Говорят, дна достать нелегко.

Особенно, когда дно само не

стремиться к тому, чтоб его

достали….

Дно предпочитает

приближаться лишь в тех

случаях, когда приходит Его

время. И тогда Оно тебя

достаёт, а не ты Его….

(Замечания автора)

ПРОЛОГ

2003-й год

Карта местности была выцветшей бумагой, на которой едва просматривались обозначения населенных пунктов, ещё хуже объектов и ландшафтных достопримечательностей. Кое-какие контуры были обведены авторучкой, а маркером обновлены пунктиры опробованных маршрутов. Карта была никудышная, но за неимением лучшей, считалась более-менее полезной. Мужчина, склонившейся над ней водил по бумаге пальцами, орудуя ими как циркулем – большим и указательным.

– До вершины Черского без малого в три кэмэ выйдет. Хотя вру, наверное, меньше… – Сказал тот, что стоял за спиной изучавшего карту.

– А точнее? – Сухо поинтересовался первый.

– А точнее… Бог его знает! Два с лихвой точно есть!

– Ладно! – Рука от карты оторвалась и мужчина, по всей стати главный в прокуренном помещении, взял стакан поостывшего чая. – Перевалов там шесть, есть несложные, а есть…

– Если не обольщаться, Павел Андреевич, настраиваться надо серьёзно на любые перевалы. Учитывая погоду и кучу нюансов… – Второй чиркнул спичкой и подпалил беломорину. – В общем, категория 2Б, не меньше. И пусть так будет!

– Согласен, Валера! Пусть так и будет. По экипировке вопрос со «складскими» я порешаю, теперь что с командой? Давай конкретно: имена, опыт, профпригодность.

Валера медленно и шумно выпустил дым из лёгких и взглянул в глаза Павлу Андреевичу.

– Четвёрка бывалых. Теодор Васильевич, обветренный, обдубленный. С гор слазает только семью повидать, да чтоб провиант пополнить…

– Так, Валера! – Перебил Павел Андреевич. – Давай, юморить потом будешь! Значит, кратко и конкретно по каждому, без всякой иронии.

– Хорошо. – Валерий смял окурок в прокопченной пепельнице. – Теодор Васильевич Кузнецов, сорок девять лет, руководитель, фотограф, начпрод. Стаж горных походов не меньше пятнадцати лет. Маршрут проходил летом в составе проверенных им лиц. Следующий – Васильков Евгений Петрович, двадцати семи лет от роду. Врач, медик и авантюрист по духу в одном лице. Третий по опыту и количеству вылазок – Колтунов Владимир Юрьевич. Двоюродный брат Василькова. Тридцать лет. Подтянулся в движение четыре года назад. Не ноет, не плачет… Зарекомендовал себя достойно. И четвёртый участник группы, самый молодой, но, как говорится ранний…. Шерстопляд Игорь, отчество не помню…, по-моему, тоже из родни. Если надо, уточню.

– Эдакий клан семейный! – Усмехнулся Павел Андреевич.

– Я бы сказал: крепко сколоченный клан. Совместимость стопроцентная.

– Важный фактор. – Кивнул Павел Андреевич, доставая свои сигареты. – Очень важный. Что-то ещё? Давай-давай, выкладывай! Вижу ведь, на языке что-то держишь…

Валера помешкал, перебирая видимо нужные фразы, затем заявил:

– Самое главное, Павел Андреевич! Нам в балласт клеят ещё одну группу…

Оценив недоумённость на лице Павла Андреевича, Валера продолжил:

– Они заявляли давно. Да наши отмахивались. Да вы знаете… Молодёжь, студенты. Со сто тридцать второй…

– Та-ак! Опять двадцать пять! – Павел Андреевич поморщился, то ли от едкого дыма, то ли от известия. – Эти мальчики, девочки! Что ж не уймутся-то никак! Это те же, да?

– Те же. Только на этот раз за них попросил помощник мэра Шивяжский. Отказ в обычной форме не получится.

– Знаю!!! Холодца ему в печёнку! Шивяжскому и всем остальным! У нас что, курортно-туристический спорт?! У нас категории сложности! У нас риск! Кто им там титьку давать будет?

– Это всё ясно, Павел Андреевич, но Шивяжский….

– Что, Шивяжский?!

– Я так понял, он друг одного из папаш этих пацанов. Сами понимаете, всё тонко.

