© Владимир Борисович Дергачев, 2018

ISBN 978-5-4493-4283-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Надеждой тешусь…
Повесть

«Надеждой тешусь,

Порывам нет таланта,

Мой дар натурой скован,

И всё-таки – борюсь.»

Тауфик Аль-Хаким

Египетский драматург и прозаик

Часть первая
Институт

Глава 1. Дом на окраине Москвы

Переехали быстро – за день. И что новое симпатичное здание под голубой крышей с гостиничной планировкой было совершенно не готово принять невесть откуда свалившихся учёных – никто сказать не осмелился. Да и озвучить своё отношение к очередной фантазии руководителя было опасно – а вдруг зайдёт потом твой коллега невзначай к парторгу, да шепнёт пару словечек. Что потом скажут на собрании, утверждающем твою выездную характеристику – неизвестно. Зато задуманное директором получилось на славу – удивить удалось всех, даже видавших виды больших начальников, тоскливо созерцавших Москва-реку из своих безразмерных кабинетов с застеклёнными во всю высоту стен оконными проемами. Удивить, потому что «вопрос» ещё окончательно не устаканился, пока только думали да рядили, и вообще-то можно было и побороться – не каждому хотелось трястись в метро на окраину Москвы, потом на автобусе, и немного пройти по весенней грязи (заасфальтировать дорогу не дошли руки). И ничего, что телефон один на двести человек, а поесть можно и с собой. Но зато теперь – уж точно все скажут: вот молодцы, проявили сознательность, не стали сутяжничать да борьбой подковерной заниматься, даром что учёные. А решил-то кто – сам Константин Иванович и решил, а говорили, что администратор так себе, директором стал только потому, что после международной организации дорога одна, торная… Институт вроде как что-то там пописывает, а вот куда это всё потом девать – непонятно: и так все архивы трещат, курьеры отвозить замучились. Так нет, государственный подход показал, идут за ним люди. Молоток, ещё может.

В принципе, ничего страшного – на «картошке» и не такое бывало, вот только некстати это, министерство всегда под боком было, а теперь оказались на этих выселках – как там «руку на пульсе удержать»?

Зато летом будет хорошо, рядом – канал, пляж при новой гостинице, постепенно и сами поймут, как подфартило, а с питанием и связью наладится – не всё сразу. К тому же ведомственный автобус обещало министерство от метро ближайшего прямо к дверям пустить – вот и творите себе на свежем воздухе, думается здесь лучше, глядишь – и новые направления выработают, а потом и концепцию накрапают. Тогда и раскроется весь научный потенциал, засверкает всеми гранями талант кандидатов и будущих докторов, сольётся наконец наука с практикой, даст новый импульс международным связям, да заодно и хозяйственные проблемы в стране помогут своим умственным трудом порешать.

Когда и как возник этот храм науки – определённо сказать не мог никто. В общем задача была вроде ясная: развивать экономическое сотрудничество, искать новые пути, перенимать опыт и прочее, но решение её происходило довольно своеобразно. Сверстанный на год план вроде давал все основания для оптимизма и уверенности в будущем, к отчетности было не придраться, но вот на деле… Раз в три месяца собирались обсуждать чью-нибудь работу, почти готовую к выходу, вот здесь-то и начиналось всё самое любопытное. Словно давно застоявшиеся без кулачных боёв добры молодцы, скинув пиджаки, в течение двух-трёх часов метелили своего коллегу, изощряясь в русской словесности, критиковали и рекомендовали, делали экскурсы в прошлое и призывали к новаторству, раскрывали тему в новой плоскости и тут же находили изъяны в своих доводах, опровергая только что сделанные выводы. Главная же проблема возникала потом – компьютеров ещё не было, а перегруженное работой машбюро наотрез отказывалось брать в перепечатку уже неоднократно переписанную работу с новой правкой, где сам черт ногу сломит. Времени же оставалось, как обычно, в обрез – два-три дня, и всё должно быть у руководства на столе, иначе – невыполнение плана со всеми вытекающими… Вот и крутись, как хочешь.

