«Защити нас, ЦК и Лубянка,

Больше некому нас защитить!»

Станислав Куняев

Валя и Ваня

А как дружно они жили! Пришли на работу в отдел транспорта ЦК Компартии Украины почти в одно время, помогали друг другу постигать азы непростой и очень специфичной аппаратной науки. Специфика – хорошо, но гораздо важнее – оставаться человеком: не подличать, не подставлять, не закладывать друг друга. Наоборот – страховать, выручать, когда надо – плечо подставить. Жизнь в аппарате – не сахар, одна из немногих отдушин – постоянно чувствовать, что рядом, в одной комнате – порядочный человек. Тогда можешь смело считать: тебе повезло! Они считали, им обоим повезло! Могла ведь судьба и по-другому распорядиться. А так – и в шахматы в обеденный перерыв, и семьями в отпуск в дом отдыха в Гантиади, в солнечную Абхазию, Страну Души.

Отдохнули, что ты! Катранов ловили, перед ужином накрывали на летней кухоньке, весь дом отдыха сходился на посиделки при луне. Винцо местное в селе у знакомого дедушки Чавчавадзе брали, а то и чачу, помидорчики сладенькие, душистый перчик, киндзу, лаваш горячий, только что из жаровни, персики, виноград – красота, в самом деле – Страна Души! Все вместе, с детьми, ездили на озеро Рица, в черных бурках, верхом на лошадях, перепоясанные патронами, как в кино, фотографировались на перевале. Шашлык кавказский в ресторане «Поплавок», почти на воде, на самом озере, руку только протяни – вода. Холодная, правда, восемь градусов, не покупаешься.

Приехали в сентябрьский Киев – неуютно: дожди, ветер задувает, гонит по улицам пожелтевшие осенние листья. А они – черные, отдохнувшие, люди на улицах оглядываются, головами качают. Впечатлений на целый год. Повезло, что говорить. Да каждый, кто тянул нудную чиновничью лямку, скажет вам, как нелегко подгадать отдых вместе, в одно время, когда в одном отделе и должен подменять коллегу.

И квартиры в новеньком цэковском доме, на Чкалова, получили одновременно, жалели только, что оказались на разных этажах. Переезжали зато вместе, сначала Валентина в одну из суббот перевезли, а после, через неделю – Ивана. Специально подгадали, чтобы два раза погулять. Могли б ведь, если честно, и за один раз управиться. Хоромы достались шикарные – большие, просторные, с улучшенной планировкой, балконы в каждой комнате, на кухне – застекленная лоджия! Жены не могли нарадоваться, даже поплакали немного. Четырехкомнатная – Валентину, у него дочка уже замужняя, две семьи получается, и трехкомнатная – Ивану, его малая в девятый класс тогда ходила.

В совминовских и цэковских домах, известное дело, после вселения не надо заниматься ремонтом: все вылизано, подогнано, выскоблено набело. И старая мебель на фоне светлых стен с образцово-показательной, хоть на выставку, побелкой, конечно же, не смотрелась. Жены дружно решили эту рухлядь в новый дом не брать. Так что, им – новые хлопоты.

И здесь повезло: Иван, еще по работе в Киевском горкоме партии, был вхож к самому директору «Киевмебели» Николаю Пристайко. Тогда – не то, что сейчас – нашлись бы только деньги, пойди и купи, что хочешь. Одна фирма на весь Киев, туда весь город на поклон к директору ездит.

Делать нечего, и они, предварительно созвонившись, поехали на базу – на самую окраину, на выселки, в конце Оболони. Конечно, не с пустыми руками – взяли литр финской водки, в своем буфете – разных дефицитов типа карбоната, корейки, копченостей, каких давно в обычных магазинах не было. Николай оказался своим в доску мужиком, и они договорились, что через неделю сюда приедут их жены, которым покажут образцы мебели и помогут выбрать. В то время, кто помнит, чтобы приобрести в магазине элементарную софу – желающие записывались в очередь, два года каждую неделю ходили отмечаться, да и то не всегда добивались положительного результата. А пропустил хоть раз свою очередь, не пришел на перекличку – привет! Так что мебель и все прочее для новых квартир – доставали совместно.

По вечерам ходили друг к другу на чай или поужинать, а то и стаканчик вина пропустить. Теперь, вспоминая те блаженной памяти времена, спрашиваешь себя: да неужели и вправду такое могло быть? Вот так, запросто, в тапочках и халатах шныряли по нескольку раз то в одну, то в другую квартиру? По утрам ребром монеты или ножиком стучали по трубе легонько, чтобы соседи не ругались, хоть и свои все, с одной работы – тем более неудобно. Такой условный сигнал: выходим, мол, встречаемся на улице.