– Тонко. Толсто. Где мне им нянек брать?

Валера ловким движением чиркнул спичкой, поднося огонёк ко второй сигарете Павла Андреевича.

– Мы тут кое-что уже обкашляли. С Теодором. Извините… Так, предварительно… В голову этим спортсменам даём Женю Василькова. Пойдут они вторыми за Теодором с интервалом сорок-пятьдесят минут. Так сказать, уже по тропленной дорожке. Связь через руководителей, у тех будет рация. Ну, а насчёт титьки… Я сам просматривал характеристики деток. Портфолио, как нынче говорят…. Корольчук Степан, одиннадцатиклассник. Фанатеющий спортсмен-экстремал. В классе лидер. Перепробовал силовые виды спорта, такие как бокс, борьба… Нигде долго не развивался, а так… перещупал. Увлекался даже восточной темой: хапкидо, но тоже бросил. Присел на лыжи. И хорошо так присел. Второй год берёт призы среди школ, срывает грамоты. Похоже, наконец, нашёл своё… Ну, и вот! Втянул в лыжный спорт свою девушку. Та – подругу. Подруга – бойфренда. Ну, и набралось их таких лыжников без малого пять, вкупе с лидером. Лыжные базы надоели, хотят острых ощущений.

– Хотят они острого… – Саркастический тон Павла Андреевича распылял холодное бешенство. – Пусть в армию идут! Там будет им и острота, и адреналин в одном флаконе! Недоросли… Свалятся же, как геморрой на задницу… И что теперь? А? Валера? Верхи договорились, а кто за эту бодяжку отвечать будет?

– Кравченко разговаривал с Шивяжским. Значит зелёный свет за ним. Его головняк, если что… А у нас с вами, Павел Андреевич, кто на что учился! Вы отвечаете за техническое оснащение и связь. Я – за инструктаж и психологическую подготовку.

– Интервал между группами сократи. – Тон Павла Андреевича смягчился, превращаясь в обычный ворчливый. – Сделай двадцать-двадцать пять. Идут впервые, неопытные. Мало ли кто там призы брал… Распечатай мне метеосводку на неделю. Сколько дней рассчитывается на прохождение?

– Летом выкладывались в две недели с небольшим. Сейчас зима, порог – весна. Плюс неопытный молодняк. Значит, три недели с небольшим.

– Дай установку на двадцать два дня. Растягивать тоже не дело. И ещё…

Павел Андреевич подошёл к окну, приоткрыл форточку, впуская струйку морозного воздуха. Потянул носом.

– Ты у нас психолог. Проверь у этих малышей спайку. Сам знаешь, о чём я…

– Само собой! – Кивнул Валера, присаживаясь на край стола и выискивая в пачке «беломора» целую папиросу. – Свою работу я знаю, Павел Андреевич!

Он красиво прикурил и, помотав спичку, кинул её в пепельницу. Широко улыбнулся.

– И Володю Высоцкого помню. Если парень в горах не ах…

Павел Андреевич скривился.

– Ну, её на… эту лирику, Валера! Давай, так! Сегодня у нас двадцать восьмое января, так? Встретимся, давай-ка, эдак через недельку! Обмозгуем хорошенько, детализируем все нюансы. Хоккейно? Всё тогда, поехал я… Бывай! И, пожалуйста, проветри здесь перед уходом! Накурили, как рота солдат…

ГЛАВА I

ВЕСТРИКОВ. 1997-й год

Старостой класса была некрасивая Верка Сомова. Некрасивость она компенсировала деловыми качествами и широкими полномочиями в пределах своих обязанностей. И даже за пределами их.

– Внимание, класс! – Заверещала она перед «литературой». – После уроков никто не уходит! Всем к ЗэБэ на классный час! Все слышали, нет?! Потише галдеть нельзя?! Эй! Мамонты… Классный час!!! После уроков!!!

Не расслышать Сомову было невозможно даже при грохоте пушек, а её зычно квакающий голос продирался через любой галдёж. К ней пробрался рослый парень с кучерявой шевелюрой.

– Слышь, Сомова! Я не могу. У меня тренировка в четыре, ещё домой забежать надо, в рот закинуть чё нюдь.

– Ничего не знаю! С ЗэБэ разговаривай! Я лишь объявила!

