Антон, чьё дежурство в лагере выпало на глубокую ночь, вперил усталый взгляд в рыжие всполохи костра.

«В лесу ты либо охотник, либо добыча», – любил повторять его дед.

И Антон никак не мог определить свою роль в сложившейся ситуации. На охотника он не смахивал, а вот лес – совсем другое дело. Тот, как никто другой, был настоящим первобытным хищником: чёрный еловый бор – косматая, покрытая вековой корой морда; мох – щетина на ней; руки – коренья, а болота – его рокочущее чрево. Каждый ночной звук, будь то упавшая ветка или беспокойный крик одинокой птицы, подкидывал в топку разыгравшегося воображения парня очередную охапку поленьев. Если болота и вправду были чревом, то тогда Антон был где-то на полпути к выходу из прямой кишки.

Ситуация ещё не была патовой, но внутренний голос подсказывал, что самое время начать бить в набат. Они заблудились.

Антон подбросил в огонь беремя с вечера заготовленного хвороста, затем – пару веток потолще. Яркие всполохи выхватили из тьмы две камуфляжные палатки, стоявшие поодаль. Из одной из них доносились влажные, каркающие звуки неровного храпа.

«Живой человек так не может», – подумал Антон.

Утробные звуки, приглушаемые тарпаули́ном палатки, были сродни горловому пению якутского шамана, которому перерезали горло прямо во время камланий. Храп принадлежал Вано – виновнику торжества. Ванька, конечно, никого не тянул за шиворот, но и пугой не гнал: все присоединились к ежегодной Ваниной вылазке на свой страх и риск. В прошлом году – поход на Гродненщину, на какое-то поместье забытой польской диаспоры. В позапрошлом – Гольшаны и короткевичский «Чёрный замок» с его душещипательной легендой. Этим летом выбор пал на Ольманские болота, что на Столинщине.

Антон сел на рюкзак, укутался в плед, закурил. Где-то тревожно закричала неясыть. Рука непроизвольно скользнула к топорищу.

«На месте. Главное – костёр не профукать», – выдохнул Антон.

Идти за дровами в чёрную пасть леса совсем не хотелось.

Из второй палатки, окраса «Снежный барс», доносилось тонкое сопение, перемежающееся жалобным поскуливанием. Должно быть, Алёнке – пассии Антона – снился кошмар. Алёна взяла эту палатку напрокат в «Спорттоварах» и с тех пор узнала о себе много нового.

***

– «Снежный барс», серьёзно? – спросил Алёнку Вано, когда помогал пристёгивать палатку к её рюкзаку. – Ты что, на Холатчахль собралась?

На лбу Алёны выступили бисеринки пота то ли от июльского зноя, то ли от смущения. Скулы обдало жаром.

– Там только такая была. Последняя.

– А если бы розовая была? – съязвил Толик – закадычный Ванин корифей – и, не вынимая сигарету из губ, расплылся в улыбке.

– Розовых не бывает, – огрызнулась Алёна, затягивая потуже золотисто-пшеничный хвост на затылке. – Как будто цвет важен.

– Видишь ли, Алёнка, – начал Вано. – Цвет-то, конечно, не то чтобы критичен, но мы не на шашлыки собрались. И чем меньше внимания мы к себе привлечём – тем лучше для нас же.

– Внимание? Чьё? Где? На болотах? – вступился за свою девушку Антон.

– Мы не только в глухомани ночевать будем, – парировала Юля – сестра Антона и по совместительству жена Толика. – А до болот ещё дойти нужно.

Антон замялся и почесал еле проклёвывающуюся, куцую бородку.

– А молодёжь знает «Первое правило» походника? – съехидничал Толик.

– Началось! – Юля закатила глаза.

Антон с Алёной переглянулись, перебирая в уме варианты ответа. Толик, казалось, и не ждал услышать правильный. Он наклонился, упёрся одной рукой в колено и, жестикулируя сигаретой у лица Алёны, словно пытаясь затушить окурок о невидимую стену, выдал:

– Ночуй. Как. Можно. Дальше. От. Населённых. Пунктов, – отчеканил он.

– А почему-у? – задал вопрос на окончательную засыпку Вано.

Алёна пожала плечами.

