© Сенча В. Н., 2025

© Ждановская О. И., художник

© ООО «Издательство Родина», 2025

* * *

Моему брату, Александру Николаевичу, посвящаю…

Повести

Рысья Падь

Пролог

Падь – резко очерченная, глубокая, неширокая долина, обычно заросшая лесом… Урочище – местность, выделяющаяся среди окружающего ландшафта естественными границами, признаками…

Из толкового словаря Ефремовой

…Мороз ударил такой, что даже частый в эту пору снегирь – и тот, обессилев, падал на лету. Вятка, ещё накануне пестревшая чёрными пятнами промоин, за две лютых ночи побелела и, засверкав на солнце мириадами бриллиантовых искорок, наконец окончательно заснула. Лес на крутых увалах безмолвно затих, покрывшись солидной сединой. От небывалой стужи с лёгкостью от верхушки до корневищ лопались вековые сосны; и если б градусы перевести на джек-лондоновские Фаренгейты, показалось бы, что началось светопреставление.

Январь 1922 года оказался трескучим и малоснежным. Зимний солнечный диск был румян, напоминая масляный блин. Быть летом хорошему урожаю, улыбались, кутаясь в овчину, местные старожилы, не забывая добавлять, что до хлебной страды ещё дожить надо бы. Ведь с таким неурожаем, какой случился в минувшем году, недолго и ноги протянуть…

Вчерашний курсант седьмых Борисоглебских кавалерийских командных курсов, а ныне младший командир Рабоче-крестьянской Красной армии Алексей Озерков возвращался домой, в родную деревню Озерки, что в урочище Рысья Падь. На душе было светло и радостно. Грудь переполняла гордость – и за себя, и за Страну Советов, одолевшую-таки и белогвардейцев, и белополяков, и всяких там империалистов и иностранных наймитов. Но и это ещё не всё. За себя же гордость распирала потому, что где-то там, глубоко под шинелью, на Алёшкиной груди красовался главный секрет для всех родных и деревенских – орден Красного Знамени. Раньше такую награду красноармеец Озерков видел разве что на груди своего командира да у товарища Котовского; у прочих же его сослуживцев ничего подобного не было и в помине.

Нет, награждать-то, конечно, бойцов награждали, но только не орденом. Вон, товарища Топоркова за бой под Каховкой прямо перед строем облагодетельствовали «революционными шароварами»; а пулемётчика Ваську Речкина за срыв махновской кавалерийской атаки премировали трофейным серебряным портсигаром. Васька раньше и не курил вовсе, теперь вот пришлось держать марку. А как же? Все на привале потянутся, бывало, за кисетами с махрой, ну а для Речкина – тот самый случай блеснуть драгоценной вещицей. Не спеша достанет, степенно раскроет, подденет уже приготовленную загодя самокрутку, предложит одному-другому сослуживцу. Потом все затянутся, и он вместе со всеми – для блезиру, так сказать. Знает, что кто-нибудь из бойцов обязательно подойдёт и скажет:

– Покажь партсигару, браток…

– Держи, – ответит Васька, не в силах сдержать улыбки. – Сам товарищ Будённый вручил. Из рук, понимашь, в руки. Спасибо, грит, товарищ Речкин, что благодаря вам, Махно, значится, досталось по сопатке…

– Так и сказал? – не верили красноармейцы.

– Именно так, да ещё и руку крепко пожал, аж до боли…

– Красивый, – качали головами, рассматривая подарок, бойцы. – Офицерский, видать…

– Пожалуй, – подтверждал Речкин. – То ли графский, либо князя какова аль самого генерала. Однозначно – трофейный. Вот так-то, братцы…

Были на памяти у Алёшки и другие примеры того, как поощрялись бойцы его полка. Кузьму Артамонова командир полка, расцеловав, отпустил до родного хутора на целых десять суток. Потому как – заслужил. Во-первых, у Кузьмы одиннадцать дитёв, половина из которых, считай, семеро по лавкам, мал мала меньше. А супруга у него, как сказывал, уж слишком хворая; да двое стариков, да и семья-то безлошадная… Но не это главное, этим отпуск не завоюешь. Артамонов в бою с антоновцами пленил самого Яшку Санфирова, командира Особого повстанческого полка, по сути, антоновской гвардии. За ним ещё с зимы гонялись, а Кузьма – нате вам, товарищи, этого бандита, живого и пленённого. Вот за такое-то дело и отпустили Артамонова на побывку.

Алёшка Озерков отличился совсем в другой операции – там же, на Тамбовщине. Вызывает его как-то командир, товарищ Остроухов, и начинает с ним прямо на совещании доверительный такой разговор. Так, мол, и так, красноармеец Озерков, теперь вы уже младший командир, и на вас возлагается ответственное боевое задание государственной важности. Бандитский отряд Васьки Карася в триста штыков и сабель засел в Воронцовском лесу, километрах в тридцати отсюда. Люди в банде отчаянные и крайне опасные. Боевая задача: с группой красноармейцев, возглавить которую поручается вам, товарищ Озерков, отвлечь противника, постараться оттеснить на открытую местность, где бандитов будут ждать наши пулемётные команды.

– Для успешного исхода операции, – обратился комполка к собравшимся, – предлагаю отряд Озеркова увеличить до семидесяти человек. У бандитов должна возникнуть иллюзия, что против них выдвинуты все силы нашего полка. Вопросы есть?

– Есть, – привстал контуженный накануне командир взвода Пеньков. – Не совсем понял, товарищ комполка, что должно появиться у бандитов-то – профузия? Понос иль чё?