ЗэБэ, она же Зоя Борисовна, – классный руководитель и «историчка» в одном лице, была респектабельная сухощавая дама, которая держала класс, если не в ежовых рукавицах, то в достаточно холодных варежках. Педагог со стажем пережила шесть выпусков и вела теперь седьмой. С каждым новым коллективом Зоя Борисовна вырабатывала метод контрастных отношений с учениками. По её мнению, «тепло-холод», как и «кнут-пряник» имел весьма положительный эффект в дисциплинарном отношении и социально значимом. ЗэБэ боялись не без оснований. Любимчиков она не имела, зато имела в среде девчонок осведомителей. И Сомова, судя по характеру, в этом ремесле преуспела.

– А ты не можешь за меня сказать? Скажи, Корольчук к соревнованиям готовиться.

– Сам скажи!

– А я тоже не могу. – Прозвучало слева от Сомовой. Голос был робкий, как и сам обладатель оного. Светло-русый паренёк зябко и неуютно топтался рядом.

– Ты-то чего не можешь, Вестриков! – Напустилась Верка. – Корольчук, он хоть к соревнованиям готовится. Да и учится хорошо. А ты?! Ни рыба, ни мясо! Хотя бы в общественной жизни участвовал!

– У меня мама болеет. – Промямлил Вестриков. – С ней сейчас соседка сидит. Я обещался до трёх дома быть.

– С ЗэБэ разговаривай! – Отрезала Верка и в довершении её противного голоса залился звонок, извещающий начало урока.

Классный час не приносил в жизнь учащихся радости и оптимизма, хотя по назначению именно он должен бы сподвигать юные умы на общественно-деятельные свершения. Но, увы, ни пятьдесят лет назад, ни сейчас, в начале двадцать первого века, эти потуги сверху не увенчались результативной победой общественного над личным. Ученикам всегда хотелось поскорей смыться, прослушав излияния «классухи» и окунуться в свою личную бесшабашную жизнь.

– Внимание, класс! – Трескучим сухим голосом протрубила Зоя Борисовна. – Сегодня на повестке у нас подведение итогов первого полугодия! Выбор редактора стенгазеты и подготовка к весенней уборке территории! Вера, начнём с твоего доклада… Так, не шумим!

Пока Сомова отчитывалась за полугодичную успеваемость, Степан Корольчук упорно тянул правую руку вверх, в надежде привлечь внимание «классной», но та изваянием уставившись в окно, не хотела замечать его стараний. Наконец, отчаявшись, Степа рискнул перебить монотонный бубнёж старосты.

– Зоя Борисовна!

– Слушаю, Корольчук! – Не оборачиваясь, ответила учительница.

– Вы извините, конечно, но я… В общем, Зоя Борисовна, у меня… У нас сегодня зональные выступления в ДК «Орфей». По боксу, в общем…. Можно мне пораньше с классного часа? Не успеваю я…

Зоя Борисовна нарочито медленно развернулась в сторону говорящего. За стёклами её очков стоял арктический холод.

– Корольчук! Ты у нас спортсмен, отличник в классе, просто умничка! Но заметь, мой дорогой, такие вещи, как у тебя, надо оговаривать до звонка! А не прерывать работу старосты класса.

– Так, Зоя Борисовна, не было вас до звонка! Вы же потом, после зашли…

– Я была в учительской! – Зоя Борисовна, поколебавшись, смягчилась. – Хорошо! Хорошо! Я тебя услышала, Стёпа! Пойдёшь через пятнадцать минут. Садись! Продолжаем…

В левом ряду, через парту от Степана Корольчука, сидел Леонид Вестриков. Тот, которому тоже было важно уйти пораньше. Но Лёня, мучаясь в нерешительности, не пытался даже и руки поднять. Шансы были никакие! Если уж Корольчука, спортсмена и отличника ЗэБэ отпускает, скрипя жерновами… То его, отстающего по «истории» … Нет, и пытаться даже не стоит! Вот, блин…

Домой он попал только в четвёртом часу уходящего дня. Спешил, шёл вприбежку, поскальзываясь на плохо тающем льду. И всё равно пришёл только в двадцать минут четвёртого. А обещал отпустить тётю Валю до трёх. Соседка не выказала недовольства. И довольства, впрочем, тоже.

– Я ей в два часа давала по назначению и ещё она корвалол попросила. Вот… Спит уж больше часа. Хорошо так спит. Ты её не буди, Лёня. Сон, он полезный. Я там супчика приготовила, покормишь её. Да и сам похлебай… Ну, всё! Пошла я….

