Уважаемый читатель!

Третья моя книга под двойным названием «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» написана также в поэтической форме и является логическим продолжением двух первых под общим названием «Размышления о былом». Здесь, как и в предыдущих двух книгах, фрагментарно описываются исторические события во времена царствования Петра I, Екатерины II и до нашего времени. Эти события так или иначе были связаны с Санкт-петербургским (Ленинградским) горным институтом, жизнью страны в период до революции и после. Так сложилась судьба, что моя учеба в этом прекраснейшем высшем учебном заведении с его великолепным профессорско-преподавательским составом, воспитанным в лучших традициях русской, советской интеллигенции, проходила в знаменательные 60-е годы XX столетия. Это время научно-технического прогресса, первых полетов в космос, освоения Арктики, подъема энтузиазма и веры у большинства советских людей в светлое будущее своей страны.

Но это время и завершения хрущевской оттепели и начала эпохи застоя. Это время появления шестидесятников и диссидентов, мечтавших о совершенствовании социалистического строя, а также время зарождения и расцвета бардовских песен Визбора, Высоцкого, Окуджавы, Городницкого и многих других. Эта книга о становлении атомной промышленности и создании первой атомной бомбы в СССР из урана, добытого в поселке Табошар Таджикской ССР, где после окончания института волею случая мне довелось работать и жить.

Книга посвящается всем преподавателям и выпускникам Санкт-петербургского (Ленинградского) горного института.

С надеждой на благосклонное отношение к этой книге,

Виктор Моисеев

О себе, о вузе и о времени

Книга Виктора Моисеева «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый»  это не только история известного вуза и связанные с ним исторические события в восприятии и осмыслении одного из его выпускников. Это также в некоторой степени история народной страны, имя которой – Советский Союз. Жизнь страны с ее сложностями, трудностями, проблемами и недостатками, с мечтами и надеждами, добродушием и трудолюбием, настойчивостью и стойкостью ее народа… В центре внимания книги – судьба обычного паренька, его учеба, формирование характера, его личная жизнь на фоне жизни огромной страны. Он сам кузнец своего успеха, своего счастья: становится студентом, постигает умом и сердцем много нового, интересного, важного. Получает специальность, создает семью, успешно трудится, завоевывает авторитет, становится личностью.

Автору удалось передать атмосферу того времени – одновременно и непростого, с наличием негатива, и дающего возможность простому человеку достигать высокой цели, и романтичного, открытого для прекрасных порывов души, осуществления мечты через упорство и трудолюбие. В этом – бесспорная ценность книги…

Михаил Поздняков,

писатель, председатель Минского городского отделения

Союза писателей Беларуси, лауреат Национальной литературной премии и многих других Республиканских и Международных литературных премий

Предисловие

Июль, 1971 год. Таджикистан. Поселок горный Табошар.

Два года после института работал на секретном я объекте

(А что было ранее в секрете – сейчас найдете в интернете).

Прибыл инженером рядовым, а вскоре начальником отдела стал.

Вызвал особист¹. Я и он – одни в его мы кабинете.

Несколько минут, изучающе смотря, молчит.

Думаю: «Зачем он вызвал, может, что я натворил?»

А он, достав папку из стола, мне тихо говорит:

«Ваше личное дело передо мной – его я изучил!

Ты комсомолец, и в институте роль активную играл

(Наверное, прочел, что комсомольским вожаком я в группе стал,

Не знал, что я лишь с комсомольцев взносы собирал и их сдавал),

И на стройке здесь неплохо ты себя зарекомендовал.

Короче, нужен мне сотрудник тайный, и на тебя мой выбор пал».

И далее продолжил он: «Подальше от сторонних глаз,

Скрытно в парке будем с тобою мы встречаться,

И на явке той расскажешь мне: какая обстановка там у вас,

Не шпионит ли кто? А может, недоволен кто советской властью?

Органам согласны тайно помогать? Да иль нет?

Обеспечим Вам карьерный рост, услышав „Да!“,

А надумаете вдруг дать отрицательный ответ —

В армию служить немедля Вас отправим мы тогда!»

Он говорил, а меня мысль одна сверлила, и я все более краснел:

«Ленинградский горный я закончил, и такое предложить мне смел!

Там не учили на сексотов, и специальности такой я не имел».

И вслух ответ ему такой же был. «Ну что ж!» – сказал он мне,

И спустя месяц после разговора в ЗабВО² служить я загремел.