– Иллюзия, товарищ Пеньков, – нахмурил брови командир, – ощущение такое обманчивое, будто наших тьма-тьмущая, а на самом деле – совсем мало. Ясно, да?

– Уху…

– А насчёт «профузии», предупреждаю всех, чтоб яблок зелёных не грызли, да и воду где попадя не хлебали… Все свободны, Озерков останьтесь.

Комполка ещё битый час, тыча карандашом в оперативную карту, инструктировал Алёшку, где лучше устроить засаду, а куда вообще не соваться.

– Надеюсь на тебя, Озерков. Потому как от твоих грамотных действий зависит, понимашь, весь исход операции. Не подведи уж…

– Никак нет, не подведу, товарищ Первый!

– Ну и лады, сынок. А сейчас обойди бойцов, успокой. Да и сам, слышь, выспись хорошенько. Завтра ба-а-альшая заварушка намечается…

Поспать так и не удалось, а заварушка и впрямь выдалась ещё та. Отряд Васьки Карася отчаянно отбивался, не желая из густого леса выскакивать под пули. Тут-то и пригодилась Алёшкина молодецкая смекалка. Разделив по ходу боя красноармейцев на три группы, он приказал одной остаться в центре, а двум другим зайти во фланги. Потом поочерёдно организовывал атаки то с одной стороны, то с другой, то с третьей. Тогда-то у бандитов и создалась та самая «иллюзия», по вине которой они постепенно стали выходить к открытой опушке леса. Заметив, что карасёвцы совсем растерялись, Алёшка первым закричал «ура!» и, минуя густой ельник, повёл красноармейцев в решающую атаку.

В том бою отряд Васьки Карася потерял две трети личного состава, а ещё через несколько дней был полностью уничтожен; главаря же изрубили кавалеристы. Не уберёгся и Алёшка: бандитская пуля, попав в грудь, застряла глубоко под рёбрами. Ничего, сказал ему тогда товарищ Остроухов, были бы кости – мясо нарастёт…

Орденом красноармейца Озеркова наградили уже в госпитале. Приехал комполка, какие-то важные военачальники и сам товарищ Тухачевский. Он-то и прикрутил награду прямо к Алёшкиной пижаме. Будем посылать учиться в Академию, заверил красноармейца товарищ Тухачевский. Нам, сказал, такие командиры страсть как нужны…

Занятый мыслями, Алёшка шёл по заметённой снегом просёлочной дороге уже который час. От железнодорожной станции до Лебяжьей Слободки тридцать вёрст он проехал на нанятых крестьянских санях; потом, перейдя Вятку, заночевал у старого знакомого. А наутро, чуть свет, отправился в дорогу пешком. Пройти до родных Озерков ему предстояло ещё шестнадцать километров. Ох, велики вы, вятские просторы…

Мысли в молодой голове роились, словно пчёлы в июльском улье. Он вспоминал, как находясь в госпитале, закрутил нешуточный роман с медсестричкой Дашенькой. Правда, из затеи сделать ей предложение ничего путного не вышло, так как оказавшийся в том же госпитале по причине ранения руки Алёшкин командир Николай Григорьевич Остроухов, в отличие от младшего командира Озеркова, времени даром не терял и вскорости женился на этой самой Дашутке. Медсестричка уехала вместе с Остроуховым в Москву, в Академию, а Алёшка… Алёшка остался с носом.

За радужными мыслями красноармеец едва не заплутал. Засмотревшись на ровную верёвочку крупных следов, он как заворожённый шёл за этой цепочкой. Снег был неглубокий, иссиня-белый, искристый. Несмотря на то что сверху жарился солнечный блин, холод проникал, казалось, до самого сердца. «Молодец, что вместо обмоток валенки захватил», – мысленно похвалил себя парень. На душе было легко, а ноги сами несли к дому. В этом «дремучем» лесу для него всё было родным – и ели с соснами, и непроходимые заросли вересковника вдоль овражистых впадин, и засыпанные снегом пирамидки муравейников.

Алёшка решил немного срезать. «Если пойду по следам, как раз удачно обойду кряж, – подумал красноармеец. – Тем более, снег неглубокий, а под ёлками и вовсе замёрзшая трава просвечивает…»

Солнце ярко светило, деревья от мороза дружно трещали, а на душе было светло-светло – почти так же, как в бездонном небе. Впереди Алёшку ждал родной дом, тятя с маманей, братья и сёстры, куча родных и знакомых. Хорошо было Алёшке Озеркову, а потому и шлось ходко.

Здесь, в родных кущах, вдали от полей сражений и опасностей, красноармеец, несмотря на зимнюю стужу, настолько оттаял душой и настолько расслабился, что, будь он не здесь, а где-нибудь на войне, обязательно заметил бы те два глаза, что внимательно наблюдали за ним – с того самого момента, когда паренёк по неосторожности пошёл по следам лесного жителя…

Всё произошло мгновенно. Он лишь успел почувствовать сильный удар по затылку, сопровождаемый чьим-то до жути страшным рыком. Резкая боль в горле, звёздочки перед глазами, темнота и… светлый вход в конце длинного тоннеля.

Когда через час над лесом неожиданно занялась январская скорая вьюга, обещая долгожданное потепление, первая снежинка, всё ниже и ниже кружась, наконец упала куда-то под дерево. Туда же, под старую сосну, вскоре надуло тысячи искромётных снежинок. Многие из них, мягко ложась на расширенные зрачки красноармейца, уже не таяли…