Тишина под полом

Я не сразу заметил её. Это была не тишина как таковая – нет, скорее отсутствие чего-то привычного. Сначала мне казалось, что я просто устаю, что шум города, обычно просачивающийся сквозь окна даже на четвёртом этаже, стал каким-то странным: не стихающим, а будто приглушённым, как если бы весь мир завернули в вату. Но потом, ночью, когда я остался один, эта тишина начала расползаться по квартире, вползать под мебель, растекаться вдоль плинтусов, как вода в микротрещины старого паркета.

Я жил один, и это устраивало меня. Жилище было съёмное, не новое, но ухоженное, с тёплыми деревянными полами и глубокими окнами. Я работал удалённо, и больше всего в этой квартире мне нравился пол. Он был живым. Иногда скрипел, как будто напоминал о себе, иногда едва ощутимо отзывался, когда я проходил мимо. Эта деревянная плоть под ногами будто запоминала мои шаги, и в этом была какая-то интимная, тихая связь. По крайней мере, я считал это так до тех пор, пока пол не начал меняться.

Скрип сменился глухими щелчками, короткими, как сдавленные вдохи. Сначала я подумал о грызунах, даже вызывал службу. Они ничего не нашли. Принесли какие-то пластиковые ловушки, расставили, ушли. Через неделю я выбросил их – пустые. Но звуки остались. Не постоянные. Они приходили ночью, ближе к четырём. Не скрежет, не шаги – именно звук, будто кто-то с силой вдавливал пальцы в дерево снизу вверх, будто проверял его на прочность. Эти толчки были как пульсация. Иногда мне казалось, что под полом есть нечто живое, только не слишком большое. Что-то, что может двигаться, но предпочитает ждать.

Я стал проводить ночи на кухне, ближе к кафельному полу. Читал, пил кофе, слушал тишину, которая уже не казалась мне просто отсутствием звука – она начала жить. В этой тишине что-то шевелилось, не громко, но достаточно настойчиво, чтобы я перестал её игнорировать. Она была плотной, вязкой, как воздух перед грозой, как ткань, натянутая слишком сильно, вот-вот лопнет. Она исходила из-под пола спальни, из-под тонкой деревянной доски, слегка прогибающейся, если на неё наступить. Я проверил: там не было люка, ничего. Просто доска, как все остальные. Только она почему-то отдавала ощущением… затаённости. Как будто именно под ней эта тишина была особенно глубокой.

Однажды ночью я встал, не включая свет, и лёг на пол, прижав ухо к доске. И впервые услышал не звук, а дыхание. Не человеческое – медленное, как движение воздуха в туннеле, с редкими всплесками силы, будто кто-то затаился в глубине и ждал, пока я услышу. И я услышал. Я лежал и слушал эту тишину, полную дыхания, и она была уже не подо мной – она была во мне. Я не знаю, сколько прошло времени. Утром я проснулся прямо там, на полу. Сухость во рту, затёкшие конечности, лёгкий след занозы на шее.

После этого я начал двигать мебель. В спальне не осталось ничего – ни кровати, ни шкафа. Я вынес всё в гостиную. Я освободил пол, особенно ту самую доску. Мне нужно было видеть, как она себя ведёт, слышать, не мешая. Я оставил там только старый матрас. Спал, если можно так назвать эти тревожные, туманные состояния. Всё чаще я просыпался от ощущения, что пол подо мной дышит в такт моим лёгким. Что тишина будто бы всасывает меня внутрь.

Я начал замечать перемены. Звук шагов перестал быть моим. В спальне я слышал, как кто-то ходит по полу, осторожно, нерешительно, с паузами. Я не вставал. Просто лежал и слушал. В какой-то момент мне показалось, что шаги вовсе не исходят из квартиры. Они – подо мной. Не снизу, с этажа ниже, а прямо под полом, между перекрытиями, как будто кто-то нашёл там щель, втиснулся в неё и теперь учится ходить, повторяя мои движения.

Я начал проводить больше времени в этом состоянии. Днём почти не ел, просто сидел в кресле и ждал. Ночью ложился на матрас и прислушивался. Постепенно я перестал бояться. Тишина под полом была уже не чуждой. Она была частью квартиры, частью меня. Я стал говорить с ней мысленно, мысленно формулировал фразы, не произнося их. Она отвечала. Не словами – ритмом, скрипом, короткими толчками. Мы учились понимать друг друга. Я знал, что нельзя никому рассказывать. Это было бы неправильно – вмешиваться в чужую природу, вскрывать её, пытаться измерить. Её можно было только слушать. Только ощущать. Только ждать.

