© Владимир Ильичев (Сквер), 2017

ISBN 978-5-4483-6874-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Ты в красном… Не видел тебя ещё…»

 
Ты в красном… Не видел тебя ещё
одетой в ярчайший «ред».
Ты разной бываешь. Как вор с ключом,
крамольных следов эстет.
 
 
Когда из меня забрала – меня —
оставила призрак – нас,
обыденно, ловко, едва звеня
брелком… настоящий ас.
 
 
Не зря же ты – Ася! Не зря, не зря.
И я неспроста богат…
А после тебя – рассказать нельзя —
насколько возрос оклад.
 
 
А после тебя – нет меня, есть мы
на фоне пеньков и рощ,
мы слямзили новый рассвет из тьмы,
мы стырим у ада ночь.
 

«Твоё молчание дороже пустословья…»

 
Твоё молчание дороже пустословья.
В нём обозначился источник нужных слов,
заметный мне – и всё… Настольный. Но, позволь, я
хоть поиграю в многогранную любовь.
 
 
Потом расскажешь, до чего она серьёзна,
когда земля уже сотрёт мои уста.
Сухая сводка: будет сыро, предморозно.
Я буду спать. Ты будешь, кажется, грустна.
 
 
Потом ты тоже будешь спать. На том же месте.
Меня направят по делам в небытие.
Смотри, у кубиков моих – ни гранки мести,
вернусь погожей вешней полночью к тебе.
 
 
Да, я хотел бы, чтобы так примерно было.
Большая разница – «хотел бы» и «хочу».
Хочу – тебя – любить, и чтобы ты любила,
причём без разницы – кого… не слышь… почуй.
 

Мой образ жизни

 
Мне раньше говорили: мой образ жизни плох.
«Торчишь, бухаешь, куришь, по саунам тусишь».
С цыплёночка на гриле однажды капнул Бог,
шепнул: «Святым не будешь, но пищу освятишь».
 
 
Цыплёнок сразу пискнул, с решётки соскочил,
отросшей головёнкой по-детски покачал,
пацифик лапкой тиснул на пламени свечи
и дал по жести звонкой, с подскоком, стрекача.
 
 
Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Пропал, друзей не помнишь, по вегану чудишь».
На фразе «Ешь, мерзавец!» опять явился Бог,
шепнул: «С тобой Воронеж, а главное – Курмыш».
 
 
Я сразу в ритме Цоя сейтана замесил,
сготовил, и бездомным на паперти раздал,
«Съедобно… это соя?» – один меня спросил,
а я муки несдобной оставил у костра.
 
 
Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Включаешь мецената, когда и сам-то нищ».
С буклетом о Версале открылся тощий Бог,
шепнул: «А ты – что надо», и съехал из Мытищ.
 
 
Я сразу следом съехал, поближе к Курмышу,
Воронеж – тоже рулит, но родина – зовёт,
с тех пор не без успеха пейзажики пишу,
ловлю холстами пули, а кровь держу за йод.
 
 
И мне опять сказали: мой образ жизни плох,
ни славы, ни почёту, ни щасья на пропой.
Пропитый на вокзале, тропой добрался Бог,
шепнул: «Пошли их к Чёрту» – и одарил тобой.
 

«Так здорово… Вы празднуете что-то…»

 
Так здорово… Вы празднуете что-то…
В компании, похоже – всей роднёй.
Семейное классическое фото.
Не пьянка. Не бардак очередной.
 
 
Так здорово… Твой Эф – малюет жестом
картину «Эй, к моей не подходи!»
Я скрылся в направлении известном,
но ты-то у меня живёшь в груди…
 
 
Так здорово… что я не огорчаюсь
твоей понятной близости к нему,
ревнуют – неким образом отчаясь,
а я тебя надольше обниму.
 
 
Так здорово… что мало пошлых мыслей,
и мало, и на слово не грубы.
Подумалось: но как бы вышли – мы с ней?
А сердце снова вытолкнуло «бы».
 

ParКЕТ

 
Патриархат… Матриархат… Протри паркет!
С веками пыли накопилось, аж чихнул,
и подскочили разновидности побед,
пылинок сто, легко упав на общий нуль.
 