Их дом, как и многие цэковские, расположен территориально почти в центре, но очень неудачно – в глубокой яме перед площадью Победы. На редкость неудобно в любую сторону добираться. И транспорта общественного никакого – чеши под гору пешкодралом! Может, когда выбирали площадку под строительство, рассчитывали, что все на машинах будут ездить – на служебных или личных. Тогда тех, кто имел в личном пользовании автомобиль, пренебрежительно называли «частниками». В их доме на все 320 квартир – три или четыре авто, из них две – с инвалидным приводом. Правом вызова служебной «Волги» пользовались, начиная с заместителя заведующего отделом. Дом же на Чкалова заселили преимущественно инструкторы и заведующие секторами.

Так что другой альтернативы, как любил говорить их новый генсек М. С. Горбачев, не было. Приходилось добираться пешком. Из общественного транспорта в их микрорайоне курсировал только 71-й автобус – очень редко и по неудобному маршруту, с остановками у каждого столба. А ведь стратеги из строительного управления ЦК могли запросто выбрать любую площадку в Киеве, никакой райисполком перечить бы не стал – зачем связываться, себе дороже! Иван и Валентин часто обсуждали эту проблему, особенно по пути домой, да еще в ненастную погоду, каждый раз теряя по сорок минут времени. Валентин как-то высказал, что делается так специально – вроде бы и на общих основаниях дом стоит, и не каждый его увидит – в глаза не бросается, чтобы лишних разговоров о якобы имеющихся привилегиях для партработников, номенклатуры, не возникало. Оно, может, и так, только очень уж помпезно выглядела их 16 этажная нарядная башня на фоне старых, поистрепавшихся, давно не ремонтировавшихся фасадов рядом стоящих кирпичных «сталинок» и «хрущевок».

Потом, много позже, поняли: все, что входило в компетенцию управления делами ЦК – всемогущей и бесконтрольной организации-монстра, которая полностью и целиком к тому времени разложилась, – делалось халтурно, бардачно, лишь бы с глаз долой да из сердца вон. Садился в казенную «Волгу» с форсированным двигателем какой-нибудь начальник – и через пять-десять минут на месте. Площадку одним глазом окинет: хорошее, вроде бы, местечко, сколько мы сюда от Крещатика добирались, пять минут? Чего еще надо? Утверждаем! Люди о таком всю жизнь мечтают! А что кто-то мучиться будет, и в снег и в дождь, проклиная этого начальника – так это уже его проблемы. Нам наплевать и забыть – нас оно не касается.

Итак, сначала до Ярославового Вала, потом спуститься по Свердлова, вверх – через Пассаж, здесь в молочном, на Заньковецкой, обязательно выпить кофе. Своеобразный ритуал, традиция, для этого и выходили раньше на десять минут. Надоедал только беспорядочный наплыв полусонных студентов консерватории, толкающихся здесь с утра до вечера, за ними не протолпиться, все друг друга пропускают вперед, да по три – четыре двойных половинки каждый заказывает. Люди на работу опаздывают, а эти бездельники с немытыми волосами и в грязных штанах никак не проснутся!

Ну, и дальше – мимо театра имени Франко, по примитивной деревянной лестнице, которую они в шутку называют венецианской, – на родную Орджоникидзе^[1]. Обойдем знаменитый дом «с химерами» архитектора Городецкого – и прямиком в так называемое «белое здание» ЦК, где размещаются отраслевые отделы.

И со зданием им повезло как! В их «белом» – вольготно себя чувствуешь. Не то, что в «сером», главном, где кабинеты всех секретарей, самого Щербицкого В. В. Здесь же – ведущие отделы: общий, пропаганды, организационный. Короче, одно начальство, которому лучше на глаза не попадаться. Одно начальство! И сидит оно там до восьми вечера минимум, так что подчиненные тоже раньше не могут уйти. Руководство сидит, так и ты должен бдеть, а вдруг – понадобишься! Даже если делать вообще нечего, все равно брюками пол подметаешь.

А каждое утро, без пятнадцати девять, не позже, но можно и раньше, – снова в мясорубку. Мужики в главном, сером здании, на одном энтузиазме держатся, и завидуют, наблюдая из окон, как из «белого дома» народ, сразу после шести вечера, тоненькими ручейками журчит в сторону города или цэковского буфета. Вечерами течение такого ручейка не то, что по утрам – смотреть не на что. В раннюю пору – размашистым бодрым шагом, неся в руках пиджаки, если летом, широко и уверенно движется толпа, так что сверху представляется, будто плывет большое розово-голубое марево. За несколько метров пиджаки дружно надеваются, волна разбивается о порог, новая немедленно набегает ей вслед. И так все пятнадцать минут до начала рабочего дня. Ровно в девять – сколько не выглядывай в окно: ни одного человечка, только стук слышится каблучков какой-нибудь припоздавшей секретарши – проспала, или транспорт подвел.

