– Так, – негромко проговорил Басаргин и осторожно посмотрел на Цыкина и Осецкого: как, дескать, быть-то? – Значит, все-таки едешь?

– Подумаю. – Апыхтин принес из кухни тарелки, вилки, Осецкий за это время нарезал копченой осетрины, разодрал на куски курицу, разлил по стаканам водку.

– И часто приходят? – неожиданно прозвучал в общей тишине вопрос Цыкина.

– Кто? – живо повернулся к нему хозяин, прекрасно понимая, о чем тот спрашивает. И что-то мелькнуло в глазах Апыхтина, какой-то огонек затаенного интереса.

– Ну как... Ты же сам говорил... Катя и Вовка. – Цыкин был сбит с толку и вопросом Апыхтина, и его улыбкой, и наступившей тишиной, и тем ударом ноги, которым под столом наделил его Басаргин.

– А, эти... – небрежно махнул рукой Апыхтин, но не было в его жесте пренебрежения – это все поняли. – Заходят иногда... Может, и сейчас подойдут... Они все время где-то рядом... То в прихожей, то за шторой... Как тебе объяснить... – Апыхтин обращался только к Цыкину. – Они почти прозрачные... И с каждым часом, я заметил, становятся все прозрачнее... Поэтому я не всегда их даже и замечаю, иногда прохожу сквозь Катю и только потом спохватываюсь... Она не обижается, – заверил Апыхтин каким-то будничным голосом, будто говорил о чем-то совершенно естественном.

– Ладно, – сказал Басаргин твердо и озабоченно. – За что пить будем?

– Как за что, за упокой, – живо откликнулся Апыхтин и весело посмотрел на каждого. И столько было в его глазах неподдельного интереса к тосту, что все трое заместителей лишь подавленно переглянулись. – Ну что ж, земля, как говорится, пухом, – не то предложил, не то спросил Апыхтин, и глаза его за очками сверкнули радостным ожиданием, – ох и выпьем, ребята, ох и выпьем.

* * *

Капитан Юферев с молчаливой настороженностью смотрел на Брыкина. Тот был сосредоточен, вошел с большим целлофановым мешком, помялся у двери – ничего, дескать, если я с мешком да в кабинет? Капитан в ответ лишь кивнул. Брыкин поставил мешок в угол и, присев к столу, вопросительно посмотрел на Юферева.

– Ну и что? – спросил тот.

– А ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем, Саша. Больше двадцати ящиков мусора перелопатили за пять часов. Столько наслушались от жильцов, столько всего насмотрелись в самих ящиках, столько тайных сторон жизни наших граждан открылось...

– Остановись, – хмуро сказал Юферев. – Нашли?

– Нет, Саша, не нашли.

– И штыря тоже нет?

– Нет. Но крови видели... Я за всю жизнь столько не видел. Бинты, тряпки, трусы, рубашки... Все в кровище! Такая криминальная вонь идет из этих ящиков... Дышать нечем.

– Значит, нож он не выбросил, – растерянно проговорил Юферев. – Решил себе оставить.

– Оно и понятно! – оживился Брыкин. – Инструмент, видимо, хороший, надежный, испытанный инструмент... Зачем же выбрасывать? В жизни все пригодится.

– Значит, не выбросил, – повторил Юферев.

– Или не нашли, – утешил капитана Брыкин. – Ведь весь мусор города осмотреть невозможно. Отошли они, к примеру, метров на триста, на километр отъехали на машине и бросили с моста в речку... В канализационный люк, в водосточную решетку... Потомки найдут, подивятся мастерству оружейников в конце двадцатого века, а?

– Да-да, конечно, – рассеянно отвечал Юферев. – Найдут, подивятся. Ну ладно. – Он с силой потер ладонями лицо, покрытое длинными глубокими морщинами. – Ладно... Оботремся, переморгаем.

– Мне не столько обтираться надо после этих мусорных ящиков, сколько отмываться! – рассмеялся Брыкин, и его круглые щечки сделались еще румянее.

– Что там у тебя в мешке-то? – спросил Юферев. – Похвастайся.

– Опять же мусор, – весело ответил Брыкин. – Как ты и велел – собрали все, что можно было ухватить пальцами человеческой руки. На всех этажах. Во всех закоулках. Под всеми батареями! Домоуправление должно нам хорошую премию отвалить за проделанную работу.

