* * *

© Издательство «РуДа», 2023

© В. М. Пингачёв, иллюстрации, 2023

Миры Владимира Арсеньева

Владимир Клавдиевич Арсеньев – русский первопроходец, исследователь, ученый и писатель, один из выдающихся людей рубежа XIX–XX столетий. Он внес огромный вклад в различные науки – этнографию, географию, метеорологию, климатологию, охотоведение, естествознание, изучение флоры и фауны. Его знаменитая повесть «Дерсу Узала» и другие книги известны во всем мире, переведены на множество языков. Вы сами убедитесь в том, что эта слава совершенно заслуженна, познакомившись с его рассказами и повестями, которые были подготовлены к изданию в честь 150-летнего юбилея со дня рождения путешественника, и выходят сейчас, в 2023 году. Кто же такой Владимир Арсеньев и в чем его заслуги, и почему именно сейчас стоит перечитать его книги?

Владимир Арсеньев родился в Петербурге в 1872 году в семье железнодорожного служащего. В детстве прилежанием не отличался, но был большой охотник до чтения. Мечтал о путешествиях, как водится, любил приключенческую и авантюрную литературу. Университетского образования не получил, полжизни отдал военной службе, дослужившись по подполковника. Своей кипучей деятельностью он фактически стал родоначальником дальневосточного, хабаровского и приамурского краеведения, а по значению собранного научного материала сравнялся со своими кумирами Н. М. Пржевальским и М. Е. Грум-Гржимайло. В одной из своих экспедиций (называют цифру 18, но их было больше – смотря как считать) он простудился и скоропостижно скончался от воспаления легких во Владивостоке в 1930 году. В остальном же он полностью разделил глубоко трагическую, величественную и многотрудную судьбу всего этого поколения, на долю которого выпали революция, русско-японская, Первая мировая и Гражданская войны, а затем эмиграция, или испытания в годы репрессий, до которых он немного не дожил. В 1911–1913 годах Арсеньев возглавлял совсем не мирные специальные рейды-экспедиции по борьбе с браконьерами и кровавыми бандитами-хунхузами, свирепствовавшими в глухих углах края. В советское время Арсеньев скрывал свое участие в российско-китайских военных действиях во время подавления «боксерского восстания», умалчивал о наградах и отличиях, полученных в царской армии, и о других подробностях военной карьеры. Его родные: пожилые родители, две сестры и брат с женой были убиты грабителями в ноябре 1918 года в деревне Дубовщина в Черниговской губернии. Его сын воевал и побывал в японском плену. После смерти имя Арсеньева предали поруганию: его обвиняли в помощи интервентам, шпионаже и продаже за границу музейных ценностей (которые он любовно собирал десятилетиями и в которых души не чаял!). Его вдова Маргарита Николаевна Арсеньева преследовалась властями, была арестована и после тюремного заключения расстреляна в 1938 году. Его дочь Наталья Владимировна также была репрессирована. Судьба архива писателя сложна, а главная рукопись, труд всей его жизни, «Страна Удеге» – утрачена. Обо всем этом необходимо сказать, чтобы понимать, какую страшную цену заплатили в эпоху войн и перемен Арсеньев и его друзья, родные, сподвижники – за простое право жить, работать и творить. Что ж, Арсению Несмелову или Осипу Мандельштаму «повезло» еще меньше. Сейчас память о людях той эпохи увековечили памятники, названия улиц и городов, многочисленные исследования.