Лёнина мама издавна маялась сердечными болями, что из-за недостаточного медикаментозного лечения привело последнюю к стенокардии, более именуемой в народных массах, как грудная жаба. Возрастная тучность женщины, физические нагрузки, а в последнее время стресс завершили картину мрачным диагнозом. Отец Леонида – отважный лётчик-полярник затерялся в своих льдах ещё с 87-го. Письма падали в ящик с периодичностью майского снега, а потом… Пришло письмо последнее. И не от папы. Писал какой-то его друг, якобы по просьбе самого… Скупо, в общих чертах друг сообщил, что Вестриков Павел Сергеевич живёт отныне в Екатеринбурге с некой Ярославой Котовой и имеет от неё годовалую дочь. Кривые строчки чужой руки кривили ровную схему Лёнькиной жизни. Осознания катастрофы у мальчика не появилось, была просто детская обида. Что отец вот так мог уехать куда-то и долго не появляться, когда он, Лёнька, сын его с нетерпением ждёт, скучает по запаху его лётной кожаной куртки. Он принимал, что у него есть где-то сестрёнка и был не против в скором встретиться с ней. Но отец не ехал, а вдруг посеревшее лицо матери его пугало. Мать что-то знала, чего не знал он. И десятилетний Лёнька отчаянно сопротивлялся тому, чего не понимал, но щемяще чувствовал. Он повзрослел очень скоро. Сразу, как только избавился от ложных иллюзий и представлений. Внутри что-то сдвинулось рычагом вверх, и детство упорхнуло как испуганный солнечный зайчик. Мать стала возвращаться навеселе, благо при нём она стеснялась сверкать бутылкой. Однако, закуривать при нём она могла и делала это всё чаще. Он полнела, она дурнела…, и Лёнька на правах уже взрослого кричал на неё, а она… Смеялась и ерошила ему вихры волос. Как итог хроническая ишемия переросла в более страшную фазу, и мама стала задыхаться. К 93-му году она перестала делать дальние походы по магазинам, а потом и вовсе слегла. В виду недееспособности и отсутствии главного кормильца ей оформили пособие по инвалидности. Пообещали положить в стационар на полный реабилитационный курс, но… Но девяностые привели в упадок все социальные институты, и больница стала напоминать нечто между бомжеприёмником и вокзалом. Дефицит лекарств, дефицит специалистов был не полным перечнем убожества. Не хватало катастрофически мест в палатах. Тяжелобольных размещали в грязных и шумных коридорах с текущим потолком и облезшей штукатуркой. О ремонте не могло быть и речи. Зарплаты задерживали, кадры искали, где им сытней и лучше. Медперсонал грызся между собой, а санитарки забывали выносить из-под больных судно. Лёня не отважился положить мать в такой стационар, и она осталась лежать дома.

Лёня взбил подушку, затем аккуратно приподняв голову матери, убрал старую, мокрую от пота. Просунул свежую, аккуратно опустил голову. Мать что-то пробурчала во сне и тут же засопела, углубляясь в сон. Мальчик глубоко вздохнул и, обхватив ладонями лицо, сдавил указательными пальцами виски. Пульсирующая головная боль откатилась ненадолго… Попридушенная в пальцах, она замерла, но накатила новыми волнами, как только Лёнька разжал тиски. Не помогло… Лёня вздохнул и побрёл на кухню, за таблеткой.

Всю свою недолгую жизнь Лёнька страдал от нерешительности. В первом классе он легко уступил место у окна, когда рассаживали всех детей за парты. Более наглый и мордатенький Васька Круглов безапелляционно предложил: «Дай я туда сяду!» И Лёнька безропотно с ним поменялся. В нём не было противления и упрямства. Он, улыбаясь, поддавался товарищам по играм, когда те задорно принимались его бороть. Он избегал серьёзных драк, потому что агрессия была у него не в чести. Лёня искренне считал, что во всём можно договориться и к чему задиристо напирать, чего ради, и стоит ли оно того. Он был покладистым товарищем для дворовых дружков и последних это устраивало. Во всех пацанских игрищах, будь то «войнушка» или командный футбол, он занимал подчинённое место. Впрочем, в себе он не ощущал лидерства и даже когда по случаю становился во главу младших ребятишек, никогда не покрикивал, а ровно и добро поправлял и указывал. Самого Лёньку это устраивало, но… До одного препоганого случая.