь лишний раз не трясти господина, свита неторопливо подняла постель на верхнюю смотровую площадку главной башни.

Сюда никто не заходил уже много лет, даже часовня архангела Михаила была закрыта за ненадобностью. Альберих по понятным причинам не любил замок, но в свои последние часы почувствовал вдруг острую потребность побывать здесь. И обязательно подняться туда, на самый верх, откуда был виден великий Рим. И где так любила проводить досуг его мать.

Вид вечернего города мог умиротворить даже самую взбудораженную душу. Рим был, как всегда, прекрасен в своей будничной суете, в которой крылась уверенность в собственной исключительности и самодостаточности. Альберих, при взгляде на деловито сворачивающих свои лотки уличных торговцев, на смиренных монахов, шествующих на вечерние службы, на начинающих шумно праздновать окончание очередного дня работников школ, вдруг ощутил себя уже вычеркнутым из многостраничной Книги Жизни. Что изменится в городе сем, если завтра он, его правитель, вдруг покинет этот мир? Да ничего, решительно ничего! Торговцы, как и прежде, будут биться за цену с покупателем, монахи, как и раньше, петь псалмы, милиция гоняться за карманниками и брать мзду с хозяев таверн, и ничто, ничто не изменится в мире от того, что его – Его! – не кого-то стороннего, а его, так остро чувствовавшего, любившего, ненавидевшего, стремившегося – Его! – больше в этом мире не будет.

Альберих встал с постели и сделал несколько шагов к парапету башни. Тут же встрепенулись два китонита, до того безмятежно сидевшие неподалеку. Альберих постарался жестом успокоить их, однако те, получив соответствующие инструкции от лекарей и ближайшего окружения принцепса, приняли боевые стойки бульдогов, готовых при следующем движении жертвы сорваться ей навстречу. Принцепсу ничего не оставалось, как вернуться к ложу.

Вот ведь как! Он уже не принадлежит самому себе. Откуда же взялась эта напасть, три недели назад сведшая в могилу его супругу Хильду, а ныне безжалостно расправляющуюся с ним самим? Альберих видел, как угасала его жена, видел все симптомы прогрессирующей болезни, а спустя время находил их у себя. Несколько дней назад он понял, что обратно пути ему уже не будет. Лекари могут сколько угодно жонглировать странными великомудрыми эпитетами, монахи за стенкой могут до хрипоты петь за его здравие молитвы, но он уже все понял, он уже все принял. Его дни сочтены.

Начиналось все с пустяков. Расстройством желудка сложно было кого-то удивить в то время, однако затем появился сильный озноб, и такой, что итальянский августовский вечер пробирал его до мурашек, а слуги, сами при этом обливаясь потом, обкладывали господина толстенными пледами. Далее его неразлучными спутниками стали странные галлюцинации и приступы дикого смеха, которые могли случиться даже во время мессы в соборе Святого Петра. Совсем недавно он обнаружил, что начал сочиться кровью, а ноги его вдруг стали совершенно бесчувственны к боли, так что он мог с абсолютной невозмутимостью позволять лекарям прижигать их огнем. Однако другой огонь, внутри самого Альбериха, с каждым днем разгорался все сильнее, выжигая все внутренности и выходя на поверхность в виде ужасных гноящихся язв.

Среди сонма врачей, спешно отряженных в Рим, нашелся один знаток, наблюдавший эту болезнь ранее. По его словам, хворь, поразившая принцепса и его супругу, очень походила на огневицу, тридцать с лишним лет тому назад пронесшуюся по землям франков со смертоносностью чумы. Запросив от декархов информацию по городу, принцепс смог убедиться, что в своем несчастье он был отнюдь не одинок, с похожими симптомами в лучший мир с начала лета отправились уже несколько сотен римлян. Ну что тут попишешь? Оставалось только прибегнуть к молитвам и спешно просить Господа снять наказание со столицы Мира.

Эти молитвы еще на многие века останутся единственным средством спасения от таинственной заразы. Огневица получит благородное название «священного огня», и в ее честь будет учрежден особый монашеский орден святого Антония. Последствия болезни скажутся на всемирной истории, и галлюцинации, вызываемые «священным огнем», станут одной из версий причин безумных авантюр и чудачеств европейской цивилизации, начиная от крестовых походов, массовых психозов в виде танцевальной чумы⁵ и заканчивая кострами инквизиции. Лишь в Новое время станет известна природа этого заболевания, по уровню смертности в средние века уверенно занимавшего второе место вслед за чумой. Кто бы мог подумать, что жизнь правителя великого Рима, здорового и сильного мужчины всего-то сорока одного года от роду, сейчас забирает грибок спорыньи, выросший на стебельке ржи, хлеб из которой поднесли однажды принцепсу к обеду.

Закономерность строится из случайностей. В иное время Альберих побрезговал бы есть ржаной хлеб плебеев, но Рим, лишившийся земель Пентаполиса из-за конфликта принцепса с королем Гуго, обрек себя тем самым на голодные годы, и даже знать Вечного города не имела теперь возможности привередничать. Мир с королем, заключенный тринадцать лет назад, не вернул Риму утраченных богатых провинций. Нет, король не обманул принцепса, просто, как показали дальнейшие события, Рим заключил договор с уткой, очень скоро захромавшей на обе ноги.