Память об Арсеньеве и его делах не просто жива на Дальнем Востоке – ее не с чем сравнить. Он пользуется воистину народной любовью, с которой может сравниться только почитание местночтимых святых какой-либо из церквей. Этот «культ» закладывался вполне сознательно в советское время, тому были свои причины, и дело, надо признать, не только в научных открытиях и великолепной прозе Арсеньева. Всех, кто объединен любовью к его личности и занимается наследием Арсеньева, ласково называют «арсеньевцами». За более чем полвека исследований, разысканий и публикаций они разбились на несколько «партий», по-разному оценивающих ту или иную сторону биографии Арсеньева. Например, какую долю составляет военно-разведывательная часть работы Арсеньева при генерал-губернаторе П. Ф. Унтербергере? (Мое мнение – совсем небольшую). Или, например, в оценке фактов биографии и характера Арсеньева склоняться к точке зрения первой или второй жены писателя? (Мое мнение – обе принимать во внимание). Вся эта «раздробленность» ничуть не вредит делу арсеньеведения. Феномен Арсеньева настолько материален, что кажется, он не исследовал эти края, а создал их, как некий сверхъестественный мифологический герой, поднявший хребты, сопки и скалы из морской пены и недр земли. У этого особого положения его фигуры и особого значения его творчества есть, как мне кажется, свои причины. Во-первых, он нечеловечески много умудрился сделать за отпущенное ему время и с теми простыми инструментами, которые были ему доступны: «Научное снаряжение состояло из фотографического аппарата, секундомера, буссоли Шмалькальдера, пикетажных тетрадей для съемок, дневников, гербарной папки, бумаги, маленькой рулетки, половинки небольшого бинокля, барометра-анероида, термометра-праща, термометра для воды, минимального термометра, небольшой шанцевой лопатки, маленьких монолитных ящичков для образцов почв, почвенных мешочков, фотографических пластинок, ботанических ножей, цветных и обыкновенных карандашей»^[1]. Сейчас я смотрю на свой смартфон, умеющий позиционировать точку на местности с погрешностью в метр, и думаю о шанцевой лопатке и цветных карандашах. Да, были люди, были, – богатыри, не мы – перефразируя поэта. А во-вторых, и в главных, – причина популярности Арсеньева в том, что Арсеньев – проводник между мирами. И это не вольная художественная метафора, это историко-культурная реальность, и я постараюсь показать ее в своей статье. Эти соображения также служат ответом на вопрос: зачем в наши дни переиздавать и перечитывать книги Арсеньева? Человек сейчас очень нуждается в таких посредниках, проводниках, помощниках, чтобы достичь взаимопонимания, гармонии в самых разных сферах, – с людьми, с природой, с планетой, с самим собой. Конечно, мысли о связующей роли Арсеньева высказывались неоднократно и до меня^[2], – выдающимися исследователями и краеведами, биографами: А. А. Хисамутдиновым, И. Н. Егорчевым, М. К. Азадовским, и другими. Ни в коей мере не претендуя ни на какие открытия в арсеньеведении, я все же дерзнул высказаться о Владимире Клавдиевиче, потому что научная, общественно-историческая, даже «кинематографическая», если можно так выразиться, стороны его наследия в статьях и книгах освещаются достаточно полно, а вот Арсеньев-литератор предстает перед читателем первой четверти XXI века, как фигура ретроградная, едва ли не целиком принадлежащая глубокой старине, 19-му столетию. Обычно он встает в один ряд с писателями-сибиряками, или же с мастерами, гениально воспевшими среднерусскую природу, – Пришвиным, например. Но Арсеньев не может тягаться с Беловым, Айтматовым, Пришвиным в плане красот стиля и художественной выразительности. Сила его книг немного в другом. И перекличка «Дерсу Узала» с самыми современными, актуальными и неоднозначными явлениями русской и мировой культуры, – это реальный факт, требующий осмысления. Надеюсь, я затрону эту тему, а подхватят, разовьют и истолкуют ее, поправив меня, где это необходимо, старшие коллеги, кому я, пользуясь случаем, приношу дань благодарности и восхищения.

Владимир Арсеньев своими экспедициями и отчетами о них не только обогатил науку, но и «сшил на живую нитку» представление о том, каким должно быть комплексное исследование природы и населения какого-либо края. Во многом благодаря тому, что он не был профессионалом, получившим систематическое образование, у него не было и шаблонных методологических предрассудков. Познание без специализации невозможно, но окружающий мир не распадается на отдельные предметы исследования согласно классификациям. История науки знает множество примеров научно-художественного наследия экспедиций и путешественников^[3], но Арсеньев заставил по-новому взглянуть на процесс и цели и задачи исследования. Он соединил не только художественный отчет о путешествии с документами и описаниями материалов коллекций, но создал в своих книгах картину мира, доступную и привлекательную для читателя-неспециалиста и несущую реальное знание, соединив познание и искусство. Многие наши художники слова путешествовали и оставили свои отчеты о путешествиях: от Гончарова до Гумилева. Но их наследие принадлежит истории литературы, а не стоит, как в случае Арсеньева, на стыке науки и искусства. По тому же пути шли замечательные исследователи, писатели и популяризаторы науки ХХ века: Тур Хейердал, Жак-Ив Кусто, Джеральд Даррел. Начав свое развитие с путевых отчетов и дневников экспедиций задолго до Арсеньева, к середине ХХ века этот жанр расцвел, потеснив традиционную приключенческую и «морскую» литературу. Позднее все это развивалось и вылилось в целый спектр жанров: от шедевров в жанре кинодокументалистики до явлений коммерческих и отчасти комических («этнографические экспедиции Артемия Лебедева»). Мир стал восприниматься полнее и подробнее благодаря тому, что начал делать Арсеньев. Знакомство европейского читателя с Приморьем, кстати, тоже стартовало с описания военно-морской экспедиции^[4]. Так Арсеньев послужил посредником между миром художественного вымысла и научно-популярным жанром, миром науки, предвосхищая самые волнующие русские и переводные книги, которые стали в нашем советском детстве лучшими вдохновителями познания и творчества.