Иногда я видел сны. Во сне я был под полом. Не в грязи или пыли – нет. Там было просторно, мягко, воздух был тёплым и тяжёлым. Там я чувствовал, как вибрирует дерево над головой. Я видел свои собственные шаги, как тени на потолке. Видел себя лежащим на матрасе. И я знал – скоро это изменится. Что я больше не под полом. Что я уже над ним.

Когда однажды утром я проснулся на кухне, я не помнил, как туда попал. Пол подо мной был холодным. Я пошёл в спальню. Доска была чуть приподнята, едва заметно. Я не прикасался. Просто смотрел. Потом сел и ждал. Целый день. Вечером услышал, как что-то внутри доски скребётся. Оно не хотело выходить. Оно звало меня – не звуком, а ожиданием. Я лёг и стал слушать. На этот раз дыхание было сильнее. Оно не было чужим. Оно повторяло моё.

Сейчас ночь. Свет выключен. Я лежу, и пол подо мной больше не кажется твёрдым. Он тёплый, податливый, как кожа. Я не боюсь. Мне кажется, я всё это время не слушал. Я мешал. А теперь – готов. Я не знаю, откроется ли доска. Но я чувствую, как тишина под полом перестаёт быть тишиной. Это голос. Он зовёт меня, шепчет не звуком, а самой материей. И когда я наконец встану, я, возможно, увижу, что под доской – не пустота, а я сам. Только другой. Тот, кто всё это время ждал снизу, пока я сверху перестану шуметь.

Те, кто не моргает

Я заметил это случайно – всего лишь мелкую, незначительную деталь, которую большинство бы проигнорировало. Я стоял у окна, пил холодный кофе, смотрел на дом напротив. Он был как все: кирпичный, серый, усталый от времени. Окна в нём редко светились. Но в одном – на пятом этаже, в самой середине – я увидел лицо. Оно не двигалось. Не пряталось. Оно просто смотрело прямо на меня. Я не придал значения, мало ли кто и зачем может так стоять. Люди странные, я сам не подарок. И всё же, я замер.

Лицо было абсолютно неподвижным. Без наклона головы, без малейших движений глаз. Глаза были открыты. Никаких штор. Никакого стеклянного блика. Оно смотрело так, как не смотрят люди. Слишком долго, слишком спокойно. Взгляд был пустым, но в этой пустоте чувствовалась угроза. Не агрессия, а именно угроза – как если бы кто-то решил просто быть, и этого было достаточно, чтобы ты начал сомневаться в себе.

Я отвернулся, прошёлся по комнате, вернулся через минуту – лицо всё ещё было там. Те же черты, тот же угол, то же выражение. Я стал навещать окно по привычке. Каждый раз находил этого человека. Или не человека. Я не знал. Он стоял на том же месте, глядя прямо на моё окно, и не делал ничего. Я пытался разглядеть детали – цвет глаз, возраст, но стекло не позволяло. Оно было чистым, но, как будто специально, преломляло образ. Каждый раз лицо оставалось немного размытым, как будто не хотело быть узнанным. Я ждал, что в какой-то момент оно моргнёт. Даст понять: я настоящий. Живой. Но оно не моргало.

На второй неделе я начал закрывать шторы. Не потому что боялся – я не считал себя трусом. Я просто устал от этого взгляда. Он был как пятно на белой рубашке – ты знаешь, что оно есть, даже если не смотришь. Он прожигал меня сквозь ткань, сквозь стены, даже если я не находился в поле видимости. Лицо стало частью моего быта. Оно вторглось в него так незаметно, как влага в трещины фундамента – медленно, но необратимо.

Однажды ночью я проснулся внезапно. Без причины. Ни шума, ни света. Только резкое чувство, будто я не один. Я встал, приоткрыл штору и увидел, что окно напротив освещено изнутри. Это было впервые. До этого свет там не горел ни разу. И в этом свете – то же лицо. Стояло ближе к стеклу. Я различал теперь скулы, лоб, черты губ. Но глаз по-прежнему не видел чётко. Они будто были – и не были одновременно. И, как и прежде, взгляд – в меня. Сквозь ночь, сквозь улицу, сквозь моё сознание. Без моргания.

Я не выдержал и купил бинокль. Настоящий, военный, с регулируемой фокусировкой. Я дождался следующего вечера. Окно напротив было тёмным. Я сидел у своего, с выключенным светом, и ждал. В час ночи оно снова зажглось. И в этом свете снова – он. Я поднёс бинокль к глазам. И что-то во мне оборвалось. Лицо было слишком чётким. Слишком человеческим, чтобы быть настоящим. Оно не дышало. Не двигалось. Оно не имело того микродвижения, что свойственно живому существу. Как будто это был отпечаток лица на стекле. Или манекен. Но я знал, что это не так. Я видел, как свет двигался по коже. Как тонко подрагивали ноздри от колебаний воздуха. Это был кто-то – но он не был живым. Он просто был. Бесповоротно, неизбежно – и смотрел.

