«Я думал, что всё бессмертно. И пел песни. Теперь я знаю, что всё кончится. И песня умолкла».____«Чем старее дерево, тем больше падает с него листьев», – меланхолично заметил Василий Розанов, отправляя очередную записку с мимолётной мыслью в короб своих размышлений... Эта книга попала в мои руки в очень подходящее время, стояла прекрасная сентябрьская погода, когда небеса лазурны, а деревья златы. Я та ещё любительница собирать растения для гербария, потому розановские записи под конец нашего знакомства были заполнены самыми разными листьями, такими хрустящими и красивыми, и есть в этом что-то поэтичное, тем паче учитывая само настроение авторских дум, которые были проникнуты извечной грустью, в которую то и дело вплетались нити необузданной злости. «Я пролетал около тем, но не летел на темы. Самый полёт – вот моя жизнь. Темы – как во сне. Одна, другая... много... и все забыл. Забуду к могиле. На том свете буду без тем», – надо отдать ему должное, он честно писал о том, что его волновало в ту или иную минуту, и то были не столько философские рассуждения, сколько эмоциональные порывы, и это, на мой взгляд, крайне важный момент.
____Розанов удивил с первых же строк, ибо по большей части он и работу свою и всех причастных к ней люто ненавидел. «Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение моё», – пожалуй, эта цитата могла бы стать девизом всей его жизни, лучше и не скажешь. Очень странно было читать о том, как он считал себя последним гением, а затем совершенно внезапно выдавал что вся литература от лукавого и вообще её не стоит читать ради удовольствия, книги должны быть дорогими, а библиотеки следует закрыть, ибо они развращают город (???). Про критику писателей и прочих и говорить нечего, он ненавидел просто всех, и при этом ещё умудрялся удивляться тому, что его не любили. Газеты следует закрыть, учёных высечь, университеты упразднить – идеальный мир в представлении этого добрейшего человека вызывает очень большие вопросы. Его ярость к евреям, отвращение к самой идее свободы и раболепное поклонение монархии рядом с размышлениями о доброте, счастье и мире смотрелись не просто странно, а дико, как и так называемая любовь к родине, которая выражалась в том, что во всех бедах он винил другие страны, спасение видел в святом царе, а возмущающихся бедственному положению граждан называл свиньями. «На мне и грязь хороша, потому что это я», – кокетливо заявил он, и что тут ещё скажешь... Ох уж это белоснежное пальто.
____Не менее страшен розановский канон, как он его сам называл, и в отношении женской доли. «Я постоянно хотел видеть весь мир беременным», – и он был на этом просто зациклен, что само по себе не очень-то нормально, ибо товарищ, какое вам вообще дело до чужих животов? Выдавать замуж девочек в четырнадцать лет (сказал шестидесятилетний мужчина, да), молодожёнов держать в церкви до тех пор, пока жена не забеременеет (он прямо недоумевал почему его идею осмеяли, и правда, почему???), все кто без мужа и детей должны идти в проститутки, – я, седьмое пекло, просто не знаю как вообще всё это комментировать. Хочется лишь сказать, что мне очень жаль Варвару, потому что никаких проявлений супружеской любви я не увидела, он просто пользовался этой покорной и молчаливой женщиной, которая всё сносила, беспрестанно рожала, а затем долго и мучительно умирала, из последних сил за всеми прибирая (его чувство вины нисколько его не оправдывало, ибо поздно, слишком поздно). «Девство в наше время потенциально свободно, и оно не сегодня-завтра станет реально свободно, девушки вырвутся и убегут», – очень смешила эта его паника, как он ненавидел тех же курсисток, право, это было чертовски жалкое зрелище. Как отец четырёх дочерей вообще мог писать такие ужасные вещи? Узнай он, что всех его детей постигла трагическая участь и род пресёкся, он бы, наверное, обезумел от горя. Никаких чертогов, никаких скамеек, никаких животов, лишь она, им ненавидимая смерть, а вслед за ней – ничего.
____Сложный он человек, Василий Розанов. Правил им, безусловно, страх перед смертью, даже не столько сам её факт, сколько непонимание того что будет после, отсюда и вечные терзания по поводу церкви и религии, которые мучили его на протяжении всей жизни. Можно было бы провести так называемый анализ да попытаться понять этого противоречивого человека, но, если честно, не хочется. Ни к чему. Не люблю я таких людей, которые вечно ко всему придираются и над всем издеваются, принимая лишь свою точку зрения, все-де у них плохие да глупые, ни у кого души нет... И при этом видишь же что человек-то дрожит, ему страшно и тревожно, его постоянно гложут сомнения и страхи, а потому и отвращением проникнуться всё-таки не получается, в чём-то его всё же понимаешь, пусть и чужды эти желчные изъявления. Если исходить из авторских записок о его читателях, меня бы он счёл за пустое место, но и я – не он, потому мне его жаль чисто по-человечески, учитывая всю трагедию его жизни. «И вся история – голое поле с торчащими пнями», – а больше и добавить нечего.
«Только оканчивая жизнь, видишь, как вся твоя жизнь была поучением, в котором ты был невнимательным учеником. Так я стою перед своим не выученным уроком. Учитель вышел. Собирай книги и уходи. И рад был бы, чтобы кто-нибудь наказал, оставил без обеда. Но никто не накажет. Ты вообще никому не нужен. Завтра будет урок. Но для другого. И другие будут заниматься. Тобой никогда более не займутся».