– Отвалят, – вздохнул Юферев. – Догонят и еще раз отвалят. – Он вышел из-за стола, постоял над мешком, не зная, с какой стороны к нему подступиться. Потом не торопясь, без всякого интереса заглянул внутрь, беспомощно посмотрел на оперативника.

– Мусор, – сказал тот, разведя руки в стороны. Дескать, чем богаты, тем и рады.

– Вижу, что не золото, – вздохнул Юферев и, перевернув мешок вверх дном, высыпал все его содержимое на пол посреди кабинета. Покатились к стенам пивные пробки, завоняло старыми окурками, разноцветно и шуршаще осыпались бумажки, какие-то комки, смятые пачки сигарет, сверкнули разноцветной пластмассой пустые зажигалки, бесшумно улеглись на пол бритвенные лезвия, несколько шприцов, брошенные захмелевшими наркоманами, сверкнули осколки разбитой бутылки... – Поработали, – пробормотал озадаченно Юферев. – Вижу, что время зря не теряли.

– Говорю же, мы оставили после себя самый чистый подъезд в городе!

Юферев продолжал стоять над кучей мусора, соображая, что с ней делать: тут же выбросить или попытаться разобрать все это бесконечное множество отходов современной жизни.

– Подумать только, – пробормотал он подавленно. – В таком месиве мусора может таиться истина!

– Саша! – потрясенно произнес Брыкин. – Как глубоко и проникновенно ты мыслишь!

– Как могу, так и мыслю. – Юферев присел на корточки. – Располагайся рядом, – сказал он Брыкину. – И начнем.

– Чего начнем-то?

– Перебирать. Бумажку за бумажкой, окурок за окурком.

– Если по мне, Саша, то наши возможные открытия обретут смысл, если мы точно будем знать, где лежал тот или иной окурок, пробка, бумажка, шприц.

– Преступники могли обронить нечто стоящее на любом этаже.

– Тоже верно, – уныло согласился Брыкин, присаживаясь рядом. – Чего ищем-то?

– Понятия не имею, – ответил Юферев. – Вдруг что-то засветится, какая-нибудь вещица пискнет тонким голосом прямо в твоих пальцах, может, пробка подмигнет пьяным глазом... Возле моего стола стоит корзина для бумаг... Тащи ее сюда. Будем постепенно ее наполнять, выносить во двор, снова наполнять и снова выносить... Возражения есть?

– Есть, но они несущественны. – Брыкин принес проволочную корзину, сам присел рядом и взял из кучи первую попавшуюся папиросную пачку. Заглянул внутрь, понюхал, прикрыв глаза, пожал плечами и бросил пачку в корзину.

Вскоре в нее без задержки перекочевали остальные пачки из-под сигарет, пивные пробки, обертки от жвачек, шоколадных батончиков, винтовые пробки из-под разнообразных, но неизменно поддельных водок, в полной мере отражавших образ жизни, быт и устремления жильцов дома в конце второго тысячелетия.

Юферев и Брыкин сосредоточенно разворачивали каждую бумажку, заглядывали в каждую смятую пачку из-под сигарет, осматривали пробки, спичечные коробки, использованные зажигалки и все это молча бросали в корзину. Когда она наполнилась, Брыкин, не говоря ни слова, поднялся, взял ее и вынес во двор. Вытряхнув все в мусорный ящик, вернулся обратно. Юферев внимательно рассматривал голубоватую бумажку размером в половину писчего листа.

– Счастливая находка? – спросил Брыкин.

– Не знаю, насколько счастливая, но сдается мне, что это все-таки находка. – Юферев взглянул на присевшего рядом Брыкина и протянул ему листок.

– Что это?

– Телеграфный бланк. Почему-то смят в комок, почему-то пахнет духами, почему-то со следами губной помады.

Брыкин взял телеграфный бланк, осмотрел со всех сторон, понюхал, поводив им мимо носа в разных направлениях.

– Не помнишь, где ты его нашел?

– В подъезде, – Брыкин пожал плечами.

– Выше квартиры Апыхтина? Или ниже?

– Это имеет значение?

– Конечно, – ответил Юферев, но пояснять ничего не стал и отошел к столу. Разложив бланк на гладкой поверхности, распрямил, сел в жестковатое кресло, которое отличалось от табуретки разве что спинкой да двумя подлокотниками, о которые прежний хозяин имел обыкновение открывать пивные бутылки. – Ты продолжай, – сказал он Брыкину. – А я пока маленько того...