Но это произошло намного позже, и поверну я время вспять.

В Ленинграде я, и в Горный институт сюда приехал поступать

И тогда не думал, и даже не мог предполагать,

Что между добром и злом, говорить правду или лгать —

В самостоятельной жизни мне предстоит неоднократно выбирать.

1. Приезд в Ленинград и прогулка по Невскому

1963 год, мне 17 лет, июля месяца конец.

От Лесогорской станции поезду сигнал отправки дали,

На платформе вдогонку помахал рукой отец,

И вот стою уж на Финляндском я вокзале —

Без родителей, один, впервые в Ленинграде.

Народом полон вокзальный зал,

Сутолока, беготня, вокруг галдеж.

Толпа внесла меня туда, я посредине встал:

Куда же далее идти, сперва и не поймешь.

Решил: зайду вначале я в буфет,

Возьму там пышек, кофе и конфет.

Затем куплю в киоске карту Ленинграда,

Город я не знаю – разобраться надо.

Изучив карту, спустился на эскалаторе в метро.

Впервые в нем, и сразу же понравилось оно.

Проехав совсем немного, вышел из него

И стою на Невском вблизи площади Восстания.

Здесь Знаменская церковь находилась ранее,

Носила площадь это же название,

Но церковь была снесена при Сталине,

И здесь вход в метро, в стиле соцреализма здание.

И памятник Александру III на площади стоял,

Сам могуч и на богатырском коне он восседал.

«Торчу здесь пугалом чугунным для страны», —

Поэт Демьян Бедный про памятник этот написал.

И царь, и конь большевиками также снесены.

Площадь Знаменская известна еще и тем в стране,

Что в 17-м году Февральская революция началась на ней.

Демонстранты требовали: «Хлеба!», «Долой войну!»,

А по ним из винтовок открыли меткую стрельбу.

Более ста их там убито, а зачем и почему?

Мирная демонстрация переросла тогда

В две революции и гражданскую войну,

И разрухою в стране была закончена она.

Но эти мысли появились у меня намного позже.

А сейчас насущней и важней вопрос совсем другой,

И озабоченность эта написана на моей уж роже:

Где Горный институт и как проехать до него?

На автобусе, трамвае или, может, на метро?

Вблизи старушка от меня стояла, седая дама,

Вся в светлом и на голове панама.

Улыбнулась мне, давно как будто знала,

И она меня расспрашивать вдруг стала:

«Заблудились или не знаете, куда далее идти?

Вижу, что не местный, не из Ленинграда.

Может, нам, сынок, с тобою по пути?

Я ленинградка, и помочь тебе я буду рада». —

«Не могли бы мне любезно подсказать,

Как Горный институт здесь, в Питере, найти?

На геолога хочу учиться, решил туда я поступать». —

«Пойдем, сынок, мне как раз в ту сторону идти.

Видишь Адмиралтейства шпиль, похожий на иглу?

Пойдем пешком по Невскому к нему,

26-й трамвай до Института горного идет,

Его там остановка, и туда тебя он довезет».

По знаменитому проспекту неспешно двинулись вперед,

А бабушка по пути рассказывать мне стала

Про здания красивые вокруг, а затем и про войну настал черед

И как она смогла выжить во времена блокады Ленинграда.

Впереди появился горбатый мост через канал,

На нем четыре скульптуры укротителей коней стоят,

И уж на том мосту вопрос я бабушке задал:

«Вы блокадница? И как смог устоять в блокаду Ленинград?» —

«Да что рассказать о том времени, сынок?

Дай Бог, чтобы войны никогда больше не бы́ло.

Выживали в блокадном Ленинграде кто как мог,

А кто выжил, у того душа как будто бы застыла.

Блокады той 900 почти что дней

От холода и голода слились в одну сплошную ночь.

Казалось, не будет ни конца, ни края ей,

Заснуть хотелось побыстрей, уйти из жизни прочь.

Вот только по мосту с тобой мы проходили:

В блокаду на нем коней скульптуры не стояли,

По осени 41-го их сняли и в Александровском саду зарыли,

А мы военным их в землю прятать помогали.

За помощь эту по 200 граммов хлеба черного нам дали,

И этому подарку до слез мы были рады —

Блокада наступила, и все тогда уж голодали.

Но выстояли и врагу не сдали Ленинграда.

Да что я о блокаде все, да о блокаде.

Смотри, какой красивый Ленинград!