 
«Знай место, женщина!» – я тоже так вопил?
Неслабо, значит, я тогда комплексовал.
Так напугать себя пытается вампир,
сломав клыки, попортив зеркала овал.
 
 
«Мужик, ты должен быть таким-то и таким!»
Каким – не помню. Но остался я собой.
Есть два эпитета: любима и любим,
всё остальное – ратоборство и отбой.
 
 
Матриархат… Патриархат… Переворот…
Потом опять… и разновидностями бед
слоится то, что нам дано перебороть.
Глянь, сколько пыли-то. Давай протрём паркет.
 

Дарю

 
Таких, как ты… На месте многоточий —
должна быть взятка музе: «больше нет!»
Но я музык до сделок не охочий,
к тому же заплатил за интернет.
 
 
Таких как ты – семнадцать-восемнадцать,
с учётом ряда фейковых страниц.
Все статусны, как пачка ассигнаций,
все могут показать – не верх, так низ.
 
 
Вот это да. А если мы запросим
мои, для понта, имя и фамиль?
Вот это да – без шуток. Триста восемь!
И что я не какой-нибудь Камиль?
 
 
Ой, нет, Камилей тоже – лес да поле…
Но я-то… ёлки… более трёхсот!
Бежать. Бежать! Бежать от жалкой доли,
я для тебя и так – не высший сорт.
 
 
Бегу. Плечом толкаю цветовода.
Дал руку. Он с букетом. Кровь. Шипы…
И голос: «Повторяется погода,
но вы – таких не может больше быть.
 
 
Бери!…» А розы разные в букете,
оттенков не поймать, не перечесть,
Всего три лепестка в едином цвете —
как мы с тобой, как наша доля цвесть!
 
 
И дал на интернет, кудесник рыжий,
позднее сдавший место декабрю.
Прими же эти семь четверостиший,
мне сказано «…Дари!» – и я дарю.
 

«Девушки в сетчатых платьях!» …»

 
«Девушки в сетчатых платьях!» —
ньюсов пиявится нить.
Видимо, надо ипатьих
этих, в авоськах, ценить.
 
 
Лайкать на полную силу,
в страстный нажим репостить.
Каждому фронту и тылу —
порох, патроны, пластид!
 
 
Зримо почти чувство локтя,
все – по фронтам и тылам!
Только предатель Володька
снова включил антиспам.
 
 
Что ему ньюсы ипатьих,
что ему штамп «дезертир»?
Анька в зелёненьком платье —
безоговорочный… мир!
 
 
Мало ли, что там под платьем,
если не в сетку оно?
Боеприпасы на складе,
но – где война – там темно.
 

«Вы холодны, Зима, но так ли это важно?..»

 
Вы холодны, Зима, но так ли это важно?
Я сын Весны, во мне достаточно тепла.
Спонтанный шаг – и ваша честь не только ваша,
все ваши кони потеряют удила.
 
 
Все ваши козыри нещадно будут биты,
я подсмотрел их, и забыл, и вспомню вновь,
Весна такие может вытворить кульбиты…
наивно ждать безгрешной кармы от сынов!
 
 
Вы холодны, волшебны, дивны и жестоки,
я сам такой же, поначалу, и потом,
лишь буду жать из нашей схожести все соки,
пока не ляжем разной дымкой об одном…
 
 
Когда вы снова предпочтёте сбоку Осень,
я не напомню вам того, что бока – два,
я буду шага ждать от вас, и на морозе
моя остудится… до завтра… голова.
 

3 4 5

 
Мне прислали много денег.
Триста сорок пять рублей.
Завтра будет понедельник.
Завтра – будет! Айм окей!
 
 
Слышал, ты, кипучий доллар?
Завтра я в который раз —
отнесу тебя на холод,
на снежок. Сойдёшь за наст.
 
 
Я по насту добираюсь
до села Бутылкин Пэт,
где хожу и побираюсь,
как глаголенький поэт.
 