– Что «того»?

– Подумаю.

– Хорошее дело, – одобрил Брыкин и снова склонился над мусором.

Пустой телеграфный бланк, лежащий на столе перед Юферевым, был не столь простой находкой, как это могло показаться человеку случайному, неопытному или попросту равнодушному. Юферев и обрадовался ему, и насторожился, и почувствовал легкий прохладный ветерок, исходящий от мятого клочка бумаги. Он уже сталкивался с чем-то подобным. Озноб, неуловимой волной пробежавший по всему телу, подтверждал – удача. Что-то приоткрылось в событиях, что-то засветилось в той кромешной темноте, которая окружала следователя последние часы.

Юферев осторожно перевел дыхание, словно боялся сдуть с бланка невидимые следы преступников, словно опасался, что вот-вот может слететь со стола этот голубоватый листок бумаги и унесет его, унесет злой ветер, запущенный силами недобрыми, сатанинскими. Это ощущение было настолько сильным, что он не выдержал и положил на листок железный дырокол.

И помимо его воли перед глазами вдруг возникла картина преступления, причем так явственно, с такими подробностями, что он закрыл глаза. Но возникшая картинка не стала от этого бледнее, она сделалась режуще-четкой, каждая подробность светилась в темноте и врезалась, навсегда врезалась в сознание. То ли от самой бумаги исходили эти наполненные ненавистью волны, то ли Юферев смог вызвать в себе какие-то неведомые силы и считывал с голубоватого бланка страшные видения...

– Послушай, Валера... – Юферев с трудом оторвал ладони от лица. – Послушай... Как мог этот бланк оказаться в подъезде?

– Да как угодно, – не задумываясь ответил Брыкин. – Тысячу способов могу назвать.

– Начинай, – тихо сказал Юферев.

– Что начинать?

– Перечислять эту тысячу способов. Итак, слушаю тебя... Способ первый.

– Ну... – Брыкин замялся. – Кто-то кому-то давал телеграмму, случайно или не случайно на почте сунул бланк в карман, а обнаружив его уже в подъезде, скомкал и выбросил.

– Обычно комкают бланки и выбрасывают их, когда написано что-то ошибочное, когда человек написал неправильный адрес, неудачный текст... А здесь нет ничего. Бланк чистый, если не считать губной помады.

– Хорошо! – охотно согласился Брыкин. – Девушка была на почте, отправила телеграмму, а один бланк сунула в сумочку – вдруг пригодится для интимных надобностей.

– Но ведь не могла же она его скомканным сунуть в сумочку!

– В сумочку она положила бланк, переломив пополам, – твердо сказал Брыкин. – А в подъезде вытерла им губы и, скомкав, бросила в угол. Годится?

– Нет, – Юферев улыбчиво покачал головой. – Прежде всего, здесь нет ровного излома. Никто никогда этот бланк не складывал ни пополам, ни вчетверо... Дальше... Этим бланком никто губы не вытирал.

– Но ты сам сказал, что там следы помады.

– Да, следы есть, Валера. – В голосе Юферева появилась некоторая торжественность. – Этого бланка кто-то лишь коснулся губами, нежно и трепетно. Или можно сказать иначе – бессознательно, волнуясь, трепеща. Здесь видны даже отпечатки губ с двух сторон... Женщина как бы взяла уголок бланка губами...

– А! – махнул рукой Брыкин. – Знаю. Видел. Сам видел. Есть у них такой прием – обхватывают губами платочек, газету, в данном случае это мог быть телеграфный бланк... Чтобы снять с губ излишки помады или же сделать эту помаду равномерной, слой подровнять, понимаешь?

– Нет, и это объяснение не подходит. Больно нежные касания. Никто этой бумагой слой помады не подравнивал.

– Что же делали с этим бланком? – Оставив наконец корзину, Брыкин приблизился к столу.

– Я бы сказал, но ты не поверишь, – Юферев затаенно улыбался.

– Поверю! – клятвенно заверил Брыкин и даже руку приложил к тому месту, где, по его представлениям, должно было находиться сердце.

– Его показывали.

– Кто показывал? Кому?

– Понимаешь, я прямо вот вижу, как это происходило! – воскликнул Юферев и опять почувствовал пробежавший по телу холодок озноба.

– Ну? – снисходительно произнес Брыкин.

Юферев некоторое время смотрел прямо перед собой в грязноватую стену кабинета, словно не решаясь поделиться тем, что вдруг каким-то невероятным, колдовским образом открылось ему в эти минуты.