Попадали в институт по-разному: по звонку, по рекомендации, а чаще всего – просто как списанный за ненадобностью отработанный материал, которому не нашлось уютного кабинета в соседнем здании, где творилось будущее внешних связей. В противоположность тем, для кого это был путь наверх, молодым и не очень, всё еще не потерявшим надежду на светлое будущее, засидевшиеся в министерстве и списанные в этот отстойник эксперты хотя и не хотели признаться себе, что следующим этапом станет «достойный отдых», но и на карьерный рост рассчитывать оснований не имели. Были здесь и когда-то достаточно высоко парившие птицы – проштрафившийся экономический советник, срочно возвращённый из какой-то захудалой страны после неожиданно вскрывшегося адюлтера с женой собственного шофера, теперь пересиживал некстати возникшую паузу среди «перспективных», либо «умудрённых» и ждавших наступления шестого десятка. Застрял на взлёте неплохо до того шедший молодой кандидат наук, ставший жертвой антиалкогольной компании – поехав на стажировку в Китай был возвращён оттуда через три дня. Встреча с друзьями в общежитии, проходившая в Пекине за плотно закрытыми дверями, даром не прошла – кто-то видел, как вышедший на улицу после полуночи молодой специалист задел чей-то велосипед. Кто там упал – то ли велосипед, то ли сам кандидат – никто потом особенно не слушал. В посольство быстро доложили, жертва была готова к закланию (да и особо ничего не отрицала – ну, пригубил слегка, и что с того?). Давно заготовленное решение ждало своего часа, вот только отыграться на чужом кадре оказалось вдвойне приятно, и работа по укреплению дисциплины и борьбе с пьянством проведена, и вроде как свои овцы остались целыми. На проходившем потом в институте собрании хотели пойти дальше – выгнать из комсомола, а это уже – верное увольнение. Но ребята проявили редкую солидарность, взяли на себя ответственность, как говорится – на поруки, обещали помочь, повлиять и так далее. Больше всех гремела начальница того же отдела – как выяснилось, в голове у неё не укладывалось, как может комсомолец взять в руки бокал шампанского, да ещё находясь за рубежом. Кандидата в результате отстояли, но вскоре ушёл сам – не смог пережить предательства руководителя, а сам краснобайству обучен не был.

Некоторых брали по такому великому блату, что о полном несоответствии объявленной им должности боялись говорить даже в курилке. Ирочка, пришедшая с какого-то никому не ведомого заочного курса экономистом, сразу заявила о себе боевым характером. Первое же поручение – отредактировать и подготовить с распечатке работу по сотрудничеству с Индией – было не только завалено, но и долго потом вызывало у посвящённых приступы истерического смеха. А дело было в том, что автор работы решил показать свою грамотность, назвав Индию светской республикой, что было в общем не так уж и важно, но породило желание у молодой корректорши подправить автора. В результате Индия из республики светской превратилось в советскую. Хорошо, что решили перечитать правку, иначе скандала не избежать.

Михаил Иванович Москалёв попал в институт как молодой специалист по распределению – бывали такие случайности, диктуемые государственной политикой по всеобщему трудоустройству. Первая проблема возникла на второй день пребывания в стенах института – принципиальный начальник, увидев небрежно перекинутую через плечо сумку с американским и британским флагами, ледяным тоном порекомендовал в следующий раз подумать о своём моральном облике, иначе в институте Мишке не работать. Не очень-то напуганный подобной страшной, как казалось начальнику, перспективой, молодой кадр решил язвительно уточнить – когда, сразу выгонят, или позже? Ответ был получен незамедлительно – не сразу, сначала – из рядов комсомола, передового отряда, из института потом.

С последним вопрос стоял особенно остро. Разнарядка на вступление в ряды «ума, чести и совести нашей эпохи» где-то имелась, но тайна её существования хранилась свято и лакировалась блистательной демагогией о первенстве «самых достойных». Красная корочка считалась счастливым билетом, пропуском в светлое будущее, которое неизменно связывалось с длительной загранкомандировкой. Кандидатом номер один «в члены КПСС» традиционно выступал секретарь комсомольской организации. И хотя нынешний никакими особыми достижениями не блистал, кто станет молодым партийцем, ни у кого сомнений не возникало.

Раз и навсегда заведенный порядок иногда нарушался. Неожиданно возникали кандидатуры, очевидно, активно кем-то проталкиваемые, о невероятных достоинствах которых все узнавали только на обсуждении новоиспеченного «кандидата в члены», когда надо было либо послушно выразить своё одобрение и поддержку, либо оказаться в оппозиции всему институту.

Не имея намерений присоединяться к отряду строителей светлого общества и вообще привыкший смотреть на вещи со значительной долей скептицизма, Москалёв вскоре понял, что если он не примет правил игры, то ближайшие три года обязательной отсидки превратятся для него в ад. Однажды, отказавшись поехать на какой-то субботник, был вынужден долго и нудно разговаривать с парторгом, потом что-то писать со страшным заголовком «Объяснительная», внимая праведному возмущению со стороны коллег и последующим неодобрительным репликам на свои выступления. Поступить так, как сделал один его бывший сокурсник, три месяца демонстративно смотревший в окно, сложив по-ученически руки на столе, он не мог. В будущем Москалёв решил просто не светиться на всех массовых мероприятиях, включая политзанятия и прочее священнодейство, а тихо делать своё дело, ни с кем особенно не вступая в контакт. Не умел и не мог он и лебезить перед руководителями – если некоторым удавалось быстро найти общий язык с начальником, «въехать» во все тонкости бюрократических игр, освоить их изощрённый язык и вскоре начать постепенный карьерный рост, то для него этот способ общения так и оставался своего рода террой инкогнито.