На третьей неделе я заметил второе лицо. Ниже, на втором этаже того же здания. Другое. Моложе. Тоже неподвижное. Тоже не моргало. Не смотрело на меня – смотрело прямо. В пустоту. Оно появилось внезапно. Не развилось, не выглянуло – просто было. Я стал считать. Через два дня – третье, на восьмом. Потом четвёртое, чуть в стороне. Все разные. Все неподвижные. Все с открытыми, нечеловечески не моргающими глазами. Я перестал спать.

Иногда мне казалось, что они поворачиваются. Не физически – взглядом. Я чувствовал, как они переключаются на меня, если я прохожу мимо окна. Даже если не смотрю в их сторону. Даже если со спины. Они не двигались. Но присутствие было тотальным. Будто целый дом жил только ради того, чтобы смотреть.

Я начал искать в интернете. Ничего. Ни легенд, ни слухов. Я ходил вокруг дома. Он выглядел пустым. Ни почтовых ящиков. Ни звонков. Ни табличек. Лестница внутри заросла пылью. Я пытался подняться – дверь была открыта. Но уже на первом пролёте меня охватила волна страха. Прямая, необъяснимая паника. Я убежал. Тело решило за меня.

С того момента лица стали появляться не только напротив. Они начали отражаться в зеркалах. Иногда я смотрел на экран телефона, и в чёрном фоне – мелькали глаза. Один раз я заметил лицо в отражении экрана монитора, когда он был выключен. Оно исчезло, как только я моргнул. Но я знал: оно было.

Теперь я не открываю шторы. Я срываю их. Забиваю окна. Выключаю все отражающие поверхности. Я не сплю. Я не хочу видеть. Но они видят. Постоянно. Неотрывно. Не требуя внимания. Просто наблюдая. Они не преследуют. Не дышат в спину. Они не двигаются вообще. И в этом – худшее. Они всегда были. Я просто раньше не замечал. Теперь – замечаю.

И самое страшное… я не знаю, моргну ли я сам в последний раз. Я смотрю в зеркало. И не вижу себя моргающим. Лицо остаётся таким, каким было. Оно смотрит, как и все они. Я закрываю глаза – и вижу, как они все, десятки, сотни, медленно выстраиваются вдоль улиц. В каждом окне. В каждом отражении. И никто из них никогда не моргает.

Тёплый свет витрины

Я впервые заметил её в ноябре, в один из тех вечеров, когда город уже не дышит теплом, но ещё не покрылся инеем. Асфальт был мокрый, бликовал от огней, и всё вокруг дышало предзимьем: люди кутаются, фонари гудят глухо, воздух как бы сжимается между домами. Я шёл без цели – просто не хотел возвращаться домой. Бродил по переулкам, стараясь не повторяться, как будто от маршрута зависело моё внутреннее спокойствие. И вот тогда – я увидел её.

Маленькая витрина. Между двумя пустыми зданиями, за ржавым водостоком. Свет – неоново-жёлтый, не холодный, а мягкий, как от старых ламп в деревенских кафе. Он падал на тротуар ровным прямоугольником, и в этом свете всё выглядело… иначе. Ч чище. Даже грязь на плитке становилась будто нарисованной, декоративной. Я остановился. За стеклом – полка. На ней – ничего. Пусто. Только глубина и тёплый жёлтый свет, исходящий изнутри. Не навязчивый. Приглашающий.

Я не понял, что это за место. Табличек не было. Ни вывески, ни даже следов от прежних надписей. Просто окно – метр на метр – и этот свет, бьющий прямо в грудную клетку. Я стоял, наверное, минуту. Потом пошёл дальше, не оборачиваясь, но ощущение, будто я не один – не покидало. Будто за стеклом кто-то всё же был, просто умел не двигаться. Очень хорошо умел.

На следующий день я пошёл той же дорогой. Нарочно. Хотел убедиться, что всё показалось. Витрина была. Свет – тот же. Но теперь на полке стояла чашка. Белая, керамическая, с крошечным трещинным узором. Внутри – ничего. Ни капли. Но пара – шёл. Я мог поклясться: тёплый, невидимый аромат тянулся сквозь стекло. Что-то сладкое, пряное, как детство. Я почувствовал жажду. Не физическую – иную. Странную. Как будто я должен был знать, что в чашке. Должен попробовать.