Тот триумф Гуго в Риме оказался по сути лебединой песней главного смутьяна Европы первой половины Десятого века. Ему еще удалось два года спустя в альянсе с греками сильно потрепать Фраксинет, а потом хитростью и обманом напустить на непокорных магометан венгерскую дружину. Ему еще удалось передать посредством тех же венгров «пламенный привет» предателю его бургундских интересов Эдмунду Руэргскому, на чьих землях потомки Аттилы собрали богатый урожай. Но очень скоро удача отвернулась от Гуго, и, как оказалось, отвернулась навсегда.

Для начала венгры сполна отплатили королю за обман при денежных расчетах и спалили несколько городов Ломбардии. Затем Гуго, недовольный строптивостью престарелого миланского епископа Ардериха, а если называть вещи своими именами, то запаздыванием последнего в его путешествии на тот свет, вознамерился сделать епископом одного из своих многочисленных бастардов. Однако Милан уже в те годы был Миланом, и ничего, кроме бессмысленного пролития невинной крови, из затеи короля не вышло. За смерть девяноста миланцев Гуго вынужден был расплатиться с местной церковью уступкой аббатства Нонантолы и пожертвованием золотой капеллы с крестом⁶.

Роковой ошибкой короля, вероятно, следует считать его решение о разделе феода своего давнего врага Беренгария Иврейского на три отдельные марки – Турина, Монферрато и Луни. Беренгарий к тому моменту уже два года прятался за пазухой у Оттона, весь доход Ивреи и так направлялся в королевскую столицу, но Гуго посчитал необходимым дать создавшемуся положению надлежащее юридическое оформление. Управление в новых марках, естественно, получило ближайшее окружение Гуго, в частности, оказавший ему немалые услуги в Бургундии Ардуин Глабер. Однако своими действиями Гуго дал Беренгарию повод наглядно доказать Оттону Саксонскому, что все угрозы итальянского короля в отношении маркиза Иврейского были отнюдь не мнимыми. Оттон дал согласие Беренгарию договориться с Германом Швабским, еще одним старым «приятелем» Гуго, о направлении швабской дружины за Альпы.

Поначалу Гуго с иронией отнесся к вести о готовности Беренгария Иврейского отстаивать свои права с оружием в руках. Однако шутки были быстро отложены в сторону, когда стало известно о том, что руку Беренгария принял Мило Веронский. Разумеется, Гуго воспринял эту новость как вторичную измену со стороны веронца, хотя в данном случае можно вспомнить, какие теплые чувства и какую верность граф Мило в былые годы проявлял к деду Беренгария, своему покойному господину и последнему императору Каролингу. В то же время для следующего человека, предавшего Гуго, оправдания придумать было уже невозможно.

Сам Альберих не удержался от злорадства, когда услышал об этой истории. Что говорить о других «друзьях» короля, ведь предал Гуго и открыто выступил на стороне Беренгария не кто иной, как Манассия, королевский племянник и епископ Вероны, Мантуи, Тренто и Арля. Волею судеб епископ оказался в те дни в Веронской епархии. Скорее на беду, чем на счастье. Граф Мило, уже приняв для себя судьбоносное решение, потолковал со святым отцом по душам, и характер этой беседы, видимо, был таков, что стезя Иуды для его преподобия стала прельстительней стези мучеников за идеалы.

После такого удара Гуго оказался в нокауте. Его свита разбежалась в считаные дни, маркиз Тосканы, бастард Умберто, отличавшийся умом и сообразительностью, предпочел отгородиться от всем надоевшего папаши за стенами Лукки. Подле короля остались только его сын Лотарь с очаровательной женой Аделаидой, ставшей единственным ценным трофеем Гуго из его последнего вояжа в Бургундию. Король недолго терзался по поводу расставания с Железной короной лангобардов. Стоически улыбаясь и глядя с высоты павийских стен на приближающиеся колонны вражеского войска, в котором львиную долю занимали его недавние прихлебатели, он принял решение совершенно выйти из игры.

Далее он сделал то, на что никогда не решился бы на пике своего могущества. Он в одиночку, без оружия и без единого слуги, вышел за пределы крепостных стен и с поклоном обратился к ухмыляющемуся Беренгарию, даже не подумавшему спешиться навстречу королю.

Альберих, против желания, восхитился тогда поступком короля. Сейчас же он понимал и ценил последнюю волю Гуго, как, наверное, никто в здешнем мире. Сегодня принцепс Рима постарается сделать то же самое. Ведь, покидая белый свет, человек прежде всего хочет удостовериться в том, что его жизнь имела пусть малый, но смысл, а его деяния не остановятся с его смертью и будут продолжены и развиты.

В тот день короля Гуго не стало, но сам Гуго Арльский еще продолжал жить и бороться. Падая на колени перед лютым врагом, он заявил о своем отречении, но попросил всех учесть права своего сына Лотаря, коронованного еще двенадцать лет назад. Гуго не сдержал бурных слез, когда услышал, что просьба его будет удовлетворена. Да что там Гуго, все войско умилилось великодушию Беренгария. Знать бы наперед, какой актер погиб в маркизе Ивреи!