– Значит, так, – сказал он, преодолевая в себе какое-то сопротивление. – Значит, так... Их было трое – двое мужчин и одна женщина. Да, трое.

– Ты имеешь в виду убийц?

– Вошли в подъезд порознь, чтобы не привлекать внимания. Поэтому, если завтра будешь спрашивать жильцов, не входили ли трое... Сразу говорю – не входили.

– А я буду об этом спрашивать? – удивился Брыкин.

– Да, завтра с утра. Так вот, продолжаю... Женщина подошла к двери и позвонила. Когда увидела, что в «глазок» на нее кто-то смотрит, показала бланк, дескать, телеграмма пришла. Апыхтинская жена, естественно, поверила, никакой опасности в женщине не почувствовала. И открыла бронированную дверь. В ту же секунду в квартиру ворвались мужчины. Женщина после этого просто сбежала вниз по лестнице. По дороге скомкала и выбросила телеграфный бланк. Коснулась его губами скорее всего, когда подходила к двери, когда звонила и ожидала, пока ей откроют дверь.

– Надо же. – Брыкин потянулся к голубоватой бумажке, но Юферев решительно отвел его руку в сторону.

– Ты уже достаточно насмотрелся. Здесь следы помады, эксперты увидят отпечатки губ. А это не менее надежно, чем отпечатки пальцев.

– Все это, конечно, интересно, – протянул Брыкин. – Но больно уж сомнительно.

– Если объяснишь, как в подъезд попал этот бланк, заметь, новый бланк, но скомканный, в губной помаде, но без единой буквы, строчки... Если объяснишь это, я охотно откажусь от своей версии.

– Нет, зачем же от нее отказываться... Она мне нравится, – сказал Брыкин. – Где же мы нашли этот голубенький комочек, вот бы припомнить!

– Не надо. Это не имеет значения. Конечно же, она не бросила его сразу у двери. Когда мужики ворвались в квартиру, женщина не стала вызывать лифт, ей надо было побыстрее уйти с этажа. И она ушла. А бланк бросила по дороге.

– Неужели именно его ты и надеялся найти? – спросил Брыкин с восхищением.

– Нет, конечно... Но что-нибудь в этом роде... Это могла быть едва початая сигарета, какая-нибудь мелочь из квартиры Апыхтина, что-нибудь в крови... Ты видел, сколько там было крови? Не может быть, чтобы у них на руках, на одежде не осталось ни капли. Когда мы их найдем, то обязательно обнаружатся вещи со следами крови.

– Не обнаружатся, – сказал Брыкин.

– Почему?

– Сам же говоришь – грамотные ребята. Я бы на их месте все сжег, вплоть до носков, трусов, майки.

– Тоже верно, – согласился Юферев.

– Значит, ищем женщину?

– Да, ищем женщину, которая пользуется такой вот красной помадой. Цвет довольно редкий, – заметил Юферев. – Сейчас красятся синей помадой, зеленой, малиновой, видел даже желтую, но такую, чисто-красную... По-моему, редкий цвет. Во всяком случае, не столь уж частый.

– Если она не сменила помаду после сегодняшних событий, – заметил Брыкин.

– Это невозможно. Помады слишком дорогие, чтобы ими вот так легко бросаться. И потом... – Юферев помолчал. – Почему, собственно, она должна ее менять? В квартире не была, следов не оставила, единственный человек, который ее видел, с которым она разговаривала, – жена Апыхтина... Она ничего уже не скажет. Нет-нет, у этой женщины, как мне кажется, молодой женщины, нет причин маскироваться, менять внешность, одежду, помаду.

– Думаешь, молодая? – с сомнением спросил Брыкин, не заметив, как сам втянулся в обсуждение юферевской догадки.

– Конечно! Отморозки не возьмут с собой на дело старуху или женщину в годах... Это должна быть их баба, их подруга и соучастница... Она скорее всего и раньше помогала им, или, скажем иначе, они и раньше привлекали ее для своих дел. Опять же помада, – Юферев взглянул на бланк, лежащий перед ним на столе. – Губастенькая девушка. Яркая. Отчаянная.

– Саша! – воскликнул потрясенный Брыкин. – А это откуда взял?

– Посмотри на отпечатки... Эти губки тоненькими не назовешь. Могу кое-что и о волосах сказать... Скорее всего светлые у нее волосы, крашеные.