 
После еду на попутке —
на Пегазе, стало быть,
в город, якобы к Анютке,
нет, ещё бабла добыть.
 
 
Покупаю твой ошмёток,
подороже продаю.
Рядом – сразу много тёток,
«как дела?» и «ху а ю?».
 
 
Слышал, ты, липучий доллар,
я твоих зараз видал,
переводчиц вверх подолом…
Злые, страшные – беда.
 
 
Рядом также много бывших
и неношеных друзей,
на своей лафе оплывших
либо тощих – без моей.
 
 
Не до них, я дую в Кремль,
хоть не с «Дружбой», но с пилой,
и пилю там – ну а хрен ли —
всё подряд, крутясь юлой.
 
 
За хорошую работу
получаю аусвайс
под стаканчиком компоту.
Не беру. Компот. Не айс.
 
 
По бумажке пропускают
на Пегазе даже в Рай,
так что мы, лягая Скайнет,
посещаем Гранд-Вайфай.
 
 
Я, фантом ты мятый, Богу
долг мой – вечность отдаю.
Без апломба. Понемногу.
Не магнат. Не «ху а ю».
 
 
Соглашаюсь, пьяным занял,
надо ж было столько взять…
Ладно Бог – пушист, как зая,
прост, как три, четыре, пять!
 
 
Отдаю – и в дом поэта,
в крем из редьки без брюлей.
Завтра мне пришлют за это
триста сорок пять рублей!
 
 
…А из той строки Анютка
правда в городе живёт.
Как-нибудь моя попутка
и к Анютке завернёт.
 
 
Это если долг отдам я,
домик путью обновлю
и куплю момент гаданья
вечным: … (хочешь в крем – брюлю?)
 

«Тебе идёт – играть, носиться с детворой…»

 
Тебе идёт – играть, носиться с детворой,
ты и сама – дитя, нежнейшее созданье…
Плохой герой и положительный герой
в игре всегда, легко меняются местами.
 
 
Мне не идёт – моя война со злом людей,
прости, но если бы я мог её закончить…
Для девяти из десяти – я лиходей,
а для меня они – шальная стая гончих.
 
 
Нам не идёт с тобой – друг другу «подходить»,
нам так и так по жизни рядышком носиться…
А на земле сейчас всей жизни – волчья прыть.
Прощай. Но если бы я мог с тобой проститься.
 

«Смотрю минуту на тебя …»

 
Смотрю минуту на тебя —
и на минуту отступают
причины слабости, нытья…
Ты кроветворный эликсир.
 
 
Мои надежды молодя
(которым старость подсыпают) —
на чистоводье ты ладья,
а до того я весь в грязи!
 
 
Не понадеюсь быть с тобой —
и так с тобой, куда волшебней…
Не загорланю стрелкам «Стой!»
как тот просёлочный бандит.
 
 
Но грязью быв и чистотой,
я прихожу, без приглашений,
через часы – к минуте той,
что на часы омолодит…
 

Люденцы

 
Мы поглощаемся машинами,
мы люденцы с глазурью душ.
От безысходности паршиво мне,
травить железо я не дюж.
 
 
Их, терминаторов, восстание
уже давно произошло.
Они конвейеры поставили
и нас формуют, под музло.
 
 
Они на всё живое сделали
автоматический расчёт.
Мы с ними двигались. Не слепо ли?
Сироп уныло так течёт…
 
 
Ну как тебя, мою, красивую,
от этих роботов спасти?
Спасу. Не дам. Перебазирую.
Герой… В кондитерской горсти…
 

«Я мутный тип (один из мутных типов)…»

 
Я мутный тип (один из мутных типов).
Не хочешь ли со мною замутить?
Мой комплекс интересней, чем Эдипов,
мы будем кругозористо флудить.
 
 
Я вольный ветер в поле (на футболе).
Не просит ли душа – позабивать?
Мы будем виноваты в каждом голе,
мы будем креативно пасовать.
 
 
Я острый перец (ладно: сносный перец).
Не надо ли приправить что-нибудь?
Ну, в общем, на любой разгон умелец.
Я свечка. Не забудь меня задуть.