Как будто не был он во вражеской осаде,

Величав, галантен и всем приезжим с миром рад.

Вот Елисеевский известный магазин,

За ним Пассаж, в Ленинграде он один,

А слева торговый центр – Гостиный двор,

При Елизавете был заложен, а при Екатерине уж построен он».

Прошли еще немного, и появился, будто бы с небес сошел,

Золотой купол, обрамленный многорядием колонн,

И на него – мой сразу восхищения и восторга взор,

Передо мною – Казанской иконы Божией Матери собор.

«Но почему нет на соборе православного креста?» —

На миг остановясь, я бабушку спросил.

«Музеем, а не храмом он при Советах стал», —

Таков ответ ее со вздохом был.

«Но не иссякает поток гостей и местных жителей к нему,

И почитаем он сегодня, как и в седую старину,

За убранство внутреннее храма и величественный внешний вид,

За одухотворяющую атмосферу, что в нем всегда царит.

Перечень событий, происходивших в нем, огромен.

Царственные особы венчались в нем и давали верности обет.

Кутузов-полководец внутри храма похоронен,

И Чайковский-композитор после смерти здесь отпет.

Воронихин-зодчий – из крепостных и не был итальянец,

А созданный им храм похож на тот, что в Риме,

Но по духу он православный, русский, а не иностранец,

Любим он нами и шедевром архитектуры признан в мире.

А теперь, сынок, взгляни направо, —

И на другой собор старушка указала.

Он был разноцветным, пятиглавым,

Храмом Спаса на Крови она его назвала. —

Знаешь, почему сей храм воздвигнут здесь?» —

Спросила бабушка, мне посмотрев в глаза,

А я соврал, сказавши: «Да», – и покраснел аж весь.

Неудобно мне признаться: его историю не знал тогда.

Что неправду я сказал, она, конечно ж, поняла,

И далее расспросами меня терзать не стала,

Тем самым урок мне такта преподала,

А помолчав немного, она вот что далее сказала:

«Когда сей храм на месте смерти Александра II возвели,

Собором Воскресения Христова его назвали,

В народе же ему имя Спаса на Крови

В память о той трагедии навеки дали.

Судьба храма совсем не была простой,

Особенно в советское наше время.

Да и разве быть могла она иной,

Если у нас война объявлена Христовой вере?

Хотели несколько раз его снести к очередной дате Октября,

До войны он был складом овощей, а в блокаду – моргом.

А немного позже театру отдан он под склад инвентаря,

Но устоял от всех напастей храм и стоит поныне – cлава Богу!

А спустя семнадцать лет, как закончилась война,

В храме бомбу неразорвавшуюся под куполом нашли,

И одним сапером там геройски обезврежена она была,

А затем взорвана под Пулково, от города вдали.

Облегченно все в Питере вздохнули – храм спасли».

Еще немного полюбовавшись храмом Спаса на Крови,

Мы далее неспешною походкой по Невскому пошли.

Впереди мост через канал. В зеленый цвет окрашен он.

А за ним – четырехэтажный красивый дом.

И, глядя на него, моя попутчица с улыбкой говорит:

«Всем, кому до́рог Пушкин, хорошо известно это место

И этот дом, где табличка „Невский, 18“ с давних пор висит,

Ведь поэт ушел отсюда на смертельную дуэль с Дантесом.

Но нет, я не права! Он навсегда ушел в бессмертье!

Напротив дворца князей Куракиных дом для себя построил

Их бывший крепостной, а позже уже богач-купец Котомин —

Мол, смотри, каким я стал и общества вашего теперь достоин».

И далее про этот дом моя попутчица продолжила рассказ:

«Хозяева его и назначение поздней менялись, и не раз,

Название же „Дом Котомина“ – такое сохранилось и сейчас.

Во время проживания с семьею в Питере Пушкина-поэта

Кондитерская Вольфа и Беранже находилась в доме этом,

Где было кафе и товар в продаже колониальный разный,

А сейчас магазин здесь книжный антикварный».

По Невскому проспекту с бабушкой идя,

По ее подсказке ворочал голову то туда, а то сюда,

И куда ни кину взгляд – всё восторгало здесь меня:

Набережные, мосты, дворцы, соборы и дома.

И про все, на что я обращал внимание,

Интересно, живо вела повествование она.

И не заметил, как прошли проспект мы весь,

У Адмиралтейства стали: трамвая остановка здесь.