– Это тоже видно по губной помаде? – Брыкин уже совладал с растерянностью и вернулся к своему обычному насмешливому тону.

– Жопастенькая девочка, – проговорил Юферев, даже не услышав вопроса оперативника. – Мне так кажется, – добавил он, словно извиняясь за излишнюю самоуверенность.

– Издеваешься?

– Ничуть, – Юферев покачал головой. – Ничуть, Валера. Хочешь, поделюсь?

– Ну? – настороженно произнес Брыкин, словно опасался, что его обманут, обмишулят, выставят дураком.

– Представь себе молодую женщину, стоящую за ширмой. И сквозь вырез в ширме ты видишь только полные губы, выкрашенные помадой чистого красного цвета... Представил?

– Ну?

– Остальное можешь вообразить?

– Конечно! Теперь, когда ты все рассказал, у меня перед глазами ничего другого и не возникает!

– У смуглых женщин редко бывают пухлые губы, – проговорил Юферев, почему-то смущаясь. – Во всяком случае, в моей жизни такие не встречались. У худосочных девиц это тоже большая редкость, как мне кажется, – опять добавил Юферев. – И потом, знаешь... Ее приятели, эти отморозки... Достаточно крутые ребята, верно?

– Куда уж круче!

– У них свои вкусы... Они выбирают женщин, которые привлекают внимание окружающих, хотят, чтобы все видели, какая обалденная телка у него, какая оторва, какая сексуальная стерва... Какие у нее ноги! Какое на ней шмотье! Как она хохочет, показывая всем желающим все тридцать три своих зуба!

– Тридцать два, – поправил Брыкин.

– Да? – удивился Юферев. – А мне почему-то казалось, что у человека тридцать три зуба... Надо же...

– И где же он находится, этот тридцать третий? – расхохотался Брыкин. – Ладно, Саша, ладно... Все это очень интересно, но при одном условии – что эта баба действительно существует, что она в самом деле коснулась губами телеграфного бланка, когда звонила в апыхтинскую квартиру.

– Вот этим ты завтра с утра и займешься, – сказал Юферев. – А я отправлюсь в банк. Знакомиться с тамошними порядками. С тамошними людьми.

– Постой-постой! – забеспокоился Брыкин. – Что значит займешься? Как я найду красавицу, которую ты так явственно увидел на этом бланке?

– Рассказать? – удивился Юферев. – Тебе? Мастеру сыска? Человеку с собачьим нюхом? Валера, я не могу поверить, чтобы такая женщина вошла в дом и никто этого не заметил, никто не обратил на нее внимания, никто не скользнул блудливым взглядом по ее губам. Подъезды запираются, установлены сложные замки, которые открываются с помощью каких-то кодов, набора специальных цифр. Если же отморозки узнали код заранее, то все равно ее должны были увидеть – идет девяносто девятый год, Валера! Люди смотрят друг на друга подозрительно и опасливо, от каждого ждут пакости, ставят бронированные двери, подъемными кранами укладывают на дороге многотонные бетонные блоки, чтобы во двор не въехала чужая машина. Окна первых этажей забраны решетками, будто тюрьма арендует эти здания. У каждого в кармане газовый баллончик! Наступили наконец счастливые перемены, страна вступила в рыночные отношения! У нас нет, слава богу, цензуры, каждый говорит все, что хочет, желающие могут даже рассказать анекдот о президенте или послать его на все тридцать три буквы русского алфавита! Ты забыл, в какое время живешь, Валера! Не может такого быть, чтобы во двор вошла незнакомая, смею надеяться, яркая женщина, прошла вдоль всего дома, вошла в подъезд, поднялась на какой-то там этаж, позвонила в дверь известного банкира... И чтобы всего этого не увидела ни одна живая душа?! Думаешь, такое возможно?

– Этот мусор, – Брыкин кивнул на середину комнаты, – можно выбрасывать?

– Досмотрим уж до конца. – Юферев вышел из-за стола. – Но кажется мне, что главное мы уже нашли.

* * *

В эту ночь Апыхтин почти не спал. Время от времени впадал в какое-то тягостное забытье, чувствовал себя тяжелым, неповоротливым, взмокшим и даже, забываясь, жалко и беспомощно постанывал. Потом спохватывался, садился на кровать и тут же вспоминал все, что произошло накануне.

– О боже... – произносил он с тяжким вздохом.

И снова опрокидывался на подушку.