– Потому что бояться нужно не зверя, а человека, – без тени улыбки произнёс Толик.

– Параноик грёбаный! – не выдержала Юля.

Толик, пропустив мимо ушей слова жены, продолжил:

– Вот я в ваши годы…

– Какие твои годы? Не будь говном! – встряла Юля и с сардонической улыбкой толкнула мужа в плечо. – И без тебя душно. Отстань от молодёжи.

– А вот Хемингуэй писал, – дополнил Вано, – что нет охоты лучше, чем охота на человека…

– Ещё один параноик, – буркнула Юля, забрасывая рюкзак на плечо.

–…и тот, кто её познал, – не унимался Вано, – никогда не сможет полюбить ничего другого. Как-то так.

Антон с Алёной переглянулись. Уж больно тревожно было слышать это от бородатого тридцатитрёхлетнего мужика, ведущего зумеров на болота. Одетый в камуфляжные штаны и советскую, песочного окраса, куртку из стройотряда, Вано походил на карикатурного лесника-пьяницу.

– Но вам, детишки, не о чем беспокоиться, пока с вами дядя Ваня, – улыбнулся он волосатым ртом. Зубов не было видно из-за густых, вислых усов. – Сколько тебе? Четырнадцать?

Алёна побагровела.

– Двадцать три! И что значит это твоё «ничего не сможет полюбить»? А как же секс?

– Ничего, детишки. Абсолютно ничего! – хохотал навьюченный Вано, тащась позади влюблённой парочки. Он дёрнул Алёну за собранные в хвост волосы, призывая ускорить шаг.

«Ну и детки пошли», – подумал Вано.

***

Из воспоминаний Антона вырвал такой естественный для лесной глуши, но такой тревожный звук. Звук, который он так боялся услышать.

В метрах пяти от лагеря, там, где опушку отсекала от леса стена можжевельника, что-то сновало в темноте. Ночного гостя выдал хруст опада, впившийся в уши Антона дюжиной иголок. Вспотевшая ладонь упала на топорище.

Треск повторился. Что бы ни находилось по ту сторону можжевеловых зарослей, оно явно не чувствовало в Антоне угрозы. К хрусту сухих веток добавились новые звуки: влажный скрежет земли и чавканье прошлогодней о́пали сопровождались тяжёлым сопением. Кто-то рылся в лесной подстилке. В беспорядочной возне изредка различалось бурлящее похрюкивание.

«Твою мать! – подумал Антон. – Кабаны».

В неведении он чувствовал себя спокойнее. Теперь, зная врага в лыч. Антон чувствовал себя аперитивом перед страшным пиром. В голове непроизвольно всплывали кадры из фильма о Лектере.

Может быть, нужно было зарыть те банки из-под тушёнки, как настрого наказал Ваня? Или хотя бы обжечь в костре? Вместо этого Антон, игнорируя наставления и здравый смысл, швырнул их в лес, насколько хватило силы.

«Матушка-природа и без этих жестянок обречена», – подумал он тогда, а теперь, примёрзший от холодного пота к рюкзаку, боясь обернуться и вычленить из темноты лучом фонарика косматые рыла, Антон принял единственное верное решение – разбудить Вано.

«На счёт три. Один, два…»

На три Антон уже расстёгивал трясущимися руками «молнию» палатки.

Он лихорадочно тряс человеческий кокон. Издав недовольный хриплый стон, из-под спальника, служившего одеялом, показался чёрный стог. В темноте Антон мог различить лишь два влажных блика на помятом волосатом лице.

– Вань? Ваня, проснись! – громким шёпотом протараторил он. – Ваня, вставай! Свиньи пришли!

– Раздувай! – рявкнул Вано Антону и отбросил тлеющее полено в сторону можжевельника, орудуя двумя палками, словно клещами. – И на лапник не скупись! – Злой как чёрт, он принялся неистово потрошить нутро своего рюкзака.

– А можно было разжечь второй костёр ещё ближе к лесу? – съязвил Антон, не решаясь приближаться к хрюкающей чаще. Ноги Антона будто бы прибило к земле железнодорожными костылями.

– Твою мать, студентик чёртов! Да делай же ты что-нибудь! – крикнул Вано, роясь в рюкзаке. – Боишься к лесу подходить – хрен с ним! Сам разожгу. Бери котелок, топор и дубась, что есть дури!