Однако и просто заняться делом, понемногу познавая тонкости нехитрого научного ремесла, не получалось. Наукой как таковой здесь и не пахло: всё, что «на гора» выдавал институт, было не более, чем перепевом зарубежных источников, либо компиляцией статей из западных научных журналов – благо, доступ к ним был неограниченным. Понимание сложившегося положения пришло не сразу, а как-то постепенно. Поразило первое же задание, полученное Москалёвым: написать работу про несуществующую отрасль экономики в одной очень дружественной развивающейся стране, отнесённое бог невесть каким учёным к разряду социалистической ориентации. Задача была явно из разряда фантастических, однако руководитель быстро обосновал необходимость укрепления связей и развития новых форм – процесс, в который немалый вклад должна внести его, Мишкина работа, иначе, как было сказано, нас не поймут… В противном же случае всё должно сложиться хорошо и результат будет оценен очень высоко.

Недоумению Москалёва не было предела, однако деваться было некуда. Следуя советам своих коллег, он решил подойти к неплохому, как ему показалось, специалисту, что и было сделано. Николай Васильевич Босоногов, с непонятно откуда приклеившейся к нему кличкой Байса, слывший кутилой и женским угодником, которого иногда приходилось всем коллективом грузить в такси после очередного общего возлияния, имел несколько невероятных качеств. Первое из них было поразительное умение свести любую проблему на экономическую тему к женскому вопросу – будь то накопление капитала в какой-либо захудалой стране, или расширение металлургического комплекса где-нибудь в Северной Африке. Вывод всегда был неизменным – шерше ля фамм. Вторым качеством было потрясающее умение пробивать себе краткосрочные загранкомандировки, откуда Байса приезжал каждый раз с новым набором анектодических ситуаций, постоянно складывавшихся на объектах сотрудничества. Пробить такую командировку было непросто даже для работников опекающего их министерства, где перво-наперво чиновники делали кислую мину и неизменно заводили хорошо опробованную пластинку о нехватке валюты, необходимости экономии, конце года, квартала, месяца и т. д. Лишь через много лет, уже превратившись в матёрого бюрократа, Михаил случайно узнал, каких унижений стоили Байсе эти подачки. Но тогда всё происходящее казалось Москалёву исполненным глубокого смысла, пока не настал его черёд пообщаться с Байсой на научную тему.

Пересказать этот разговор он не сможет никогда, так как на первое же замечание о том, что его интересуют проблемы развития машиностроительной отрасли, Байса затянул такую длиннющую демагогию на тему индустриализации развивающихся стран, что у Михаила через пять минут закружилась голова, и он впервые понял, что выражение «упасть со стула» имеет под собой вполне реальную почву.

– Извините, наконец-то осмелился он прервать витийствующего кандидата наук, – но хотелось бы поближе к теме, поконкретнее, ведь создание новой, машиностроительной отрасли – это часть процесса индустриализации, надо бы сконцентрироваться на другом аспекте. Вот есть определённая литература, – тут Мишка перечислил несколько книг, которые попались к нему в руки совсем недавно, читать которые ему совсем не хотелось.

– Как Вы считаете, это – стоящее издание, спросил он, протягивая Байсе одно из творений солидного института.

– Стоящее, – ответил Байса, и, перевернув книгу, прочитал её стоимость: Три сорок пять стоит…

– Вы знаете, не выдержал Мишка, – мне кажется, что мы с Вами говорим ни о чём.

Михаил чётко помнит, как в эту секунду в комнате сразу прервались все разговоры, а головы сотрудников, послушно отсиживавших положенные им восемь часов плюс час на обед, повернулись в их сторону.

После короткой паузы, немного очухавшись от подобной наглости со стороны молодого спеца, Байса заявил:

– Ну, если ты не хочешь…

– Не хочу, – твёрдо ответил Москалёв, и ушёл на своё место. Отношения в коллективе с тех пор стали для него напряжёнными, а Байса начал при всяком удобном случае издеваться, причём издёвки носили совершенно непонятный характер, скорее выставляя светоча в довольно неприглядном виде. Солидарность с Москалёвым проявил только один сотрудник, шепнувший в коридоре:

– Ну, ты и лихой парень, самому Байсе ответил, ведь он же с начальником Вась-Вась.