Что-то в этом есть оптимистичное, когда ощущаешь себя частицей единого организма, машины, все детали которой работают четко, дружно, как часы. И не какого-то там периферийного, второразрядного, а самого главного и властного в республике! Недаром на каждом собрании и совещании постоянно твердят: в аппарат ЦК отбирают лучших из лучших, самых достойных и подготовленных, трижды проверенных и просвеченных насквозь, до десятого колена включительно! Напоминают не для красного словца, а чтобы чувствовали колоссальную ответственность за свою работу и поведение в быту, за престиж организации, которую доверено представлять, и чтобы никогда не забывали о высокой чести, оказанной им партией.

Как могли, оправдывали высокое доверие, справедливо считая, что им повезло в жизни. С Иваном Бабенко часто на досуге рассуждали, как все чудесным образом совпало. Интересная, престижная работа, хорошая зарплата, какие-никакие льготы связи, и коллектив подобрался что надо! У других – одна из перечисленных составляющих в наличии – уже праздник, жуткое везение. А у них с Иваном – надо же – все совпало и сошлось счастливо!

Примерно так когда-то думал и чувствовал Валентин Дидух, «Дед», как его называли в аппарате ЦК, только с тех пор много воды утекло. И сейчас, почти бегом спускаясь по черной лестнице, желал только одного: чтобы не встретиться в лифте со своим другом и сослуживцем Иваном Бабенко, с которым они сидели в одном кабинете и так любили когда-то ходить вместе на службу. И хотя через час они обязательно сядут друг против друга на четвертом этаже «белого» здания ЦК, но пусть это произойдет через час. А лучшее время до начала работы, сегодня, по крайней мере, Валентин проведет один, без Ивана.

Нет, не ссорились, не скандалили, тем более, не интриговали, иногда все еще закрывались на обеденный блиц и занимали друг другу очередь в лавке на хозяйственном дворе, где инструктор имел право за свои кровные два раза в неделю купить кусок свинины чуть дешевле, чем в обычном магазине. То есть, внешне все оставалось по-прежнему и, как всегда, коллеги шутили, указывая на таблички: смотри, действительно – «Жили-были Дед и Баба». Так обыгрывались их фамилии – Бабенко и Дидух. Банальная шутка, местный фольклор, поначалу льстило, теперь же Валентина, например, раздражало. Тем более, что их кабинет знал каждый в аппарате и часто можно услышать: «Поднимешься на четвертый этаж, мимо кабинета Деда с Бабой, первый поворот направо…»

Сегодня, кажется, пронесло: во дворе – никого, и с лифтом разминулся удачно. Дожился: огородами из родного дома приходится пробираться. И когда это началось? Еще в прошлом году выходили вместе, обсуждали, куда детей из чернобыльского Киева на лето отправлять. Потом, постепенно, накапливалась нервозность, раздражала неспособность по-современному, по-перестроечному мыслить. Впервые проявилось, пожалуй, когда в Киев приехал Горбачев вместе с Раисой Максимовной. Иван – сидим к тому же рядом в столовой – зло бросил в ожидании традиционного овощного супа:

– А за какие деньги он жену за собой таскает? Ты ведь, когда в командировку едешь, супругу не возишь за партийный кошт?

Обычно отмалчивавшийся сосед по столу Игорь Филиппенко, член партийной комиссии ЦК, карающего органа – их, «народных мстителей», которого все побаивались, поддержал Ивана:

– Командировку ей выписывают в Общем отделе ЦК КПСС, суточные – по высшему разряду, проездные – не то, что тебе, – в купейном вагоне. Канцелярия наша ей печати штамповала, оттуда и знаю.

– Эти, курва, наработают! – громко, на всю столовую выругался Иван своим «трубным», глухим басом. На них зашикали.

Валентин тогда к Горбачеву присматривался, он ему импонировал. И то сказать, после старческого маразма Брежнева, Андропова и Черненко любой нормальный, адекватный человек гением покажется. Даже то, как Горбачев передвигается, чисто внешне – жестикулирует, разговаривает, раскованно себя держит. Да что – по часу говорит человек без бумажки! А раньше ведь как шутили: Брежнев питается от батареек, а Черненко – от сети, из кабинета выйти не может, провода не хватает. И то сказать – под кабинет ему палату больничную переоборудовали, оттуда и управлял страной. Да кто там управлял? Несчастье! Кому, скажите, приятно, когда тобой, да что тобой, – огромной страной и партией руководят законсервированные старцы, мозги у которых давно усохли! Стыдоба, весь мир насмехается!