Я остался там дольше. Разглядывал. За спиной проходили люди, редкие, спешащие, не обращающие внимания. Кто-то курил. Кто-то говорил по телефону. Никто – не останавливался. Только я. Я вернулся ещё и вечером. Уже темнело, и витрина выглядела ещё ярче. На полке – уже две чашки. Вторая – чуть меньше, с золотистой каёмкой. Рядом – книга. Без названия. Чёрная обложка. Закрыта. Я всё ждал, что стекло дрогнет, или дверь откроется сбоку, но – ничего. Тепло. Свет. И тишина.

Я начал приходить каждый вечер. Не из интереса – из нужды. Как будто внутри меня что-то раскалывалось, если я не видел этот свет. Как будто только он удерживал меня от чего-то неоформленного, но страшного. Я не знал, что это за место. Я пытался спросить у знакомых – никто не слышал. Искал в картах – ничего. Просто пустота между двумя адресами. А я знал: оно есть.

Каждый раз на полке появлялось что-то новое. Сахарница. Старая перчатка. Стеклянный шар. Все предметы были обыденными, но одновременно – идеальными. Они не были выбраны случайно. Они будто помнили, кто я. Я видел там карандаш, точно такой же, как у моего отца. Флягу – как у соседа, исчезнувшего несколько лет назад. Мелочь, на которой был редкий, неходовой год выпуска. Эти вещи… смотрели на меня. Не глазами – присутствием. Я знал: если задержусь ещё дольше – они начнут двигаться. Едва заметно. Но этого хватит.

Однажды ночью я проснулся, не сразу поняв – от чего. Я не слышал звука. Просто… знал, что она горит. Что светит в этот момент. Я накинул куртку и вышел. Город спал, только фонари и машины вдалеке. Воздух был чистый, слишком тихий. Я добежал до того места. Витрина была включена. И в этот раз – стекло было приоткрыто. На миллиметр. Еле-еле. Я почувствовал тёплый воздух. Он пах… собой. Никаких пряностей. Просто – воздух изнутри. Домашний. Такой, как было в детстве, когда мать пекла пирог, а ты болен и лежишь под одеялом. Воздух заботы. Уюта. Но непрошенного.

Я не тронул стекло. Я просто стоял и смотрел. На полке теперь были часы. Настольные. Я слышал их ход – из-за стекла. Тик. Тик. Медленный. Тяжёлый. Как шаги по пустому дому. Я закрыл глаза, и в этот момент, я уверен, стрелка сделала рывок, не соответствующий времени. Будто время внутри шло не так, как здесь.

Я не заметил, как начал оставаться у витрины часами. Иногда – с книгой. Иногда – просто сидел на корточках у стены, слушая, как свет жужжит. Легко. Почти ласково. Иногда мне казалось, что я слышу речь. Неразборчивую, женскую, как если бы кто-то пел за перегородкой из плотной воды. Она не звала. Она говорила, будто знает, что я всё равно вернусь. Всегда.

Через неделю я попробовал прикоснуться к стеклу. Оно было тёплым. Плотным. Как тело. Оно чуть подалось под пальцами – не стекло, скорее мембрана. За ней что-то живое. Свет мигнул. Всего на секунду. Но этого хватило, чтобы всё внутри витрины изменилось. Полка исчезла. Вместо неё – пол. Старый деревянный пол, уходящий вглубь. И тень – в самом конце. Я отдёрнул руку. Свет снова стал прежним. Полка. Чашки. Всё как было.

Я понял – витрина не просто витрина. Это окно. Или щель. Или… граница. Не метафора. Настоящая. То, что смотрит изнутри, умеет менять одежду. Умеет притворяться уютом. Оно изучает. Выбирает.

Я пытался не приходить. Три дня. Но всё остальное в жизни стало безвкусным. Еда – как вата. Сон – беспокойный. Люди – неузнаваемы. Всё казалось нарисованным, фальшивым. Только там – свет, и он был настоящим. И я шёл снова. И знал: рано или поздно – я открою стекло. Я сделаю шаг.

На четвёртый вечер, после того как я снова подошёл к витрине, стекло было уже не приоткрыто – его не было вовсе. Прямоугольник света лился наружу без преград, отбрасывая на тротуар чёткую золотистую дорожку. Внутри – всё тот же деревянный пол, уходящий в глубину. Не полка, не декоративная сцена – настоящее пространство. Оно не выглядело большим, но не имело конца. Прямо за порогом – комната, тусклая, старая, с креслом, на котором лежала ткань. Чуть дальше – тень, напоминающая книжный шкаф, и нечто, что могло быть лестницей вниз. Свет был неравномерным, но таким живым, что я чувствовал: воздух там теплее, чем здесь, и пахнет – как воспоминания.