Тем временем знакомство с институтом продолжалось, преподнося всё новые и неожиданные сюрпризы. Тут была и совершенно уникальная личность, о существовании которой Москалёв узнал по раздавшемуся однажды громкому пению. В принципе, это было даже не пение в полном понимании этого слова, а какая-то музыкальная фраза, отрывисто звучавшая в коридоре, и сразу обрывавшаяся. Через несколько минут фраза повторилась, и Москалёв решил найти источник почти оперных трелей. Рядом с дверью стояла сотрудница соседнего отдела, сразу куда-то рванувшая при появлении Москалёва. Вышедший следом коллега правильно истолковал смущение, обозначившееся на лице Михаила.

– Это наша, ну как бы тебе сказать, достопримечательность. В общем-то неплохой человек, но иногда на неё что-то такое находит, особенно весной и осенью, и тогда она немного поёт. В это время её лучше не трогать – даже начальник боится. Кстати кандидатша экономических наук, говорят, диссертацию в стихах написала.

– И что, защитила?

– Ну да, я же говорю, кандидат!

М-да, подумал Москалёв, этот диссер бы к её истории болезни подшить, но вслух ничего говорить на сей раз не стал.

В другой раз снизу, с первого этажа, стали доноситься какие-то исступлённые крики. Поначалу казалось, что уже знакомое пение просто перешло в вой, однако и тональность, и характер звучавшего был совершенно иной. Как оказалось, крики происходили из машбюро. Тамошняя начальница, дама бальзаковского возраста, всё ещё претендовавшая на внимание со стороны мужчин, причём безуспешно из-за склочности характера, имела привычку выливать накопившуюся тоску на своих подчинённых, молодых девчонок-машинисток. Все терпели, но вот новенькая, ещё не вникшая в особенности местного колорита, молчать не захотела. И когда королева машбюро заявила ей что-то там про татар, понаехавших в Москву, стажёрка, не долго думая, села писать заявление в кадры и в прокуратуру, что сразу стало известно.

– Я не говорила этого, – визжала начальница, понимая, чем грозит ей проявление великорусского шовинизма, но всё машбюро только одобрительно смотрело на предложения, выводимые молодым кадром на бумаге формата А 4. Тогда начальница пошла ва-банк, и, выхватив у обиженной почти готовое заявление, куда-то умчалась. Увидели её только через две недели, которые она провела на больничном. Тем временем с каждой из машинисток была проведена индивидуальная работа в кабинете у директора, на чём всё и закончилось. Начальница присмирела, пообещав, что «больше этого не повторится».

Так прошли первые два месяца новоиспечённого экономиста в институте. Друзьями ему обзавестись не удалось, проявлявшая на первых порах интерес Ирочка, дважды сходившая с ним на обед в соседнее здание министерства, быстро переключилась на очередного нового сотрудника, за которым стояли, как шептались, ого-го какие силы, чуть ли не из Академии Наук. Правда, через неделю выяснилось, что у «молодого, перспективного», есть невеста, после чего Ирочка сразу как-то потухла и попыталась было возобновить начинавшееся знакомство, но Мишка проявил характер, процитировав четверостишие из Омара Хайама, в конце которого прозвучало, что «лучше одному, чем вместе с кем попало». На этом все отношения были закончены.

Отдел, где творили работники умственного труда, возглавлял учёный с невероятно богатым словарным запасом, сочетавшимся со способностью превращения любой ситуации в свою противоположность. Однажды Москалёв был совершенно потрясён мастерским кульбитом, проделанным шефом с обсуждением работы Славки, лица к нему приближённого, где автор, слегка забывший про географию и климатические особенности развивающихся стран, предлагал оказать содействие одной из них в выращивании пшеницы (которая, очевидно, должна была обладать особыми свойствами, так как культивировать её пришлось бы в пустыне). Когда с упоением молотившие своего коллегу сотрудники отдела уже были близки к триумфу, шеф спокойно подвёл итоги, заявив, что в данном случае – вопрос непростой и надо рассматривать высказанное предложение как фигуру умолчания, и потому критика рассматривается им как неуместная. Главное – раз так много сказано о данной работе, то это означает, что имеется предмет для обсуждения, а вот в других трудах он такого повода не находит. А тогда бы, распалялся начальник, и польза была большая, причём для всех. На том всё завершилось, труд был благополучно утверждён, оппоненты посрамлены.

Пришёл шеф из солидного института, где действительно творили науку, но что-то там не заладилось, поговаривали – с самим директором. Но всё это были слухи, которые Михаила интересовали мало, да и к делу отношения не имели. Зато возможности подучиться ремеслу, как ему казалось, должны были появиться.

Всё сложилось несколько иначе, и будь у Москалёва побольше жизненного опыта, он должен был бы понять это намного раньше – сразу после первого оперативного совещания в отделе.