«Ну, не понимаешь ты, – грустно думал Валентин, – не дано тебе понять, что в Европе, да и во всем мире, супруга лидера государства – первая леди – не кукомой дома сидит, а участвует в общественной жизни, как в Англии или Штатах. Селюк ты, как был, примитив…»

Самое удивительное, что многие в аппарате считали так же. По ЦК ходили упорные слухи, что Щербицкий в упор не воспринимает молодого генсека, а тот затаил злобу, но никак не может сковырнуть, силенок не хватает, кишка тонка.

– Говорят, она в кабинете В.В. и политбюро проводила, – вставил кто-то.

Это заявление встретили дружным хохотом, все знали отношение их патрона к слабой половине. Да он и на дух не переносил, чтобы к нему на доклад бабы ходили. И для Валентины Шевченко – землячки из Днепропетровска, которую знал много десятилетий, долго и мучительно делалось исключение, прежде чем ввести в политбюро. И если бы Москва с новыми веяниями не вмешалась, не настояла то, не известно, чем бы все закончилось.

– Ты-то как сам считаешь?

– Думаю, хорошо, что Валентина Семеновна у нас есть, она и займет гостью, – дипломатично, как ему показалось, ответил Валентин.

Этот разговор происходил как раз в день начала визита нового Генсека в Киев. Валентин решил не вступать в спор: зачем зря пикироваться, разве таким долдонам что докажешь? Себе во вред только. Тем более, и самому многое не ясно, хотелось бы, конечно, чтобы все постепенно менялось, да кто его знает, куда повернет. После смерти Сталина – сколько шуму: тело из мавзолея вынесли, да все на круги своя со временем вернулось, успокоилось. Как они шутили между собой: культа нет, но служители остались.

Тогда, в столовой, тот разговор, первая, по сути, сшибка, столкновение мнений – многое предопределил. И то, что он, Валентин, сразу отказался, не захотел поддержать общепринятую линию, преобладавшую в аппарате, пусть и смолчал, но остался при своем – свидетельствовало о робкой, неосознанной до конца попытке иметь собственную позицию. В дальнейшем, он так считал, оно и помогло выработать линию поведения. А именно: ни с кем и ни в какие споры не вступать, отделываться общими фразами, шутками, репликами типа – ты же сам видишь, то ли еще будет, ни в какие ворота не лезет и пр.

Сам же по утрам, оглядываясь, бегал в дальний от дома киоск, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых, за свежими «Московскими новостями», старался не пропустить ни одного номера «Огонька» и «Нового мира». Читать подпольную, как он называл, прессу приходилось украдкой от Ивана, в основном, дома, по вечерам. Тем более, «Новый мир» осиливал с трудом – тяжело давался, все-таки чувствовалась нехватка подготовки. Да и память неприспособленна для такого рода нагрузок. Завел себе специальную тетрадь, две папки унес с работы домой, куда статьи из периодики подшивал, фломастером подчеркивал главные мысли, делал пометки на полях. Впервые, может быть, так остро почувствовал нехватку образование.

И то сказать – в Институте Гражданской Авиации, который окончил исключительно ценой морально-волевых усилий, постиг в совершенстве два курса: науку преферанса и любви. Девушкам он нравился, как говорила одна из его верных боевых подружек, изначально и до конца. Да и как пройти мимо смуглолицего брюнета, ростом за сто восемьдесят, всегда аккуратно причесанного и одетого, вежливого, внимательного, не нахала, больше молчуна, чем заводилу компании!

– Тебе, – наставляла она, – ничего не надо говорить и обещать. Молча смотри, глаза только пошире открывай, и все девушки – твои.

Кто-кто, а уж она знала в любви толк! И сколько раз Валентин с благодарностью вспоминал ту науку, когда, действительно, иногда, не сказав ни слова, он без труда уговаривал в постель очередную красавицу. Мужики на курсе относились весьма сдержанно, если не сказать, настороженно, считали везунчиком, несерьезным человеком, с которым дружбу водить опасно. Скажите, кому понравится рядом субъект, на которого женщины сами вешаются?! А он, полагая, что так и должно, меняет их через два дня на третий. Согласитесь, терпеть такого типа – по меньшей мере, неразумно.