К Антону вернулся дар речи, язык отлип от нёба:

– Что брать? Котёл? Так поднимем всех.

– Ты дебил? – Вано пытался не сорваться. – Пусть лучше мы их поднимем, – он посмотрел на палатку, в которой спали девушки, – чем их поднимут на клыки твои новые лучшие друзья. Колоти давай. Шуми!

– Как в бубен бить?

– В твоём случае – как в набат. Ну не стой ты!

«Где же ты, сука?» – мысленно обращался Ваня к содержимому своего рюкзака.

Антон вычленил лучом фонарика чёрный котелок, стоявший у тлеющих углей. Схватил его. Ночь разорвал новый звук, затмивший всю царившую доселе какофонию. Будто бы даже стадо кабанов притихло от воплей горе-туриста. Ладонь Антона теперь украшал багрово-чёрный смайлик, оставшийся от дужки горячего котелка.

– Да как ты дожил до своих лет! – вспыхнул Вано с новой силой. – Знаешь, в Греции больных младенцев.… Эврика, твою мать! Нашёл!

С нездоровой ухмылкой, поскальзываясь на мокрой от уже выпавшей росы траве, Вано бросился к костру. Оттолкнул в сторону танцующего на пятках, скулящего Антона и бросил какой-то грушеобразный предмет в алеющее жерло кострища.

– Ложись, додик! – крикнул он и в два прыжка оказался за спиной пытающегося подняться студента.

– А это что за хрень? – стоя на четвереньках, Антон всматривался в чернеющую в слабом пламени колбу.

Ваня, с протянутой рукой, точно Создатель со знаменитой фрески Микеланджело, бросился к нему в надежде оттащить за капюшон толстовки.

– Не смотри, деб…

Раздался оглушительный взрыв.

Из чёрных макушек елей картечью рассыпалась стая птиц. Уши заполнил монотонный писк, а в воздухе запахло фейерверками. Из пасти камуфлированной палатки, словно белка из дупла, высунулась испуганная Алёна, ища в темноте пятикопеечными глазами источник шума. Толик, вырвав замок-молнию и волоча за собой зацепившийся спальник, выполз из соседней палатки, похожей теперь на сломанный зонт.

Антон кричал. Катался по траве у разнесённого на сотни углей костра и прятал в ладонях красное лицо.

– Покажи! Покажи, ради Бога! – тщетно умолял Вано, пытаясь удержать бьющегося выуженным угрём Антона.

Мыча, словно глухонемой, и надрывно поскуливая, тот поддался уговорам. Алёнка с Юлей, как две кошки в непогодь, прижались друг к другу, не решаясь покинуть палатку. Боялись смотреть. Вано, склонившись над чёрно-красной кляксой, некогда бывшей молодым лицом, пытался сдержать рвотный позыв.

– Темно, Ванька. Темно! – лепетал Антон, дрожа всем телом. – Они ушли… кабаны?

Толик нервно раскуривал сигарету. Единственный раз он видел Вано таким на похоронах его жены. Они молча переглянулись, Вано гулко сглотнул:

– Ушли, Антоха. Теперь безопасно.

***

– С тем же успехом я мог бросить ему в палатку гранату, – бичевал себя Ваня, подкуривая сигарету от бычка. – Или, не знаю, потушить костёр его лицом. Так, забавы ради. Всё равно увечий было бы меньше.

Юля, как курица над хворым цыплёнком, кудахтала над изувеченным братом. Лицо Антона отмыли, насколько позволяли скудные запасы воды. Под маской из сажи, крови и соплей оказалась вспаханная осколками стекла плоть. Обожжённое лицо покрывали уже успевшие налиться волдыри, напоминавшие в предрассветной мгле паучьи яйца. Через рассечённое закрытое веко отвратительно алел белок. Веки второго глаза были вывернуты и напоминали несвежие мясные деликатесы. Очевидно, лопнула склера. Всё это месиво Вано поспешил скрыть за жёстким протектором, сделанным на скорую руку из обложки своего походного блокнота. Теперь Антон чем-то напоминал Циклопа из вселенной Marvel.

– Что делать-то будем, Вань? – спросил Толик, крутя пустую флягу.