Тайга, которую описывает Арсеньев сейчас картографирована, снята со спутников, иссечена автотрассами, железнодорожными ветками, пестрит на картах поселками и турбазами. Но за 100 лет не изменилось главное: уссурийский край, горы и сопки – это трудное и небезопасное для жизни человека место. Однако отношение к особенностям климата, флоры и фауны, рельефа уже у Арсеньева совершенно иное, чем у его современников. Яркий пример – условный Мир Севера, описанный у Джека Лондона. Это особенное художественное пространство: речь у Лондона о Канаде, но это вполне могли быть и Сибирь, и Якутия, и дальние районы, например, Хабаровского края. Это особый мир, где природа не ждет человека, а если он приходит, то он вынужден вступить в жестокую схватку с нею. Смертельные для человека условия, казалось бы, не оставляют никакого шанса восхищаться этими краями, но парадокс в том, что восхищенных описаний такой грозной красоты у Лондона даже больше, чем у Арсеньева. Если не в количественном отношении, то в качественном – они играют важную роль в композиции книг, расставлены, так сказать, на «выгодных местах». В рассказах и повестях Арсеньева описания природы более сдержанны, местами энциклопедически суховаты: ну, не Пришвин он, не Пришвин. Но эти описания, на мой взгляд, гораздо сильнее, чем «пейзажи Юкона», привлекают читателя к тем местам, о которых пишет Арсеньев. Они не богаты на психологически-оценочные эпитеты, но в них чувствуется такая любовь к этим краям и ко всему живому в их пределах, что даже я, городской человек лесистой равнины, выросший в местах, очень далеких от моря, скал, гор, ущелий и чащоб, почувствовал трепет и восторг от этих описаний природы. Так Арсеньев, подобно многим иным первооткрывателям и талантливым авторам, соединил в сердцах читателей мир Дальнего Востока, Уссурийского, Хабаровского края, Приморья и среднерусскую равнину. Речь не о картографировании, и не о расстояниях на континенте. Речь о восприятии: миры тихоокеанского востока и европейской части России слабо контактировали в культуре и общественном сознании русского человека. И тут Арсеньев выступил, как влюбленный в эти края и опытный проводник.

С Джеком Лондоном сближают Арсеньева и тема охоты (Владимир Клавдиевич внес весомый вклад в отечественное охотоведение), и тема выживания (Арсеньев перенес куда большие тяготы, чем его американский современник, тоже не понаслышке знакомый с голодом и опасностями севера). Также можно сказать, что Мир Севера у Лондона – это особое пространство, которое обнажает в человеке все самое хорошее и все самое плохое^[5]. Благородство и подлость, равнодушие и героизм проявляются в героях так, как не могли бы проявиться на улицах обжитых и спокойных городов («Парня в горы тяни, рискни <..> Там поймешь, кто такой» – пел Высоцкий). В противовес, например, общему «зимнему закону» в «Сердце Пармы» Алексея Иванова, отменяющему гуманизм, в Мире Севера у Лондона экстремальные обстоятельства то возвышают человека, то роняют его до состояния дикого зверя. Как поразительно отличаются эти моменты в книгах Арсеньва! У него рассказывается или упоминается и о лютых смертях в тайге, и о разбойных нападениях, и о смертельно опасном диком звере, о гибели беспомощных женщин и детей, о страшных природных бедствиях. Но другое общее впечатление: «портрет человечества», который остается после знакомства со всеми эпизодическими и главными героями: учеными, солдатами-стрелками, охотниками, рыбаками, моряками, крестьянами, казенными служащими, случайными попутчиками, коренными жителями тайги и горожанами. Арсеньев не произносит никаких высоких слов, не дает волю чувствам. И все же впечатление от знакомства с человечеством по его книгам, не скрывающим никакие страшные поступки людей, остается положительным. Есть смысл в их подвигах, есть на кого положиться в трудной экспедиции. Конечно, невозможно не проникнуться симпатией к Смоку и Малышу у Лондона, но, видимо, играет свою роковую роль основной мотив, собравший людей на Севере в те годы, – жажда наживы. Но ведь мы читаем Лондона не потому, что нам так интересны особенности золотодобычи начала столетия. Равно как и Арсеньева мы читаем не потому, что его перечни бухт, списки притоков и ручьев горных рек, описания формы долин и отрогов служат нам руководством к ориентированию на местности. Мы читаем эти книги в том числе и для того, чтобы понять людей, которые тогда жили и трудились, и, в случае персонажей этих книг, полюбить их. Писатели во все времена охотно рассказывали о дебрях, джунглях, зарослях, буреломах, опасных тропах и непроходимых чащах. Таков Мир Севера у Лондона, где главным препятствием является холод. Климат Приморья совсем иной, но Арсеньев, вместе с другими авторами, тоже соединяет в сознании читателей условный «экстремальный» хронотоп, например, «Север» у Лондона, и условный «привычный» «мир средних широт». Для каждого читателя он свой, но опять-таки, с точки зрения художественного мира произведения, это, скорее юг, лето, равнина, человеческое жилье и возделанные поля, городская жизнь. И вновь Арсеньев выступает проводником между мирами.